Глава двадцатая

Аргентинские равнины

Как ни радостна была встреча, но после первых излияний Паганель, Остин, Вильсон, Мюльреди, все, за исключением, быть может, одного майора Мак-Наббса, почувствовали, что умирают от жажды. К счастью, Гуамини протекала невдалеке. Путешественники немедленно двинулись в путь, и в семь часов утра маленький отряд достиг загона. При виде нагроможденных у входа волчьих трупов легко можно было представить себе, сколь яростна была атака врага и сколь энергична оборона.

Когда путешественники утолили жажду, то их угостили в ограде загона чрезвычайно обильным завтраком. Филе нанду было признано очень вкусным, а тату, зажаренный в собственном панцире, – изысканным лакомством.

– Вкушать такие изумительные яства в умеренном количестве было бы неблагодарностью по отношению к Провидению, – заявил Паганель. – Долой умеренность!

И он действительно наелся до отвала, но здоровье его от этого не пострадало благодаря воде Гуамини, которая, по мнению ученого, обладала свойствами, чрезвычайно способствующими пищеварению.

В десять часов утра Гленарван, не желая повторять ошибку Ганнибала, чрезмерно задержавшегося в Капуе, подал сигнал к отъезду. Бурдюки наполнили водой, и отряд тронулся в путь. Отдохнувшие, сытые лошади быстро мчались вперед и почти все время скакали легким галопом. Местность, благодаря близости воды более влажная, стала и более плодородной, но столь же необитаемой.

2 и 3 ноября прошли без всяких приключений. Вечером 3-го числа путешественники, уже привычные к длинным переходам, сделали привал на границе между пампой и провинцией Буэнос-Айрес. Отряд покинул бухту Талькауано 14 октября. Таким образом, он сделал за двадцать два дня переход в четыреста пятьдесят миль; иными словами, уже две трети пути были, к счастью, пройдены.

Утром следующего дня путешественники перешли условную границу, отделяющую аргентинские равнины от пампы. Именно тут Талькав надеялся встретить касиков, в руках которых – в чем он был уверен – находятся Гарри Грант и его два товарища по плену.

Из четырнадцати провинций, составляющих Аргентинскую республику, провинция Буэнос-Айрес самая обширная и самая населенная. На юге между шестьдесят четвертым и шестьдесят пятым градусами она граничит с индейской территорией. Почва этой провинции чрезвычайно плодородна, климат необыкновенно здоровый. Она представляет собой почти идеально гладкую равнину, простирающуюся до подножия гор Тандиль и Тапалькем, покрытую злаками и бобовыми кустарниковыми растениями.

С момента, как путешественники покинули берега Гуамини, они, к своему немалому удовлетворению, установили заметное снижение температуры. Средняя температура днем была не более 17 градусов по Цельсию. Сильные холодные ветры, постоянно дующие из Патагонии, непрерывно охлаждали воздух. Животные и люди, сильно страдавшие от засухи и зноя, теперь дышали полной грудью. Ехали бодро и уверенно. Но вопреки уверениям Талькава, край оказался совершенно безлюдным, или, точнее сказать, обезлюдевшим.

Путь к востоку, вдоль тридцать седьмой параллели, по которому двигался отряд, тянулся вдоль небольших озер с пресной или соленой водой. У воды под сенью кустов порхали проворные корольки, пели веселые жаворонки; тут же мелькали тангары – соперники колибри по своему разноцветному блестящему оперению. Эти красивые птицы весело хлопали крыльями, не обращая внимания на скворцов с красными погонами и красной грудью, которые важно расхаживали взад и вперед по откосам дороги. На колючих кустах раскачивалось, словно креольский гамак, подвижное гнездо птицы аннубис, а по берегам озер, распуская по ветру огненного цвета крылья, целыми стаями бродили великолепные фламинго. Тут же виднелись их гнезда, имевшие форму усеченного конуса примерно в фут вышиной, во множестве расположенные один возле другого, образуя нечто вроде городка. Приближение всадников не очень встревожило фламинго, и это крайне не понравилось ученому Паганелю.

– Мне давно хотелось увидеть, как летают фламинго, – сказал он майору.

– Вот и прекрасно! – отозвался майор.

– И поскольку представляется случай, то я им и воспользуюсь.

– Воспользуйтесь, Паганель.

– Пойдемте со мной, майор; пойдем и ты, Роберт. Мне нужны свидетели.

И Паганель, пропустив вперед большинство своих спутников, направился в сопровождении майора и Роберта к стае краснокрылых. Приблизившись к ним на расстояние ружейного выстрела, географ выстрелил холостым зарядом, так как не хотел напрасно проливать птичью кровь, и фламинго, словно сговорившись, поднялись и всей стаей улетели. Паганель в это время внимательно наблюдал за ними сквозь очки.

– Ну что, заметили вы, как они летают? – спросил он майора, когда стая скрылась из виду.

– Конечно, – ответил Мак-Наббс. – Только слепой не увидел бы этого.

– Скажите, похож, по-вашему, летящий фламинго на оперенную стрелу?

