Глава двадцатая

На 17° 24ʹ широты и 17° 28ʹ долготы

Силой бури нас отбросило к востоку. Исчезла всякая надежда бежать на берега штата Нью-Йорк или реки Святого Лаврентия. Бедняга Нед с отчаяния уединился, как капитан Немо, но я и Консель не расставались.

Я уже сказал, что «Наутилус» уклонился на восток. Надо было сказать точнее – на северо-восток. В течение нескольких дней, то поднимаясь на поверхность, то опускаясь в глубину, «Наутилус» блуждал по океану среди туманов, которых так боятся мореплаватели. Главной причиной этих туманов является таяние льдов, которое поддерживает большую влажность в воздухе. Сколько здесь погибало кораблей, когда они, блуждая в прибрежных водах, напрасно старались увидеть неясные огни на берегу! Сколько бедствий причинял этот непроницаемый туман! Сколько столкновений с подводными камнями, когда шум ветра заглушал буруны! Сколько столкновений кораблей, несмотря на их сигнальные огни, на предупредительные свистки и тревожный звон колоколов!..

Вот почему дно здешних морей имеет вид поля сражений, где полегли все побежденные океаном: одни суда, уже затянутые тиной, давнишние, другие новые, недавние, еще блестевшие железными частями и медными килями при свете прожектора «Наутилуса». Сколько из них погибло со всем экипажем, с толпами эмигрантов в таких местах, отмеченных статистикой, как мыс Рас, пролив Белиля, бухта Святого Лаврентия! А сколько жертв занесено в этот синодик по линиям морских сообщений – пароходов Монреальской компании и королевской почты: «Сольвейг», «Изида», «Параматта», «Венгерец», «Канадец», «Англосакс», «Гумбольдт», «Соединенные Штаты», – все эти суда затонули; «Артик», «Лионец» – потоплены при столкновении; «Президент», «Пасифик», «Город Глазго» – погибли по неведомым причинам; и вот среди таких мрачных останков плыл «Наутилус», как будто делая смотр мертвецам.

Пятнадцатого мая мы оказались у южной оконечности Ньюфаундлендской мели. Она образовалась от морских наносов, целого скопища органических остатков, занесенных и с экватора Гольфстримом и с Северного полюса холодным противотечением, проходящим у североамериканских берегов. Тут же скопились и валуны ледникового периода, затащенные ледяными торосами. Тут же образовались огромные кладбища рыб, зоофитов и моллюсков, которые здесь погибали в несметном количестве.

Глубина моря около Ньюфаундлендской мели незначительна – всего несколько сот саженей. Но к югу от нее дно моря сразу обрывается глубокой впадиной в три тысячи метров глубиной. Гольфстрим здесь расширяется. Воды его растекаются в целое море, но зато его скорость и температура падают.

Среди рыб, испуганных приходом «Наутилуса», назову: пинагора длиной в один метр, с черноватой спиной и желтым брюхом, дающего своим соплеменникам плохой пример супружеской верности; затем большие хюпернаки, род изумрудных мурен, отличного вкуса; большеглазые карраки с головой, похожей на собачью; живородящие бленнииды, похожие на змей; колбневые бульроты, или черные пескари, величиной в двадцать сантиметров; длиннохвостые макрурусы с серебристым блеском, быстроходные рыбы, заплывающие далеко из северных морей.

В сети попалась одна рыба, дерзкая, смелая, очень мускулистая, вооруженная колючками на голове и шипами на плавниках, настоящий скорпион длиной в два-три метра, заклятый враг бленниид, тресковых и лососевых, – это бычок северных морей, с пупырчатым телом бурого цвета и с красными плавниками. Матросы с «Наутилуса» не без труда завладели этим животным, которое благодаря особым жаберным крышкам предохраняет свои дыхательные органы от сушащего действия воздуха и может жить некоторое время вне воды.

Заношу еще для памяти – боскиены, маленькие рыбки, которые подолгу сопровождают корабли в северных морях; оксиринхи, присущие северной части Атлантического океана. Перехожу к тресковым рыбам, главным образом к треске, которую мне удалось поймать в этих обетованных водах на плодородной Ньюфаундлендской мели.

