3. Стратон

Преемником его во главе школы был

Стратон, сын Аркесилая, из Лампсака, о котором он упоминает в завещании, – человек знаменитый, прозванный физиком за его ни с кем не сравнимое внимание к этой науке. Он был даже учителем Птолемея Филадельфа и получил от него восемьдесят талантов. По «Хронологии» Аполлодора, возглавил он школу в 3-м году 123-й олимпиады и возглавлял ее восемнадцать лет.

Книги его были такие: «О царской власти» – 3 книги, «О справедливости» – 3 книги, «О благе» – 3 книги, «О богах» – 3 книги, «О первоначалах» – 3 книги, «Об образах жизни», «О счастье», «О царе-философе», «О храбрости», «О пустоте», «О небе», «О дыхании», «О человеческой природе», «О происхождении животных», «О смешении», «О сне», «О сновидениях», «О зрении», «Об ощущении», «О наслаждении», «О красках», «О болезнях», «О кризисах», «О силах», «О металлах», «Механика», «О голоде и помрачении», «О легком и тяжелом», «О вдохновении», «О времени», «О еде и росте», «О сомнительных животных», «О баснословных животных», «О причинах», «Разрешение сомнений», «Введение в топику», «О случайном», «Об определении», «О большем и меньшем», «О несправедливом», «О предшествующем и последующем», «О высшем роде», «Об особенном», «О будущем», «Опровержения найденного» – 2 книги, «Записки» [спорные] и письма, начинающиеся: «Стратон Арсиное желает благополучия». Всего 332 420 строк.

Говорят, он был таким худым, что не почувствовал собственной смерти. И наши о нем стихи таковы:

 

Тонким был и худым Стратон, рожденный в Лампсаке,

От умащенья многого.

Долго борол он болезнь; но даже поборот болезнью,

Он смерти не почувствовал.

 

Всего было восемь Стратонов: первый – слушатель Исократа; второй – тот, о ком была речь; третий – врач, Эрасистратов ученик, а по некоторым известиям, даже приемыш; четвертый – историк, описывавший войны Филиппа и Персея с римлянами; […]; шестой – поэт, сочинитель эпиграмм; седьмой – старинный врач, упоминаемый Аристотелем; восьмой – перипатетик, живший в Александрии.

От Стратона-физика сохранилось и завещание, написанное вот каким образом:

«На случай, если что случится со мной, я делаю такие распоряжения. Все имущество на родине оставляю Лампириону и Аркесилаю. Из тех денег, что при мне в Афинах, прежде всего душеприказчикам моим устроить мое погребение и все, что при нем полагается, без излишества, но и без скаредности. Душеприказчиками моими по сему завещанию будут Олимпих, Аристид, Мнесиген, Гиппократ, Эпикрат, Горгил, Диокл, Ликон, Афан. Школу я оставляю Ликону, ибо остальные для того или стары, или недосужны; но и остальным было бы похвально ему содействовать. Ему же я оставляю и все книги, кроме написанных мною, и всю застольную утварь, и покрывала, и посуду. Пусть душеприказчики дадут Эпикрату пятьсот драхм и одного из рабов по усмотрению Аркесилая.

Лампириону и Аркесилаю прежде всего расторгнуть договор с Даиппом об Ирее, чтобы ему не быть в долгу ни перед Лампирионом, ни перед его наследниками, а быть свободным от всякого обязательства. Душеприказчики пусть выдадут ему пятьсот драхм деньгами и одного из рабов по усмотрению Аркесилая, чтобы за многие его труды и услуги для нас мог он вести жизнь достойную и приличную. Отпускаю на волю Диофанта, Диокла и Аба, а Симия завещаю Аркесилаю; отпускаю на волю также Дромона.

По приезде Аркесилая Ирею с Олимпихом, Эпикратом и другими душеприказчиками отчитаться в издержках на погребение и все к нему полагающееся. Оставшиеся деньги Аркесилая получить от Олимпиха, не стесняя его, однако же, сроками. Аркесилаю же расторгнуть договор, заключенный Стратоном с Олимпихом и Аминием и хранящийся у Филократа, сына Тисамена. О памятнике моем распорядиться так, как почтут за благо Аркесилай, Олимпих и Ликон».

Таково его завещание, известное по сборнику Аристона Кеосского. Сам же Стратон, как показано выше, был муж, достойный всяческой похвалы, отличавшийся в науках всякого рода, преимущественно же в древнейшем и важнейшем их роде – в физике.

4. Ликон

Преемником его был

Ликон, сын Астианакта из Троады, человек весьма речистый и с отменными способностями к воспитанию детей. Так, он говорил, что мальчиков нужно направлять к цели честолюбием и стыдом, как коней – шпорами и уздой. А выразительность и пышность его слога видны из того, как он говорил о бедной девушке: «Тяжкое бремя родителю – девица, по бесприданности своей минующая цвет своего возраста!» За это, говорят, и Антипатр сказал о нем, что как красоту и аромат яблока не отнять от яблока, так каждое его речение нужно было ловить на его устах, словно плод на ветвях дерева. Дело в том, что у него был замечательно приятный голос – некоторые даже звали его не Ликоном, а Гликоном [«Сладким»]. В письменном же слоге он был недостоин самого себя. Так, о тех, кто слишком поздно раскаивается, что не учился вовремя, и мечтает об учении, он изысканно говорил так: «Они обвиняют сами себя, бессильной мечтой обличая раскаянье в неисправимой праздности». О тех, кто впадал в ошибки, он говорил, что они перебивают себе рассуждение, словно мерят прямое кривою мерою или судят о лице по отражению в зыбкой воде или в кривом зеркале. И еще он говорил, что на торжище за венками гонятся многие, а в Олимпии – немногие, чтобы не сказать никто. Сам он не раз подавал афинянам советы, которые были им весьма полезны.

