19

Воспоминания о родине. – Надежды. – Планы исследования побережья. – 16 апреля – день отплытия. – Вид с моря на полуостров Извилистый. – Базальтовые скалы на западном берегу. – Непогода. – Наступление ночи. – Еще одна загадка

Прошло целых два года! Два года колонисты жили вдали от людей! Они не ведали о том, что творится в цивилизованном мире, и, попав на остров, затерянный среди океана, словно очутились на крошечном астероиде Солнечной системы.

Что сейчас происходит у них на родине? Их неотступно преследовала мысль о родной стране, стране, которую раздирала Гражданская война в тот час, когда они ее покидали, – может быть, мятеж южан заливает ее потоками крови! Мысль эта наполняла их тревогой, и они часто беседовали о родине, не сомневаясь, однако, что правое дело северян восторжествует во славу Соединенных Штатов.

За эти два года ни один корабль не прошел в виду острова, ни один парус не появился на горизонте. Очевидно, остров Линкольна находился в стороне от морских путей и о нем никто не знал, о чем свидетельствовали также и карты. Иначе источники пресной воды, бесспорно, привлекали бы сюда корабли, хоть на острове и не было удобной бухты.

Безбрежное море, расстилавшееся вокруг, было всегда пустынно, и колонисты знали, что никто не поможет им вернуться на родину, что надо рассчитывать только на самих себя. И все же у них была единственная возможность спастись, о ней колонисты и говорили как-то в начале апреля, собравшись в зале Гранитного дворца.

Речь зашла об Америке, о родной стране, которую они почти не надеялись увидеть снова.

– Право же, у нас только одна возможность покинуть остров Линкольна, – сказал Гедеон Спилет, – надо построить корабль, чтобы пройти по морю несколько сотен миль. Раз нам удалось построить бот, построим и корабль.

– И доберемся до островов Туамоту, раз добрались до острова Табор, – подхватил Герберт.

– Я не против этого, – ответил Пенкроф, обладавший решающим голосом во всех вопросах, касавшихся мореплавания, – не против, хотя одно дело – проплыть большое расстояние, а другое – проплыть маленькое! Когда мы плыли на остров Табор, ветер играл нашим ботом как щепкой, но мы знали, что берег недалек, а тысяча двести миль – немалый путь: ведь до ближайшей земли не меньше!

– Неужели, Пенкроф, вы не отважитесь? – спросил журналист.

– Я-то на все готов, мистер Спилет, – ответил моряк, – сами знаете, перед опасностью я не отступаю!

– Заметь-ка, Пенкроф, ведь у нас завелся еще один моряк, – вставил Наб.

– Кто же? – удивился Пенкроф.

– Айртон.

– Верно, – подтвердил Герберт.

– Если только он захочет отправиться с нами! – сказал Пенкроф.

– Что вы, Пенкроф! – воскликнул журналист. – Уж не думаете ли вы, что если бы яхта Гленарвана пристала к острову Табор в те дни, когда Айртон жил там, он отказался бы уехать?

– Вы забываете, друзья, – заметил Сайрес Смит, – что разум у Айртона помутился только в последние годы. Но дело не в этом. Надо решить, можно ли рассчитывать, что шотландский корабль вернется за Айртоном. Ведь Гленарван обещал возвратиться на остров Табор, когда сочтет, что Айртон искупил свою вину, и я уверен: он сдержит свое слово.

– Несомненно, – сказал журналист, – и приедет скоро, ибо Айртон в изгнании уже двенадцать лет!

– Да и я согласен с вами, – сказал Пенкроф, – лорд Гленарван вернется, и ждать его недолго. Но где, по-вашему, пристанет его яхта? Конечно, к острову Табор, а не к острову Линкольна.

– Совершенно верно, – вмешался в разговор Герберт, – тем более что остров Линкольна даже не нанесен на карту.

– Поэтому-то, друзья мои, – продолжал инженер, – надо принять меры и известить того, кто приплывет к острову Табор, что Айртон и мы сами находимся на острове Линкольна.

– Что верно, то верно, – сказал журналист, – по-моему, проще всего оставить в хижине, где жил капитан Грант, а затем Айртон, записку с точными координатами нашего острова, да положить так, чтобы она бросилась в глаза Гленарвану или его спутникам.

– До чего же досадно, – воскликнул моряк, – что мы не сообразили сделать это, когда были на острове Табор!

