Глава шестая

Теоретические обоснования людоедства

Итак, первый способ спасения, предложенный Джоном Манглсом, не удался. Надо было немедленно попытаться привести в исполнение второй. Было очевидно, что снять с рифов «Макари» невозможно, и столь же очевидно было, что единственно правильное решение – это покинуть бриг. Ожидать на бриге маловероятной помощи было не только неосторожно, но безумно. Еще до того как появится какой-нибудь благодетельный корабль, «Макари» обратится в щепки. Стоит разыграться буре или задуть с открытого моря свежему ветру, как волны поволокут злосчастный бриг по песку, разобьют его, растерзают и разметают его обломки. И поэтому Джон Манглс стремился добраться до суши еще до этой неминуемой гибели судна.

Он предложил построить такой крепкий плот, что на нем можно было бы перевезти на берег Новой Зеландии пассажиров и необходимое количество съестных припасов.

Обсуждать было не время, надо было действовать.

Закипела работа, ее прервали лишь с наступлением ночи. Около восьми часов вечера, после ужина, когда Элен и Мери Грант отдыхали в рубке на койках, Паганель и его друзья расхаживали по палубе, обсуждая то трудное положение, в которое попали. Роберт остался с ними. Храбрый мальчуган слушал и был готов исполнить любое приказание, любое опасное дело.

Паганель спросил молодого капитана, нельзя ли, вместо того чтобы высадить пассажиров на берег, проплыть с ними на плоту вдоль побережья до Окленда. Джон Манглс ответил, что это опасно.

– А могли бы мы проплыть до Окленда на ялике?

– Только в крайнем случае, – ответил Джон Манглс, – и лишь при условии, что мы плыли бы днем, а ночью отстаивались бы на якоре.

– Так, значит, подлецы, которые нас бросили…

– Ах, эти-то! – сказал Джон Манглс. – Ну, они были совсем пьяны, и боюсь, что в такую непроглядную ночь они поплатились жизнью за свою подлость.

– Тем хуже для них, – отозвался Паганель, – но тем хуже и для нас, ибо ялик был бы для нас очень полезен.

– Что делать, Паганель! – вмешался в разговор Гленарван. – Но ведь и плот доставит нас на сушу.

– А вот этого-то я и не хотел бы, – сказал географ.

– Как! – воскликнул Гленарван. – Неужели нас, людей закаленных, испугает путешествие в каких-нибудь двадцать миль после всех наших злоключений в пампе и в Австралии!

– Друзья мои, – ответил Паганель, – я не сомневаюсь ни в нашем мужестве, ни в выносливости наших спутниц. Двадцать миль – это сущий пустяк в любой иной стране, но не в Новой Зеландии. Надеюсь, вы не заподозрите меня в малодушии – ведь я первый подбивал вас пересечь Америку, пересечь Австралию. Но здесь я еще раз повторяю: все что угодно, лишь бы не путешествие по этой вероломной стране.

– Нет! Пусть любое путешествие по суше, чем верная гибель с осевшим на мель судном, – возразил Джон Манглс.

– А чего, собственно, нам следует опасаться в Новой Зеландии? – спросил Гленарван.

– Дикарей! – ответил Паганель.

– Дикарей? – повторил Гленарван. – Но разве мы не можем избежать встречи с ними, идя вдоль берега? К тому же нападение нескольких жалких дикарей не может устрашить десять европейцев, хорошо вооруженных и готовых защищаться.

– Речь идет не о каких-то жалких дикарях, – возразил, качая головой, Паганель. – Новозеландцы объединены в грозные племена, они борются с английскими захватчиками и часто побеждают их и всегда поедают убитых врагов.

– Так это людоеды! Людоеды! – крикнул Роберт, а затем прошептал еле слышно: – Сестра… мисс Элен…

– Не бойся, мой мальчик, – сказал Гленарван, желая успокоить его. – Наш друг Паганель преувеличивает.

– Я ничего не преувеличиваю! – возразил географ. – Роберт показал себя мужчиной, и я говорю с ним как с мужчиной, не скрывая от него правды. Новозеландцы – самые жестокие и, пожалуй, самые прожорливые из людоедов. Они пожирают все, что попадется им на пути. Война для них не более как охота на лакомую дичь, именуемую человеком, и надо признать, что это единственная война, заслуживающая какого-то логического оправдания. Европейцы убивают врагов своих, а затем хоронят. Дикари убивают врага и затем пожирают; совершенно справедливо сказал мой соотечественник Туссенель, что зло заключается не столько в том, что убитого врага зажарят, сколько в том, что его убивают, когда он не хочет умирать.

