16

Необъяснимая тайна. – Первые слова незнакомца. – Двенадцать лет жизни на островке. – Признания. – Исчезновение. – Сайрес Смит не теряет веры. – Постройка ветряной мельницы. – Хлеб испечен. – Преданность. – Рукопожатие честных людей

Да, несчастный плакал! Очевидно, какое-то воспоминание тронуло его душу, и, как сказал Сайрес Смит, слезы пробудили в нем человека.

Колонисты отошли, оставив его на плато, чтобы он почувствовал себя на свободе, но неизвестный и не думал пользоваться этой свободой, и Сайрес Смит вскоре отвел его в Гранитный дворец.

Спустя два дня после этой сцены неизвестный как будто стал интересоваться жизнью колонии. Было ясно, что он все слышит, все понимает, но упорно не желает разговаривать с окружающими. Однажды вечером Пенкроф, приложив ухо к двери его комнаты, услышал, как он бормочет:

– Нет, только не им!

Моряк передал его слова товарищам.

– Тут кроется какая-то печальная тайна, – проговорил Сайрес Смит.

И вот наконец неизвестный взялся за работу – он начал вскапывать грядки на огороде, но часто бросал лопату и подолгу стоял неподвижно, погрузившись в свои думы; колонисты по совету инженера не нарушали уединения, к которому он так стремился. Если кто-нибудь приближался к нему, он убегал и его плечи содрогались от сдержанных рыданий.

Быть может, его мучили угрызения совести? Так, вероятно, оно и было; однажды Гедеон Спилет, не выдержав, сделал следующее замечание:

– Он молчит потому, что должен сделать слишком тяжкое признание.

Пришлось запастись терпением и ждать.

Несколько дней спустя, 3 ноября, неизвестный, работавший на плоскогорье, вдруг бросил лопату, и Сайрес Смит, издали наблюдавший за ним, опять увидел, что он плачет. В неудержимом порыве, поддавшись жалости, инженер подошел к нему и тихонько прикоснулся к его плечу.

– Послушайте, друг мой! – промолвил он.

Неизвестный отвел глаза, а когда Сайрес Смит попытался взять его за руку, отшатнулся.

– Друг мой, – повторил Сайрес Смит твердым голосом, – я хочу, чтобы вы посмотрели мне в глаза.

Неизвестный посмотрел на инженера, подчиняясь его воле, как человек, находящийся под гипнозом. Он хотел было убежать. Но вдруг лицо его преобразилось. Глаза загорелись. С губ готовы были сорваться какие-то слова. Он больше не мог сдерживаться!.. Наконец, скрестив руки на груди, он спросил приглушенным голосом:

– Кто вы такие?

– Мы тоже потерпели крушение, как и вы, – отвечал с несказанным волнением инженер. – Вы в кругу своих, среди людей…

– Среди людей… Нет, я уже не человек!

– Вы – среди друзей.

– Среди друзей! У меня нет друзей!.. – закричал неизвестный, закрыв лицо руками. – Нет… и никогда не будет… Оставьте меня, оставьте…

Он подбежал к самому краю плато, возвышавшемуся над морем, и долго стоял там. Сайрес Смит присоединился к товарищам и рассказал им обо всем, что произошло.

– Да, в жизни этого человека есть какая-то тайна, – заметил Гедеон Спилет, – и, по-видимому, лишь угрызения совести разбудили в нем человека.

– Привезли мы сюда какого-то чудака нелюдима, – заявил моряк. – Очень уж он скрытен…

– Он хранит какую-то тайну, и мы обязаны ее уважать, – живо ответил Сайрес Смит. – Если он и совершил проступок, то жестоко за него поплатился, и да простятся ему грехи его.

Два часа неизвестный провел один на берегу; очевидно, под наплывом воспоминаний в его душе ожило прошлое, и, конечно, прошлое печальное; колонисты не теряли из виду несчастного, но не пытались нарушить его уединение.