– Нам это и в голову не пришло! – заметил Герберт. – Ведь мы не знали о прошлом Айртона, не знали, что за ним обещали приехать; все стало известно только осенью, но тогда из-за ненастья нельзя было возвратиться на остров Табор.

– Да, – подтвердил Сайрес Смит, – тогда было уже поздно, теперь придется ждать до весны.

– А что, если шотландская яхта явится именно теперь? – спросил Пенкроф.

– Вряд ли, – ответил инженер, – зимой Гленарван не пустится в дальнее плавание. Но может статься, за те пять месяцев, что Айртон живет здесь, Гленарван побывал на острове Табор, если же нет, то нам еще долго его ждать, и мы не опоздаем; в октябре, когда наступит хорошая погода, отправимся на остров Табор и оставим там записку.

– Не повезло нам, – заметил Наб, – если яхта «Дункан» уже побывала в этих морях.

– Надеюсь, что нет, – отозвался Сайрес Смит, – провидение не лишит нас возможности попасть на родину!

– Во всяком случае, – заметил журналист, – если яхта и подплывала к острову Табор, мы это заметим, когда будем там; на месте и решим, как поступить.

– Совершенно верно, – ответил инженер. – Итак, друзья, запасемся терпением и будем надеяться, что на яхте вернемся к родным берегам; а если надежда нас обманет, тогда подумаем, как быть.

– И уж конечно, – добавил Пенкроф, – мы покинем остров Линкольна не потому, что нам здесь плохо!

– Разумеется, Пенкроф, – отозвался инженер, – покинем потому, что оторваны от всего, что дорого человеку, – от семьи, друзей и отчизны!

Приняв такое решение, колонисты больше не заводили разговор о постройке большого корабля, о дальнем плавании на север, к архипелагам, или на запад, к берегам Новой Зеландии, и приступили к повседневным делам, готовясь к третьей зимовке в Гранитном дворце.

Правда, до наступления ненастных дней колонисты решили обойти на боте вокруг острова. Они еще как следует не изучили побережье, и у них было весьма туманное представление о его северной и западной частях, лежавших между устьем Водопадной речки и мысом Челюсть, а также об узком заливе, похожем на разверстую пасть акулы.

Это был замысел Пенкрофа, и Сайрес Смит, которому хотелось осмотреть свои владения, вполне одобрил его.

Погода была неустойчивая, но барометр не делал резких скачков, поэтому колонисты рассчитывали, что атмосферные условия будут благоприятствовать плаванию. В начале апреля стрелка барометра пошла вниз, пять-шесть дней дул сильный западный ветер, а потом она пошла на «ясно» и замерла на уровне 29,9 дюйма (759,45 миллиметра); колонисты сочли, что пришло время пуститься в путь.

Решили отплыть 16 апреля, и «Бонадвентур», стоявший на якоре в порту Воздушного шара, был снаряжен для путешествия, которое могло затянуться.

Сайрес Смит предупредил Айртона о предполагаемой экспедиции и предложил принять в ней участие, но Айртон отказался, и они условились, что до возвращения колонистов он будет жить в Гранитном дворце. Вместе с ним должен был остаться и дядюшка Юп, который отнесся к решению вполне благосклонно.

Утром 16 апреля колонисты в сопровождении Топа пустились в путь. Дул сильный юго-западный ветер, и «Бонадвентур», выйдя из порта Воздушного шара, лавировал, держа курс на Змеиный мыс. Окружность острова равнялась девяноста милям, а южная часть побережья, от гавани до мыса, – двадцати милям. Все эти двадцать миль колонисты плыли против ветра.

Прошел почти весь день, пока бот достиг мыса, ибо через два часа после его отплытия кончился отлив и «Бонадвентуру» пришлось шесть часов подряд бороться с приливом. Только с наступлением ночи он обогнул мыс.

Тут Пенкроф, взяв два рифа на парусах, предложил инженеру продолжать путь с небольшой скоростью. Но Сайрес Смит предпочел стать на якорь в нескольких кабельтовых от острова, чтобы днем осмотреть берег. Условились плыть только днем, чтобы получше исследовать побережье, а с наступлением сумерек бросить якорь поближе к земле.

Итак, бот простоял на якоре у мыса всю ночь; ветер улегся, клубился туман, и было очень тихо. Мореплаватели, кроме Пенкрофа, уснули, хотя и не таким крепким сном, как у себя дома.