– Нисколько.

– Ни малейшего сходства, – прибавил Роберт.

– Я был уверен в этом, – с довольным видом заявил ученый. – Однако это не помешало моему знаменитому соотечественнику Шатобриану сделать это неудачное сравнение фламинго со стрелой. Запомни, Роберт: сравнение – это самая опасная риторическая форма. Опасайся сравнений всю свою жизнь и прибегай к ним лишь в крайних случаях.

– Итак, вы довольны результатом вашего опыта? – спросил майор.

– Я в восторге.

– И я тоже. Но пришпорим коней: по милости вашего знаменитого Шатобриана мы почти на целую милю отстали.

Когда они догнали своих спутников, то Паганель увидел, что Гленарван ведет какой-то оживленный разговор с индейцем, видимо плохо понимая его. Талькав то и дело умолкал, внимательно вглядываясь в горизонт, и всякий раз на его лице отражалось сильное удивление.

Гленарван, не видя подле себя своего обычного переводчика, попытался сам расспросить индейца, но тщетно. И как только он заметил приближавшегося ученого, так уже издали крикнул ему:

– Скорей идите сюда, друг Паганель, мы с Талькавом никак не можем понять друг друга!

Побеседовав несколько минут с патагонцем, Паганель обратился к Гленарвану.

– Талькав, – сказал он, – очень удивлен одним, в самом деле, странным явлением.

– Каким же?

– Тем, что нигде кругом не видно ни индейцев, ни даже их следов. Обычно их отряды всегда пересекают эти равнины во всех направлениях: то эти индейцы гонят выкраденный скот, то пробираются к самым Кордильерам, чтобы продавать там местного изделия ковры и бичи, сплетенные из кожи.

– А чем объясняет Талькав исчезновение индейцев?

– Он сам ничего не понимает и удивляется.

– Но каких индейцев рассчитывал он встретить в этой части пампасов?

– Как раз тех, в чьих руках находились пленники европейцы; индейцев, находящихся под властью касиков Кальфоукоура, Катриеля или Янчетруса.

– Что это за люди?

– Это вожди некогда могущественных племен. Лет тридцать тому назад их оттеснили в горы. С той поры они подчинились Аргентине – насколько, впрочем, способен подчиниться индеец – и кочуют по пампе и по провинции Буэнос-Айрес. И я удивлен не менее Талькава тем, что нам нигде не попадаются следы индейцев в этих местностях, где они обычно разбойничают.

– Но, в таком случае, что же нам следует предпринять? – спросил Гленарван.

– Сейчас узнаю, – ответил Паганель. И, поговорив несколько минут с Талькавом, он сказал:

– То, что советует патагонец, кажется мне очень разумным. По его мнению, нам следует продолжать путь на восток до форта Независимый, и если даже там мы не получим никаких сведений о капитане Гранте, то во всяком случае узнаем, куда девались индейцы аргентинских равнин.

– А форт этот далеко отсюда? – поинтересовался Гленарван.

– Нет, он расположен на Сьерра-Дель-Тандиль, милях в шестидесяти отсюда.

– И когда же мы доберемся туда?

– Послезавтра к вечеру.

Гленарван был чрезвычайно смущен этим обстоятельством. Казалось, меньше всего можно было ожидать, что в пампе не встретятся индейцы. Обычно их здесь бывает слишком много. Очевидно, какое-то исключительное обстоятельство заставило индейцев исчезнуть. Но если Гарри Грант действительно находится в плену у одного из этих племен, то очень важно было узнать, куда же увели его индейцы: на север или на юг? Этот вопрос тревожил Гленарвана. Необходимо было не сбиться со следов капитана, и потому разумней всего было последовать совету Талькава и ехать до селения Тандиль. Там, по крайней мере, можно будет с кем-нибудь переговорить…

Около четырех часов пополудни на горизонте обрисовался холм, который в такой плоской местности казался горой. Это была Сьерра-Тапалькем, у которой путники расположились лагерем на ночь.

На следующий день они беспрепятственно перебрались через Сьерру-Тапалькем: продвигаться приходилось по отлогим песчаным склонам. Перебраться через такую горную цепь людям, перевалившим через Анды, казалось делом легким. Лошадям почти не пришлось замедлять ход. В полдень всадники миновали заброшенный форт Тапалькем – это первое звено цепи крепостей, которые тянулись вдоль южной границы, защищая ее от набегов индейцев. Но, ко все возраставшему изумлению Талькава, индейцев и следа не было. Однако около полудня вдали появились три всадника, хорошо вооруженных, на прекрасных конях. Некоторое время они наблюдали за маленьким отрядом, но, не дав возможности приблизиться к ним, умчались с невероятной быстротой. Гленарван был в ярости.

– Гаучо, – пояснил патагонец, давая этим туземцам то название, которое вызвало в свое время горячий спор между майором и Паганелем.

– А, гаучо, – воскликнул Мак-Наббс, – ну, Паганель, ведь сегодня северный ветер не дует, так что же вы скажете об этих мирных пастухах?