И вот после долгого раздумья он словно принял какое-то решение и подошел к Сайресу Смиту. Его глаза покраснели от слез, но он больше не плакал. Казалось, он был испуган, пристыжен, ему хотелось сжаться, стать незаметным, взгляд его был потуплен.

– Сэр, – обратился он к Сайресу Смиту, – вы и ваши товарищи – англичане?

– Нет, мы – американцы, – ответил инженер.

– Ах, вот что! – воскликнул неизвестный и негромко добавил: – Тем лучше.

– А вы, мой друг? – спросил инженер.

– Англичанин, – быстро ответил он.

Ему, очевидно, нелегко было произнести эти несколько слов, потому что он тотчас же ушел с берега; он бежал от водопада к устью реки и, казалось, был вне себя от волнения.

Как-то раз, проходя мимо Герберта, он остановился и спросил сдавленным голосом:

– Какой теперь месяц?

– Ноябрь, – ответил Герберт.

– А год?

– Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.

– Двенадцать лет! Двенадцать лет! – повторил неизвестный. И внезапно убежал.

Герберт рассказал колонистам об этом разговоре.

– Наш несчастный пленник, – заметил Гедеон Спилет, – потерял счет месяцам и годам.

– Да, – прибавил Герберт, – значит, он прожил двенадцать лет на острове Табор!

– Двенадцать лет! – повторил Сайрес Смит. – Да, если двенадцать лет прожить в одиночестве да еще с пятном на совести, рассудок потерять нетрудно.

– По-моему, – сказал тут Пенкроф, – этот человек вовсе и не терпел кораблекрушения, а просто его отвезли на остров Табор в наказание за какое-то преступление.

– Пожалуй, вы правы, Пенкроф, – поддержал его журналист, – а если это так, то люди, высадившие его на острове, непременно вернутся за ним!

– И не найдут его, – заметил Герберт.

– Значит, надо отправиться на остров… – заметил Пенкроф.

– Друзья мои, – сказал Сайрес Смит, – не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, в чем тут дело. Я уверен, что несчастный исстрадался, что он жестоко поплатился за свои проступки, как бы велики они ни были, что он томится желанием открыть нам свою душу. Не будем пока принуждать его к этому. Он, конечно, все сам расскажет, и тогда мы увидим, как поступить. К тому же только неизвестный может сказать нам, надеется ли он, верит ли он, что когда-нибудь вернется на родину. Я лично сомневаюсь, что это будет ему дозволено.

– Почему же? – спросил журналист.

– Потому что, если его осудили на определенный срок, он ждал бы освобождения и не бросил бы записку в море. Нет, скорее всего ему был вынесен приговор, обрекавший его на пожизненное заключение, на вечное одиночество.

– Никак я не пойму одного, – заметил моряк.

– Чего же именно?

– Если двенадцать лет назад человека высадили на острове Табор, стало быть, он уже много лет пребывает в том одичалом состоянии, в каком мы его и нашли!

– Вполне вероятно, – сказал Сайрес Смит.

– Выходит, он написал записку несколько лет назад!

– Без сомнения… однако по всему видно, что записка написана недавно…

– Да и не может быть, чтобы бутылка с запиской несколько лет плыла от острова Табор до острова Линкольна.

– В этом как раз нет ничего невероятного, – возразил журналист. – А может быть, ее уже давным-давно прибило к нашему острову.

– Ну нет! – отвечал Пенкроф. – Не могло ее волной смыть с берега, и думать нечего – ведь на южной стороне полно скал, и она сразу же разбилась бы.

– Вы правы, – произнес Сайрес Смит, о чем-то размышляя.

– Да кроме того, – прибавил моряк, – пролежи записка несколько лет в бутылке, она наверняка попортилась бы от сырости. А ведь она была в целости и сохранности.

Замечание моряка было вполне правильным: в этом-то и заключалось самое непонятное, ибо записка, найденная колонистами, казалось, была написана недавно. Больше того, в ней точно указывались широта и долгота острова Табор, а это говорило о больших познаниях ее автора в гидрографии, которых не могло быть у простого матроса.