Можно сказать, что этот вид трески здесь, на склонах морского дна, – рыба горная, так как Ньюфаундленд не что иное, как подводная гора. Когда «Наутилус» прокладывал себе дорогу сквозь густые фаланги этих рыб, Консель не удержался от следующего замечания:

– Так это и есть треска! А я думал, что треска такая же плоская, как лиманды и камбала-соль.

– Наивный! – воскликнул я. – Треска бывает плоской только в рыбном магазине, где она лежит выпотрошенная и распластанная. Но в воде, живая, она такой же веретенообразной формы, как султанка, и своей формой хорошо приспособлена для длительного плавания.

– Охотно верю, – отвечал Консель. – Их целая туча! Они кишат, как муравейник.

– Эх, друг мой, их было бы гораздо больше, если бы не их враги. Знаешь ли ты, сколько яиц только в одной самке?

– Ну, на хороший конец – пятьсот тысяч, – сказал Консель.

– Одиннадцать миллионов, мой дружок.

– Одиннадцать миллионов! Вот чему я не могу поверить, разве что сосчитаю сам.

– Посчитай, Консель. Но поверь мне на слово, так будет скорее. Французы, англичане, американцы, норвежцы, датчане ловят треску тысячами, потребляют ее в количестве невероятном и скоро истребили бы ее во всех морях, не будь треска так плодовита. Только в одной Америке и Англии пять тысяч кораблей и семьдесят пять тысяч их экипажа заняты ловлей трески. В среднем каждый корабль добывает сорок тысяч рыб, а в общем – двадцать пять миллионов рыб. Столько же добывается и у берегов Норвегии.

– Хорошо, полагаюсь на господина профессора, а сам считать не буду, – отвечал Консель.

– Что?

– Одиннадцать миллионов яиц, но позволю себе одно замечание.

– Какое?

– Если бы из всех яиц выходили мальки, то для прокормления Англии, Америки и Норвегии достаточно было бы четырех самок трески.

Пока мы плыли у дна Ньюфаундлендской мели, я хорошо разглядел длинные снасти для ловли трески; на каждой снасти двести крючков, а каждая рыбачья лодка ставит такие снасти дюжинами. Снасть опускается вглубь посредством маленького якорька, а верхний конец ее удерживается на поверхности леской, прикрепленной к пробковому поплавку. «Наутилусу» приходилось очень умело маневрировать в этой подводной сетке из снастей.

Впрочем, «Наутилус» недолго пробыл в этих часто посещаемых прибрежных водах. Он поднялся до сорок второго градуса северной широты. Это – широта Сен-Жана на Ньюфаундленде и Хэртс-Контента, где находится другой конец трансатлантического кабеля.

Вместо того чтобы продолжать свой путь на север, «Наутилус» направился к востоку, как будто собирался идти вдоль телеграфного плато, на котором лежит этот кабель и где рельеф дна благодаря неоднократному зондированию определен с большой точностью.

Семнадцатого мая милях в пятистах от Хэртс-Контента, на глубине двух тысяч восьмисот метров, я увидел лежащий на грунте кабель. Консель принял его за гигантскую морскую змею и, следуя своему методу, собирался ее классифицировать. Но я рассеял его заблуждение и, чтобы вознаградить его за огорчение, подробно рассказал ему историю о прокладке кабеля.

Первый кабель был установлен в течение 1857 и 1858 годов; но после передачи около четырехсот телеграмм кабель перестал действовать. В 1863 году инженеры сконструировали новый кабель, длиной три тысячи четыреста километров и весом четыре тысячи пятьсот тонн, погруженный на корабль «Грэт-Истерн». Это предприятие тоже провалилось.

Двадцать пятого мая «Наутилус» погрузился на три тысячи восемьсот тридцать метров и оказался как раз в том месте, где кабель порвался и разорил предпринимателей. Это произошло в шестистах тридцати восьми милях от Ирландии. В два часа дня там заметили, что сообщение с Европой вдруг прекратилось. Электрики решили сначала разрезать кабель, а уж потом выловить его; к одиннадцати часам вечера они вытащили поврежденную часть кабеля, сделали новое соединение и срастили его с основным кабелем, после этого кабель опять погрузили в море. Но спустя несколько дней кабель опять порвался где-то в океане, а достать его из глубины Атлантического океана было невозможно.