Семнадцатого апреля Пенкроф с восходом солнца снялся с якоря и пошел левым галсом полным бакштагом, держась вблизи западного берега.

Колонистам уже был знаком живописный берег, поросший лесом, по опушке которого они как-то шли пешком, однако они восторгались ландшафтом и на этот раз. Чтобы получше все рассмотреть, плыли, стараясь держаться поближе к суше, осторожно обходя стволы деревьев, носившиеся по волнам. Несколько раз даже бросали якорь, и Гедеон Спилет фотографировал прекрасные пейзажи.

Около полудня «Бонадвентур» подошел к устью Водопадной речки. Вдоль ее правого берега тянулся негустой лес, а подальше, в трех милях отсюда, виднелись лишь редкие рощицы, разбросанные между западными отрогами бесплодного кряжа, спускавшегося к самому морю.

Как отличались друг от друга южная и северная части побережья! С одной стороны – яркая зелень лесов, с другой – дикие, бесплодные скалы! Южный берег можно было бы назвать «железным берегом» – так в иных краях именуют подобные места; вздыбленные скалы, казалось, свидетельствовали о том, что здесь в одну из геологических эпох произошла внезапная кристаллизация кипящей лавы. Колонисты ужаснулись бы при виде страшного нагромождения глыб, если бы случай забросил их сюда в час крушения! Оглядывая окрестности с вершины горы Франклина, они не представляли себе, как зловещ и мрачен этот берег, ибо смотрели на него с большой высоты, а сейчас он предстал перед ними во всей своей неповторимой самобытности; быть может, нигде на свете нельзя было лицезреть подобного ландшафта.

«Бонадвентур» прошел в полумиле от берега. На таком расстоянии нетрудно было увидеть, что побережье завалено глыбами высотою от двадцати до трехсот футов и самых причудливых очертаний: глыбы цилиндрической формы напоминали башни, призматической – колокольни, пирамидальной – обелиски, конической – фабричные трубы. Даже хаотическое нагромождение торосов в ледовитых морях не являло бы собою такого величественного и страшного зрелища. То чудилось, будто видишь мостики, переброшенные со скалы на скалу, то – арки, подобные вратам храма, в глубине которого терялся взгляд; подальше – обширные пещеры с монументальными сводами; а рядом – лес шпилей, пирамидальных башенок, шпицев, каких не найти ни в одном готическом соборе. Творения природы, более разнообразные и причудливые, нежели произведения, созданные воображением человека, придавали нечто величественное этому берегу, тянувшемуся на восемь-девять миль.

Сайрес Смит и его спутники, застыв от изумления, смотрели на побережье. Зато Топ без стеснения нарушал тишину и громко лаял, пробуждая в базальтовых скалах многоголосое эхо. Лай этот показался инженеру странным – именно так лаял пес, бегая вокруг отверстия колодца в Гранитном дворце.

– Причалим, – распорядился Сайрес Смит.

И «Бонадвентур» почти вплотную подошел к скалистому берегу. Быть может, там обнаружится какой-нибудь грот, который следовало бы изучить? Но Сайрес Смит ничего не обнаружил – ни пещеры, ни углубления, негде было притаиться живому существу, ибо волны в прибой заливали подножия скал. Вскоре Топ умолк, и судно поплыло дальше, по-прежнему в нескольких кабельтовых от берега.

Северо-западная часть побережья была пологой и песчаной; кое-где над болотистой низиной, уже знакомой колонистам, торчали одинокие деревья; водяные птицы оживляли пейзаж, представлявший разительный контраст с пустынным берегом, оставшимся позади.

Вскоре «Бонадвентур» бросил якорь у северной оконечности острова в небольшой, но такой глубокой бухточке, что удалось причалить прямо к берегу. Ночь прошла спокойно, ибо ветер, если можно так выразиться, угас с последними лучами солнца и снова ожил только с первыми проблесками зари.

Сойти на берег было нетрудно, поэтому Герберт и Гедеон Спилет, признанные лучшими охотниками колонии, с рассветом отправились в лес и через два часа вернулись со связками уток и куликов. Топ творил чудеса, и благодаря его проворству и усердию они не упустили ни одной птицы.

В восемь часов утра «Бонадвентур» поднял якорь и при попутном ветре, который заметно свежел, понесся к мысу Северная Челюсть.

– Я ничуть не удивлюсь, – вдруг сказал Пенкроф, – если с запада подует штормовой ветер. Вчера закат был багровым, а утром на небе появились «кошачьи хвосты», а они не сулят ничего хорошего.