– Опять мы встречаемся с чем-то необъяснимым, – сказал наконец инженер, – но все же не следует вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам все, друзья мои, когда захочет.

Прошло еще несколько дней; неизвестный не произнес ни слова и ни разу не вышел за частокол, окружавший плато. Не покладая рук, не теряя ни минуты, он работал на огороде, но поодаль от остальных. В часы отдыха он не поднимался в Гранитный дворец и довольствовался сырыми овощами, хотя все звали его к столу. Он не приходил ночевать в отведенную ему комнату и спал на плато под деревьями, а в ненастную пору прятался среди скал, – словом, он жил так же, как на острове Табор, когда его единственным пристанищем был лес; все попытки колонистов изменить привычки неизвестного были тщетны – им пришлось запастись терпением. И вот наконец в нем заговорил голос совести, и ужасные признания невольно сорвались с его губ, словно под воздействием непреодолимой силы.

10 ноября, около восьми часов вечера, когда колонисты сидели в сумерках под навесом, увитым зеленью, перед ними неожиданно предстал неизвестный. Его глаза как-то странно блестели, а на лице вновь появилось свирепое выражение.

Сайрес Смит и его товарищи были поражены, увидев, что неизвестный так взволнован: его зубы стучали, будто от озноба. Что с ним? Быть может, он ненавидит людей? Или ему надоело жить в семье честных тружеников? Или в нем снова заговорили кровожадные инстинкты? Колонисты так и подумали, услышав его бессвязную речь:

– Зачем вы меня привезли сюда? По какому праву разлучили с моим островком?.. Что между нами общего?.. Да известно ли вам, кто я?.. Что я совершил?.. Почему влачил свои дни там… в одиночестве? А что, если я изгнанник?.. Если осужден умереть там, на острове?.. Известно ли вам мое прошлое?.. Быть может, я украл, убил… быть может, я отверженный и несу клеймо проклятия… Что, если мне место только среди хищных зверей… вдали от людей?.. Отвечайте же… известно ли вам все это?

Колонисты слушали, не прерывая полупризнаний неизвестного, которые лились будто помимо его воли. Сайрес Смит хотел успокоить несчастного и подошел к нему, но тот отшатнулся.

– Отойдите! – крикнул он. – Скажите одно лишь слово… Я свободен?

– Да, вы свободны, – ответил инженер.

– Тогда прощайте! – воскликнул он и бросился бежать, словно обезумев.

Наб, Пенкроф, Герберт погнались за ним в лес, но вернулись, так и не догнав.

– Пусть поступает как хочет, – сказал Сайрес Смит.

– Он никогда не вернется! – воскликнул Пенкроф.

– Вернется, – ответил инженер.

С тех пор прошло немало дней, но Сайрес Смит, словно предвидя, по-прежнему был уверен, что несчастный изгнанник рано или поздно вернется.

– Это последняя вспышка необузданного, дикого характера, – твердил инженер, – она вызвана угрызениями совести, но теперь он уже не вынесет одиночества.

Тем временем колонисты продолжали работать и на плато Кругозора, и в корале, где Сайрес Смит задумал построить ферму. Семена, собранные Гербертом на острове Табор, были, разумеется, посеяны самым тщательным образом. На плато раскинулся обширный огород с аккуратными, хорошо возделанными грядками, и колонистам приходилось трудиться не покладая рук. Там для них всегда находилась работа. Овощей становилось все больше, начали вскапывать под огороды даже луга. Но пастбищ на островке было множество, и онагры не остались бы без корма. Разумнее всего было отвести под огороды плато Кругозора, защищенное кольцом глубоких ручьев; животные могли бы пастись на лугах, которые не нужно было оберегать от нашествия зверей.

15 ноября колонисты в третий раз собрали урожай пшеницы. Поле стало неузнаваемым за полтора года, с того дня, когда там было брошено в землю первое зернышко. На второй год посеяли шестьсот тысяч зерен и получили четыре тысячи буассо, то есть свыше пятисот миллионов хлебных зерен. Теперь в колонии вдоволь будет пшеницы, ибо поселенцам достаточно ежегодно сеять около десяти буассо, чтобы собирать хороший урожай, обеспечивая хлебом и себя и домашний скот.