– Паганель, – ответил майор, – все это очень спорно, но сейчас спорить не время. Логично или нет быть съеденным, но мы не желаем, чтобы нас съели. Но почему же христианство до сей поры не искоренило еще людоедства?

– Неужели вы полагаете, Мак-Наббс, что все новозеландцы – христиане? Обращенных в христианскую веру очень мало, и сами миссионеры очень часто являются жертвами этих скотов. Еще в прошлом году досточтимый Уолькнер был зверски замучен дикарями. Маорийцы повесили его. Их жены вырвали его глаза, они выпили его кровь, пожрали его мозг, это преступление имело место в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году, в Опотике, в нескольких милях от Окленда, почти на глазах у английских властей. Друзья мои, понадобятся столетия, чтобы изменить человеческую природу. Чем маорийцы были, тем они останутся еще на долгое время. Вся их история – это история кровопролитий. Какое множество матросов-европейцев они убили и съели, начиная от матросов Тасмана и кончая разгромом «Хауса». И не белокожие пробудили в них вкус к человеческому мясу. Они еще задолго до появления европейцев лакомились человеческим мясом. Множество путешественников, живущих среди них, присутствовали при трапезах людоедов, когда лишь потребность в изысканном блюде толкала их пожирать мясо женщины или ребенка.

– Ба! – сказал майор. – Не рождено ли большинство рассказов воображением путешественников? Лестно вернуться из опаснейших стран, чуть не побывав в желудках людоедов.

– Допускаю, что в этих свидетельствах есть доля преувеличения, – ответил Паганель, – но обо всем этом рассказывали люди, достойные доверия, например, миссионеры Марсден, Кендаль, капитаны Диллон, Дюрвиль, Лаплас и многие другие, и я верю их рассказам, я не могу им не верить. Новозеландцы по природе своей жестоки. Когда у них умирает вождь, то они приносят человеческие жертвы. Они полагают, что, принося эти жертвы, они смягчают гнев умершего, – иначе этот гнев мог бы обрушиться на живых, а заодно вождь получает слуг для загробной жизни. Но так как, принеся в жертву этих слуг, новозеландцы тут же пожирают их, то есть основание предполагать, что это делается скорее из желания полакомиться человеческим мясом, чем из суеверия.

– Однако, – заметил Джон Манглс, – мне кажется, что суеверие играет немалую роль в сценах людоедства. И поэтому, когда изменится религия, изменятся и нравы.

– Милый друг Джон, – ответил Паганель, – вы затронули сейчас серьезный вопрос о происхождении людоедства. Что толкнуло людей на это: религиозные верования или голод? Этот вопрос в данный момент является для нас совершенно праздным. Почему существует людоедство – этот вопрос еще не решен. Но оно существует, и это единственное, о чем мы должны думать.

Паганель был прав. Людоедство в Новой Зеландии стало столь же хроническим явлением, как и на островах Фиджи, у берегов Торресова пролива. Суеверие, несомненно, играет известную роль в этих гнусных обычаях, но часто людоедство существует главным образом потому, что дичь в этих местах бывает редко, а голод силен. Дикари начали есть человеческое мясо, чтобы удовлетворить терзающий их голод, а в дальнейшем жрецы узаконили и освятили этот чудовищный обычай, придав ему характер религиозного обряда.

К тому же, с точки зрения маорийцев, нет ничего более естественного, как поедать друг друга. Миссионеры нередко расспрашивали их о причинах людоедства, о том, почему они пожирают своих братьев, на что дикари отвечали, что ведь рыбы едят рыб, собаки пожирают человеческие трупы, люди едят собак, а собаки друг друга. У маорийцев существует даже легенда, что якобы одно божество пожрало другое. При наличии таких примеров почему им тоже не съедать себе подобных?

Кроме того, новозеландцы утверждают, что, пожирая врага, они тем самым уничтожают его духовную сущность и таким образом наследуют его душу, его силу, его доблесть, ибо все это главным образом заключено в его мозгу. Поэтому человеческий мозг является на пиршествах людоедов самым изысканным и почетным блюдом.

Однако Паганель настаивал, и не без основания, что главной причиной людоедства является голод – и не только у новозеландцев, но и у европейских дикарей.

– Да, – прибавил географ, – людоедство долго имело место среди предков самых цивилизованных народов, и не примите это за личную обиду, но особенно оно было развито у шотландцев.

– В самом деле? – сказал Мак-Наббс.

– Да, майор, – подтвердил Паганель. – Если вы прочтете некоторые отрывки из летописей Шотландии, то увидите, каковы были ваши предки. Впрочем, не углубляясь даже в древние времена, можно указать, что в царствование Елизаветы, когда Шекспир создавал своего Шейлока, шотландский разбойник Сэвней Бек был казнен за людоедство. Что побудило его есть человеческое мясо? Религиозные верования? Нет, голод.