Однако американцы не потеряли присутствия духа.

Смелый Кирус Фильд, главный зачинатель предприятия, рисковавший потерять все состояние, предложил новую подписку. Она немедленно была покрыта. Изготовили новый кабель, создав для него лучшие условия. Пучок проводников в резиновой изоляционной оболочке покрыли предохранительной текстильной покрышкой и заключили в металлическую арматуру. 13 июля 1866 года «Грэт-Истерн» вновь вышел в море.

Прокладка кабеля шла благополучно. Однако дело не обошлось без происшествия. Разматывая кабель, электрики несколько раз находили в кабеле недавно забитые гвозди, очевидно, с целью повредить его сердцевину. Капитан Андерсон собрал инженеров и офицеров корабля для обсуждения этого вредительства. Собрание вывесило объявление: если кого-нибудь на корабле застанут за этим делом, то виновный будет брошен за борт без всякого суда. С тех пор вредительские попытки прекратились.

Двадцать третьего июля «Грэт-Истерн» находился не далее восьмисот километров от Ньюфаундленда, когда была получена телеграмма из Ирландии о перемирии, заключенном между Пруссией и Австрией после битвы под Садовой. А 27 июля «Грэт-Истерн» увидел сквозь туман гавань Хэртс-Контента. Предприятие окончилось вполне удачно, и в первой телеграмме молодая Америка передала старой Европе мудрые, но редко доходящие до сознания слова: «Слава в вышних богу, и на земле мир, в человецех благоволение».

Я, разумеется, не ожидал увидеть электрический кабель в том состоянии, в каком он вышел с завода. Он имел вид длинной змеи, облепленной осколками раковин, усаженной форманифорами и обросшей каменистой коркой, которая предохраняла его от сверлящих моллюсков. Кабель лежал спокойно, вне воздействия волнений моря и под давлением, благоприятным для передачи электрической искры, пробегавшей от Европы до Америки в тридцать две сотых секунды. Время действия этого кабеля бесконечно, так как, по наблюдениям электриков, резиновая оболочка становится лучше от пребывания в морской воде.

Вдобавок кабель, лежа на удачно выбранном плато, нигде не опускается на такую глубину, где мог бы лопнуть. «Наутилус» доходил до самого глубокого места его залегания на глубине четырех тысяч четырехсот тридцати одного метра, и даже здесь кабель не обнаруживал никаких признаков напряжения. Затем мы подошли к месту, где произошел несчастный случай в 1863 году. В этом месте дно океана представляло собой глубокую долину шириной в сто двадцать километров, и если бы в нее поставили Монблан, то все-таки его вершина не выступила бы на поверхность моря. С востока долина заперта отвесной стеной в две тысячи метров вышиной. Мы подошли к ней 28 мая и находились всего в ста пятидесяти километрах от Ирландии.

Уж не намеревался ли капитан Немо подняться выше и высадиться на Британских островах? Нет. К моему большому удивлению, он вновь пошел на юг и вернулся в европейские воды. Когда мы обходили Изумрудный остров, я на одно мгновение увидел мыс Клир и маяк Фастонет, который светит тысячам кораблей, выходящих из Глазго или Ливерпуля.

Очень важный вопрос возник в моем уме. Решится ли «Наутилус» войти в Ла-Манш?

Нед Ленд, вновь появившийся на людях с того времени, как мы шли вблизи земли, все время спрашивал меня об этом. Что я мог ему ответить? Капитан Немо не показывался нам на глаза. Он уже дал канадцу возможность взглянуть на берега Америки, не покажет ли он мне берега Франции?

Между тем «Наутилус» продолжал идти на юг. 30 мая он прошел в виду Ландсэнда и островов Силли, оставшихся у нас справа. Если он намеревался войти в Ла-Манш, ему следовало взять курс прямо на восток. Он этого не сделал.