Итак, убрав урожай, колонисты посвятили весь конец ноября подготовке к обмолоту зерна.

В самом деле, у них было зерно, но не было муки, и постройка мельницы стала насущной необходимостью. Сайрес Смит сперва хотел воспользоваться вторым водопадом, низвергавшимся в реку Благодарения, чтобы построить там водяную мельницу, ибо первый водопад уже приводил в движение сукновальню, но, поразмыслив, друзья решили построить самую обычную ветряную мельницу на плато Кругозора. Сделать это было не так трудно; кроме того, колонисты не сомневались, что на плато, открытом всем ветрам, дующим с моря, ветряной двигатель будет хорошо работать.

– Вдобавок ветряная мельница оживит и украсит пейзаж, – заметил Пенкроф.

Колонисты принялись за работу, выбрали строевой лес для корпуса и других составных частей. Из глыб песчаника, найденных на северном берегу озера, можно было сделать жернова, а на крылья решили пустить ткань из того неисчерпаемого запаса, каким являлась оболочка воздушного шара.

Сайрес Смит сделал чертежи; мельницу решили поставить чуть правее птичника, у берега озера. Корпус должен был покоиться на стояке, вделанном в сруб, и вращаться целиком, вместе со всем механизмом под действием ветра.

Мельницу построили быстро. Наб и Пенкроф, ставшие заправскими плотниками, работали по чертежам инженера. Вскоре на берегу выросла будка с остроконечной крышей, с виду похожая на перечницу. Мельничные крылья были прочно насажены на вал с помощью железных скрепов. Без особого труда изготовили и внутренние части мельницы: ящик для двух жерновов – неподвижного и подвижного; большое квадратное корыто, расширяющееся кверху, из которого зерно сыплется на жернова, кошель для равномерной подачи зерна, называемый также потрясок, оттого что он непрерывно трясется, и, наконец, сито, через которое просеивается мука, отделяясь от отрубей. Инструменты у колонистов были хорошие, работа оказалась несложной, так как все составные части мельницы очень просты.

Колонисты сообща трудились над постройкой мельницы, и 1 декабря все было готово.

Как всегда, Пенкроф восхищался своей работой, не сомневаясь, что мельница получилась превосходная.

– Подул бы ветер посильнее, и наша мельница отлично обмолотила бы все зерно.

– Пусть дует ветер, только не сильный, Пенкроф!

– Но ведь крылья нашей мельницы быстрее завертятся!

– Не нужно, чтобы они вертелись очень быстро, – ответил Сайрес Смит. – Опыт показал, что число оборотов крыльев мельницы должно определенным образом зависеть от скорости ветра, выраженной в футах в секунду. Так, при среднем ветре, скорость которого двадцать четыре фута в секунду, крылья должны делать шестнадцать оборотов в минуту, а большего и не требуется.

– Как раз подул северо-восточный ветер, – воскликнул Герберт, – он нам и поможет!

Колонисты торжествовали и решили, не откладывая, обмолотить зерно, ибо им не терпелось отведать хлеба собственного приготовления. В тот же день они за утро перемололи два-три буассо зерна, а на другой день коврига превосходного хлеба, пожалуй слишком крутого, хоть он и был замешен на пивных дрожжах, красовалась на обеденном столе жителей Гранитного дворца. Колонисты уплетали хлеб за обе щеки, и нетрудно себе представить, с каким удовольствием!

А незнакомец все не подавал признаков жизни. Не раз Гедеон Спилет и Герберт ходили по лесу в окрестностях Гранитного дворца, но незнакомца не встретили, даже не обнаружили следов его пребывания. Колонисты начали за него тревожиться. Конечно, человек, который жил как дикарь на острове Табор, найдет себе пропитание в лесах Дальнего Запада, богатых дичью, но не вернется ли он к своим старым привычкам и не оживут ли на свободе его кровожадные инстинкты? И все же Сайрес Смит упорно повторял, что беглец придет, словно так подсказывал ему какой-то внутренний голос.