Одежду он носил самую чистую, и ни у кого не было мягче плаща (как утверждает Гермипп). При этом он усердно занимался телесными упражнениями, тело его всегда было в хорошем виде, совсем как у атлета, уши прибиты и кожа намаслена (так пишет Антигон Каристский). Говорят, у себя на Илионских играх он выступал и в борьбе, и в игре в мяч.

Он был близок и с Евменом и с Атталом, которые много заботились о нем. Антиох тоже хотел его приблизить, но без успеха. А с Иеронимом-перипатетиком он настолько враждовал, что один не бывал у него даже в те ежегодные праздники, о которых упоминалось в жизнеописании Аркесилая.

Школою он руководил сорок четыре года, приняв ее по завещанию от Стратона в 127-ю олимпиаду. Был он также слушателем диалектика Панфоида. Скончался он восьмидесяти четырех лет, измученный подагрической болезнью. Вот наши стихи о нем:

 

Не умолчу я в стихах и о том, как Ликона сгубила

Злая ножная болезнь: право, я диву даюсь —

Тот, кто умел по земле ступать лишь чужими стопами,

Длинный в единую ночь вымерил путь под

                                                      землей.

 

Были и другие Ликоны: первый – пифагореец, второй – тот, о ком шла речь, третий – эпический поэт, четвертый – сочинитель эпиграмм.

Я читал и завещание философа, вот какого вида:

«Нижеследующее завещание делаю я о своем имуществе на случай, если не найду сил сопротивляться болезни. Все мое имущество на родине отказываю моим братьям Астианакту и Ликону; из этих средств пусть оплатят и все, что на мне остается долгов или обязательств в Афинах, а также расходы на погребение и все, что при нем полагается. Все мое имущество в городе и на Эгине отдаю Ликону, ибо он носит мое имя, жил со мною по-хорошему много лет и по праву считается мне как сын.

Прогулочное место оставляю тем из моих ближних, которые его примут, – Булону, Каллину, Аристону, Амфиону, Ликону, Пифону, Аристомаху, Гераклию, Ликомеду и Ликону-племяннику, а они по усмотрению пусть назначат над школою того, кто сможет быть при работе долго и вести ее широко, остальные же ближние будут ему содействовать из любви ко мне и к нашему общему крову.

О похоронах моих и о погребальном костре позаботиться Булону и Каллину с товарищами, чтобы не было ни скаредности, ни излишества. От моих оливковых деревьев на Эгине Ликону после моей кончины уделять юношам масла для умащения, чтобы умащение это было в подобающую память обо мне и о чтившем меня. Ему же поставить мою статую, а место, удобное для постановки, приискать с помощью Диофанта и Гераклида, сына Деметрия. Ликону же возместить из моего имущества в городе все, что я задолжал в его отсутствие. Булону и Каллину обеспечить все траты на погребение и что к нему полагается, а покрыть их из домашних средств, что я оставляю им сообща. Им же вознаградить врачей Пасифемида и Мидия, которые за их искусство и заботу обо мне достойны и большей награды. Сыну Каллина дарю пару Ферикловых чаш, а жене его – пару родосских чаш, ковер без ворса, ковер с двойным ворсом, покрывало и две лучшие подушки из своего наследства – не хочу, вознаграждая их, показаться неблагодарным.

О служителях моих распоряжаюсь так. Деметрию, давно уже вольному, отпускаю его выкупной платеж и дарю пять мин, хитон и плащ, чтобы за многие свои для меня труды у него была достойная жизнь. Критону Халкедонскому тоже отпускаю выкуп и дарю четыре мины. Микра отпускаю на волю, а Ликону его кормить и воспитывать с этой поры шесть лет. Харета тоже отпускаю на волю, а кормить его Ликону; и дарю ему две мины и мои книги, которые изданы, неизданные же – Каллину, чтобы издать их тщательным образом. Сиру, уже отпущенному, дарю четыре мины и рабыню Менодору, а если за ним есть долги мне, то прощаю их. Гиларе дарю пять мин, ковер с двойным ворсом, две подушки, покрывало и ложе, какое она пожелает. Отпускаю на волю также Микрову мать, Ноэмона, Диона, Феона, Евфранора и Гермия; а по миновании двух лет – Агафона; а по миновании четырех – носильщиков Офелиона и Посидония. Деметрию, Критону и Сиру дарю из наследства каждому по ложу с покрывалами, на усмотрение Ликона. Все это они заслужили, выполняя честно все, что им было поручено.

Погребение мое совершить здесь или в моем отечестве, как того пожелает Ликон, ибо я уверен, что о должном благообразии он позаботится не меньше, чем я. А по выполнении этих распоряжений основное мое там находящееся имущество да будет за ним. Свидетели – Каллин, Гермионей, Аристон Кеосский, Евфроний Пеанийский».

Вот каким образом, обнаружив свой ум во всем, что он ни делал, как в науке, так и в воспитании, Ликон показал не меньшую тщательность и распорядительность и в том, как он составлял завещание, – стало быть, и здесь он достоин восхищения.