В течение всего дня 31 мая «Наутилус» описал в море несколько кругов, что меня очень заинтриговало. Казалось, что он разыскивает какое-то определенное место, которое было нелегко найти. В полдень капитан Немо сам встал за управление. Мне он не сказал ни слова. Вид у него был мрачный, как никогда. Что могло так огорчить его? Может быть, близость европейских берегов или же всплывали в нем воспоминания о брошенной им родине? Что чувствовал он в это время? Угрызения совести или сожаление? Эти мысли долго вертелись у меня в уме, и в то же время было какое-то предчувствие, что случайно в самом близком будущем эта тайна капитана обнаружится.

На следующий день «Наутилус» маневрировал все теми же кругами. Ясно, что он искал в этой части океана какой-то нужный ему пункт. Так же, как накануне, капитан Немо вышел определить высоту солнца. Море было спокойно, небо чисто. На линии горизонта вырисовывалось большое паровое судно. На корме не развевалось никакого флага, и я не мог определить его национальность. За несколько минут до прохождения солнца через меридиан капитан Немо взял секстан и с исключительным вниманием стал наблюдать показания его. Полное спокойствие моря облегчало наблюдение. Не подвергаясь ни боковой, ни килевой качке, «Наутилус» стоял недвижно.

В это время я тоже находился на палубе. Закончив свое определение, капитан произнес:

– Здесь!

И он сошел в люк. Заметил ли он, что появившееся судно изменило направление и как будто шло на сближение с нами? Этого я не могу сказать.

Я вернулся в салон. Створы задвинулись, я услышал шипение воды, наполнявшей резервуары. «Наутилус» стал погружаться по вертикальной линии. Спустя несколько минут «Наутилус» остановился на глубине восьмисот тридцати трех метров и лег на дно.

Светящийся потолок в салоне погас, окна опять раскрылись, и я сквозь хрусталь стекол увидел море, ярко освещенное лучами прожектора в радиусе полумили. Я посмотрел направо, но увидал лишь массу спокойных вод.

С левого борта виднелась на дне моря какая-то большая вздутость, сразу обратившая на себя мое внимание. Можно было подумать, что это какие-то развалины, окутанные слоем беловатых раковин, как снежным покровом. Внимательно приглядываясь к этой массе, мне казалось, что она имеет форму корабля без мачт, затонувшего носом вниз. Это грустное событие, видимо, совершилось давно. Если этот останок кораблекрушения успел покрыться таким слоем отложений извести, он должен был уж много лет лежать на дне.

Что это за корабль? Почему «Наутилус» приплыл навестить его могилу? Не вследствие ли кораблекрушения затонуло это судно?

Я не знал, что думать, как вдруг рядом со мной заговорил капитан Немо и с расстановкой, не спеша поведал следующее:

– Когда-то корабль этот носил имя «Марселец». Он был спущен в тысяча семьсот шестьдесят втором году и нес на себе семьдесят четыре пушки. Тринадцатого августа тысяча семьсот семьдесят восьмого года он смело вступил в бой с «Престоном». Четвертого июля тысяча семьсот семьдесят девятого года он вместе с эскадрой адмирала Эстэна способствовал взятию Гренады. Пятого сентября тысяча семьсот восемьдесят первого года он принимал участие в битве графа де Грасса в бухте Чесапик. В тысяча семьсот девяносто четвертом году Французская республика переменила ему имя. Шестнадцатого апреля того же года он присоединился в Бресте к эскадре Вилларэ-Жуайоза, имевшей назначение охранять транспорт пшеницы, который шел из Америки под командованием адмирала Ван Стабеля. Одиннадцатого и двенадцатого прериаля второго года эта эскадра встретилась с английским флотом. Сегодня тринадцатое прериаля, первое июня тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Семьдесят четыре года тому назад ровно, день в день, на этом самом месте, сорок седьмом градусе двадцать четвертой минуте северной широты и семнадцатом градусе двадцать восьмой минуте долготы, упомянутый корабль вступил в героический бой с английским флотом, а когда все три его мачты были сбиты, трюм наполнила вода и треть экипажа вышла из боя, он предпочел потопить себя вместе с тремястами пятьюдесятью шестью своими моряками, и, прибив к корме свой флаг, команда с криком «Да здравствует республика!» вместе с кораблем исчезла в волнах.

– «Мститель»! – воскликнул я.

– Да, «Мститель»! Какое прекрасное имя, – прошептал капитан Немо и задумчиво скрестил руки на груди.