– Вот увидите, он придет, – твердил инженер с уверенностью, которую отнюдь не разделяли его товарищи. – Когда бедняга жил на острове Табор, он знал, что одинок, теперь он знает, что мы его ждем. Он уже почти признался нам в своем прошлом; кающийся грешник возвратится и все нам расскажет, и в тот день он войдет в нашу семью.

События доказали, что Сайрес Смит был прав.

Третьего декабря Герберт спустился с плато Кругозора и отправился удить рыбу на южный берег озера. Он не взял с собой ружья: бояться было нечего, ибо дикие животные не появлялись в этой части острова.

В это время Пенкроф с Набом что-то делали в птичнике, а Сайрес Смит и журналист приготовляли соду, так как у них кончилось мыло.

Вдруг раздались крики:

– Помогите, помогите!

Сайрес Смит и журналист были так далеко, что не услышали криков. А Пенкроф вместе с Набом выбежали из птичника и бросились к озеру.

Но впереди них бежал неизвестный, о присутствии которого никто и не подозревал, – он перебрался через Глицериновый ручей, отделявший плато от леса, и выскочил на противоположный берег.

К Герберту подкрался громадный ягуар, напоминавший ягуара, убитого на Змеином мысе. Юноша был захвачен врасплох; он прислонился к дереву, а зверь, припав к земле, готовился к прыжку… И в этот миг неизвестный, выхватив нож, кинулся на хищника; зверь обернулся и напал на нового противника.

Схватка была молниеносной. Неизвестный отличался необыкновенной силой и ловкостью. Одной рукой он сжал, как клещами, горло зверя, а другой всадил ему в сердце нож, не обращая внимания на то, что когти хищника вонзились в его тело.

Ягуар упал. Неизвестный оттолкнул его ногой и, очевидно, намеревался убежать, но тут на поле боя появились колонисты, и Герберт бросился к нему с криком:

– Постойте же, не уходите!

Сайрес Смит подошел к незнакомцу, и тот, увидев его, нахмурился. Кровь залила его плечо, обагрила разорванную рубашку, но он будто и не замечал этого.

– Друг мой, – сказал Сайрес Смит, – отныне мы ваши должники. Ведь вы чуть не пожертвовали своей жизнью ради спасения нашего сына!

– Своей жизнью! – пробормотал неизвестный. – Разве моя жизнь чего-нибудь стоит? На что мне она?

– Вы ранены?

– Пустяки.

– Позвольте пожать вам руку!

Герберт подбежал к своему спасителю, чтобы поблагодарить его, но неизвестный скрестил руки; его грудь бурно вздымалась, взгляд затуманился – казалось, он решил убежать, но, сделав над собой невероятное усилие, произнес резким голосом:

– Кто вы и что вам от меня нужно?

Очевидно, ему хотелось узнать историю колонистов. Быть может, услышав об их злоключениях, он расскажет и о себе?

В нескольких словах Сайрес Смит поведал обо всем, что произошло с ними после бегства из Ричмонда, рассказал, как им удалось спастись и чем они обзавелись тут, на острове.

Неизвестный слушал с напряженным вниманием.

Затем инженер стал говорить о своих товарищах – Гедеоне Спилете, Герберте, Пенкрофе, Набе – и добавил, что самую большую радость с тех пор, как все они живут на острове Линкольна, они испытали в тот день, когда «Бонадвентур» вернулся из плавания, когда они узнали, что у них появился новый товарищ.

Услышав эти слова, неизвестный вспыхнул и опустил голову: вид у него был смиренный и растерянный.

– А теперь, когда вы знаете о нас, – промолвил Сайрес Смит, – пожмем друг другу руку!

– Нет, это невозможно, – глухим голосом ответил неизвестный, – потому что вы – честные люди, я же…