– Скажу, что они производят впечатление настоящих бандитов! – ответил Паганель.

– А от впечатления до действительности, мой дорогой ученый…

– Только один шаг, мой дорогой майор!

Признание Паганеля вызвало общий взрыв хохота, но это нисколько не смутило его. Он сообщил даже кое-что интересное об этих индейцах.

– Я где-то читал, – сказал он, – что у арабов очень злой склад рта, но доброе выражение глаз. А вот у дикарей Америки как раз обратное. У них очень злые глаза.

Ни один физиономист не мог бы правильней определить расу индейцев.

Между тем путешественники, по указанию Талькава, ехали, держась близко друг от друга: как ни был пустынен этот край, все же следовало остерегаться неожиданного нападения. Однако эти меры предосторожности оказались излишними, и в тот же вечер маленький отряд без помехи расположился на ночлег в пустой обширной тольдерии, где касик Катриель имел обыкновение собирать свои отряды. Патагонец обследовал землю кругом и по отсутствию на земле свежих следов пришел к заключению, что тольдерия давно пустовала.

На следующий день Гленарван и его спутники снова оказались в степи. Показались первые из расположенных вдоль горной цепи Тандиль эстансии. Но Талькав посоветовал не делать привала, а продолжать двигаться к форту Независимый, где только и можно было выяснить причину столь странного опустения края.

Снова стали встречаться деревья, так редко попадавшиеся после Кордильер, большинство их было посажено уже после заселения американской территории европейцами. Здесь привились чёточные деревья, персиковые, тополя, ивы, акации; все они росли без всякого ухода быстро и пышно. Гуще всего деревья окаймляли корали – обширные загоны для скота, обнесенные частоколом, где паслись и откармливались целыми тысячами быки, бараны, коровы и лошади. Все эти животные были помечены клеймом своего хозяина. Множество крупных и бдительных собак охраняло их. На слегка пропитанной солью земле, расстилающейся у подножья гор, росла сочная трава, самый подходящий корм для скота. Вот почему именно на этой земле предпочитают строить эстансии. Во главе скотоводческих хозяйств стоят заведующий и его помощник, имеющие в своем распоряжении пеонов, по четыре человека на каждую тысячу голов скота. Эти люди ведут жизнь библейских пастырей. Их стада столь же многочисленны, а быть может, даже более многочисленны, чем стада, некогда заполнявшие равнины Месопотамии.

Паганель обратил внимание спутников на еще одно любопытное явление, свойственное этим плоским равнинам: на миражи. Так, эстансия издали казалась большим островом, а окружающие ее тополя и ивы словно отражались в прозрачных водах, отступавших назад по мере приближения путешественников. Иллюзия была настолько полной, что путники снова и снова поддавались обману.

В течение 6 ноября отряд проехал мимо нескольких эстансий, а также одной-двух саладеро. Именно здесь животное, откормленное на сочных пастбищах, подставляет выю под нож мясника. Саладеро – одновременно и солильня. Здесь не только убивают, но и засаливают мясо животных. Эта отвратительная работа начинается обычно в конце весны.

Саладеросы отправляются за животными в корали; они ловят их там при помощи лассо, которым владеют с большой ловкостью, отводят в саладеро и здесь быков, волов, коров, овец убивают сотнями, сдирают с них шкуру и разделывают на туши. Но нередко бывает, что быки сопротивляются. Тогда саладеросы превращаются в тореадоров. Эту опасную работу они выполняют изумительно ловко и чрезвычайно жестоко. Вообще эта резня представляет ужасное зрелище. Ничего не может быть отвратительней окрестностей саладеро. Из этих страшных загонов, насыщенных зловонными испарениями, доносятся свирепые крики саладеросов, зловещий лай собак, протяжный вой издыхающих животных, а урбусы и орасы, эти огромные грифы аргентинских равнин, тысячами слетевшиеся издалека, вырывают в это время у саладеросов еще трепещущие внутренности их жертв.

Но сейчас в этих бойнях царили тишина, покой и безлюдье. Час грандиозного убоя еще не пробил.

Талькав торопил отряд. Он хотел в тот же вечер попасть в форт Независимый. Лошади, подгоняемые седоками и увлеченные Таукой, мчались среди высоких злаков. По пути всадникам попадались фермы, окруженные зубчатыми изгородями и защищенные глубокими рвами. На кровле каждого главного дома фермы имелась терраса, с которой обитатели, всегда готовые к бою, могли вести перестрелку с разбойниками равнины.

Гленарвану, быть может, удалось бы получить на этих фермах сведения, которых он добивался, но безопаснее было доехать до селения Тандиль. Поэтому всадники, нигде не останавливаясь, поехали дальше. Переправились вброд через две речки: Рио-Уэсос и несколькими милями дальше Рио-Чапалеофу. Вскоре горная цепь Тандиль развернула под ногами лошадей зеленые скаты своих первых уступов, и спустя час в глубине узкого ущелья показалось селение, над которым царили зубчатые стены форта Независимый.