– Голод? – повторил Джон Манглс.

– Да, голод. Но главная потребность – есть мясо и тем питать свое тело и кровь азотом, который содержится в живом мясе. Не плохо питать легкие корнеплодами и крахмалом. Но тот, кто хочет быть сильным и деятельным, должен впитывать в себя пищу, способствующую образованию органических тканей и укрепляющую мускулы. До той поры, пока маорийцы не станут членами «Вегетарианского общества», они будут питаться мясом, и мясом человеческим, – повторил Паганель.

– А почему не мясом животных? – спросил Гленарван.

– Потому что в этой стране почти нет животных – это надо знать: не для того, чтобы оправдывать новозеландцев, но чтобы объяснить причины их людоедства. В этом негостеприимном крае редко встречаются не только четвероногие, но даже птицы. Поэтому маорийцы во все времена питались человеческим мясом. У них существует даже «сезон людоедства», как в цивилизованных странах – охотничий сезон. Тогда у новозеландцев происходят великие битвы, иначе говоря – великие войны, после которых целые племена подаются на стол победителей.

– Итак, Паганель, вы полагаете, что людоедство в Новой Зеландии исчезнет, как только на ее лугах начнут пастись стада овец, быков и свиней? – спросил Гленарван.

– Очевидно, так, дорогой сэр. И потребуются еще долгие годы, чтобы маорийцы отказались от человеческого мяса, они предпочитают его всем прочим, и еще долгое время потомкам будет нравиться то, что любили их предки. По словам маорийцев, мясо новозеландцев имеет вкус свинины, только еще душистее. Что же касается мяса белокожих, то оно менее вкусно, ибо белые употребляют в пищу соль, что придает их мясу особый привкус, который лакомкам людоедам не нравится.

– Они очень привередливы, – заметил майор, – а в каком виде они едят это мясо – в жареном или вареном?

– Да зачем вам это нужно знать, мистер МакНаббс? – воскликнул Роберт.

– А как же, мой мальчик! – серьезно ответил майор. – Если мне когда-либо суждено кончать жизнь в зубах людоеда, так я предпочитаю, чтобы меня сварили.

– Почему?

– Чтобы быть уверенным, что меня не съедят еще живым.

– А если вас заживо сварят? – озадачил его географ.

– Да, скажу я вам, это выбор, пожалуй, нелегкий, – ответил майор.

– Ну, как бы то ни было, знайте, Мак-Наббс, что новозеландцы едят людей только в жареном или копченом виде. Они люди благовоспитанные и большие гурманы. Но что касается меня, то, признаюсь, я не хотел бы быть съеденным. Окончить жизнь в желудке дикаря! Тьфу!

– Словом, из всего этого я делаю вывод, что нам не следует попадаться им в руки, – заявил Джон Манглс. – Будем надеяться, что когда-нибудь их обратят в христианскую веру и это смягчит их жестокие нравы.

– Да, будем надеяться, – ответил Паганель, – но уверяю вас, что дикарь, который однажды отведал человеческого мяса, нелегко впоследствии откажется от этой пищи. Я приведу вам два примера, а вы судите по ним.

– Послушаем, Паганель, – сказал Гленарван.

– Первый случай описан в «Хроник де ла Сосьетэ» в Бразилии. Португальскому миссионеру пришлось как-то натолкнуться на тяжело больную старую бразильянку. Ее дни были сочтены. Иезуит приобщил ее к нескольким истинам христианского вероучения. Затем, утолив, так сказать, ее духовный голод, он предложил своей пациентке некоторые европейские яства. «Увы, – ответила старуха, – мой желудок не переваривает никакой пищи. Существует только одно блюдо, которым я очень хотела бы полакомиться, но, к несчастью, здесь никто мне не может его достать». – «Что же это такое?» – спросил иезуит. «Ах, сын мой! Это рука маленького мальчика. Мне кажется, что я с удовольствием погрызла бы маленькие косточки».

– Вот как! А разве они вкусные? – спросил Роберт.

– На это тебе даст ответ вторая история, которую я расскажу, – ответил Паганель. – Однажды некий миссионер начал осуждать жестокий и противный всякому Божескому закону обычай пожирать человеческое мясо. «И, кроме того, оно, по всей вероятности, отвратительно на вкус», – добавил он. «Ах, отец мой! – ответил дикарь, с жадностью взглянув на миссионера. – Говорите, что ваш Бог воспрещает вам питаться человеческим мясом, но не говорите, что это невкусно. Если бы вы только попробо-вали!..»