«Кошачьими хвостами» называют длинные облака, разбросанные в зените и напоминающие легкие хлопья ваты; они не спускаются ниже пяти тысяч футов над уровнем моря и обычно предвещают бурю.

– Ну что ж! – произнес Сайрес Смит. – Помчимся на всех парусах и поищем убежище в заливе Акулы. Думаю, что там «Бонадвентуру» не будет угрожать опасность.

– Совершенно верно, – подтвердил Пенкроф, – к тому же на северном берегу скучно – одни дюны.

– Я бы охотно провел не только ночь, но и весь завтрашний день в этом заливе, – добавил инженер, – его стоит осмотреть как следует.

– Полагаю, что нам волей-неволей придется это сделать, – ответил Пенкроф, – поглядите-ка, что творится на западе! Черным-черно!

– Во всяком случае, при попутном ветре мы успеем добраться до мыса Северная Челюсть, – заметил журналист.

– Ветер-то попутный, – отозвался моряк, – а лавировать придется, иначе в залив не войдешь, и делать это лучше засветло: ведь мы не знаем, какое там дно!

– Дно там, вероятно, усеяно рифами, – подхватил Герберт, – если судить по южной части залива Акулы.

– Вам виднее, Пенкроф, – сказал Сайрес Смит, – мы на вас полагаемся.

– Будьте покойны, мистер Сайрес, – ответил моряк, – зря рисковать не стану! Пусть лучше меня пырнут ножом, только бы нутро «Бонадвентура» не пострадало.

«Нутром» Пенкроф называл подводную часть судна, ведь он дорожил ботом больше, чем своей жизнью.

– Который час? – спросил Пенкроф.

– Десять, – ответил Гедеон Спилет.

– А сколько миль осталось до мыса Северная Челюсть, мистер Сайрес?

– Около пятнадцати, – сказал инженер.

– Через два с половиной часа, – сказал моряк, – то есть в половине первого, мы выйдем на траверс мыса. Досадно, что прилив в эту пору схлынет и настанет отлив. Трудно, пожалуй, будет войти в бухту против течения и ветра, вот чего я боюсь.

– Тем более, – сказал Герберт, – что сегодня полнолуние и что сейчас, в апреле, будут сильные приливы и отливы.

– Как по-вашему, Пенкроф, – спросил Сайрес Смит, – нельзя ли бросить якорь у оконечности мыса?

– Бросить якорь у самого берега, когда вот-вот разразится буря! – воскликнул моряк. – Да вы что, мистер Сайрес! Захотели по своей охоте ко дну пойти?

– Как же быть?

– Постараюсь продержаться в открытом море до начала прилива, то есть до семи часов вечера, и если еще не совсем стемнеет, попытаюсь войти в залив; не удастся – ляжем в дрейф на всю ночь, а на заре я проведу бот в бухту.

– Повторяю, Пенкроф, мы полагаемся на вас, – сказал Сайрес Смит.

– Эх, – вздохнул Пенкроф, – стоял бы здесь маяк, плыть по морю нам было бы куда легче!

– Верно, – поддержал Герберт, – но сейчас на берегу нас не ждет заботливый друг, никто не разожжет костер, не укажет нам путь в бухту!

– Да, кстати, дорогой Сайрес, – обратился к инженеру Гедеон Спилет, – мы даже не поблагодарили вас, а ведь, по совести говоря, нам бы ни за что не увидеть острова, если бы не костер…

– Костер? – с удивлением переспросил Сайрес Смит.

– Речь идет о том, мистер Сайрес, что нам туго пришлось на борту «Бонадвентура», – ответил за журналиста Пенкроф, – когда мы возвращались домой. Мы наверняка прошли бы мимо острова, если бы вы не позаботились и не зажгли костер на площадке возле Гранитного дворца в ночь с 19-го на 20 октября.

– Да, да, конечно… – проговорил инженер, – мысль была удачная!

– А вот сейчас некому оказать нам такую услугу, разве только Айртон догадается, – добавил моряк.

– Да, некому! – подтвердил Сайрес Смит.

А несколько минут спустя, оставшись вдвоем с журналистом на носу судна, инженер тихо сказал:

– Знаю лишь одно, Спилет, что в ночь с 19-го на 20 октября я не зажигал костер на площадке возле Гранитного дворца, да и нигде в ином месте!