Книга: О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов
Назад: 5. Крантор
Дальше: 8. Лакид

7. Бион

Бион был родом борисфенит, кто были его родители и чем он занимался, пока не обратился к философии, – об этом он сам рассказал Антигону. Когда тот спросил его:

 

Кто ты? Откуда? Каких ты родителей? Где обитаешь?

 

Бион, почувствовав, что его уже оклеветали, сказал царю: «Отец мой – вольноотпущенник, из тех, кто локтем нос утирает (это означало, что он был торговцем соленой рыбой), родом борисфенит. И было у него не лицо, а роспись по лицу – знак хозяйской жестокости. Мать моя под стать такому человеку: взял он ее в жены прямо из блудилища. Отец мой однажды проворовался и был продан в рабство вместе с нами. Меня, молодого и пригожего, купил один ритор, потом он умер и оставил мне все свое имущество. Прежде всего я сжег все его сочинения, а потом наскреб денег, приехал в Афины и занялся философией.

 

Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся.

 

Вот и все, что касается меня, поэтому пусть перестанут болтать об этом Персей и Филонид, а ты суди обо мне по моим собственным словам».

В самом деле, Бион был мастером на все руки, а также искусным софистом и оказал немалую помощь тем, кто хотел ниспровергать философские учения. При этом он любил пышность и не был чужд заносчивости. Он оставил много сочинений о достопамятных вещах, а также полезные и дельные изречения.

Так, однажды его попрекнули, что он не ухаживает за одним мальчиком; «Такой мягкий сыр не поддеть на крючок», – ответил Бион. На вопрос, кому тревожнее живется, он ответил: «Тому, кто больше всего жаждет благоденствия». На вопрос, стоит ли жениться (и о нем есть такой рассказ), он сказал: «Уродливая жена будет тебе наказанием, красивая – общим достоянием». Старость он называл пристанищем для всех бедствий, потому что все несчастья скопляются к этому возрасту. Славу он называл матерью доблестей, красоту и добро считал чуждыми друг другу, в богатстве видел движущую силу всякого дела. Человеку, промотавшему свое имение, он сказал: «Амфиарая поглотила земля, а ты поглотил землю». Он говорил: «Великое несчастье – неумение переносить несчастье». Людей он презирал за то, что они сжигают мертвых, словно те ничего не чувствуют, а взывают к ним, словно те все чувствуют.

Он не раз говорил, что лучше отдавать цвет своей юности другим, чем срывать его с других, ибо это последнее пагубно как телу, так и душе; злословил он даже о Сократе, говоря так: «…если он желал Алкивиада и воздерживался, то это глупость, а если не желал его и воздерживался, то в этом нет ничего особенного».

Он говорил, что дорога в Аид легка, потому что на нее вступают с закрытыми глазами. Алкивиада он порицал за то, что, когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда стал юношей – жены бросали мужей. В бытность свою на Родосе он учил философии афинян, приезжавших туда учиться риторике; на вопрос, почему он это делает, он отвечал: «Как я могу продавать ячмень, если привез пшеницу?»

Он говорил, что если бы Данаиды носили воду не в продырявленных, а в целых сосудах, это было бы им более тяжким наказанием. Когда один болтун просил его помочь ему на суде, он сказал: «Я исполню твою просьбу, если ты защитников пришлешь, а сам не придешь».

Однажды он плыл по морю вместе с дурными людьми и попал вместе с ними в плен к пиратам. Спутники стали плакаться: «Мы погибли, если нас узнают». – «А я погиб, если меня не узнают», – сказал Бион.

Самомнение, говорил он, – помеха успеху. Про богатого скупца он сказал: «Не он владеет богатством, а оно им». Он говорил, что скупцы так много заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое.

В молодости, говорил он, можно отличаться мужеством, а в старости надобно зрелое разумение. Разумение же, по его словам, настолько превосходит все остальные добродетели, насколько зрение – остальные чувства. Он говорил, что не следует бранить старость: ведь мы и сами были бы рады дожить до старости.

Увидев завистника мрачным, он сказал ему: «Не знаю, то ли с тобой случилось что-нибудь плохое, то ли с другим – хорошее». Безрадостность он считал плохой подругой свободоречию:

 

Оно и смельчака порабощает.

 

Друзей надо выбирать осмотрительно, чтобы не подумали, что мы общаемся с дурными людьми или отвергаем хороших.

Сначала он принадлежал к Академии, хотя в это же время был слушателем Кратета. Затем он обратился к киническому образу жизни, надел плащ и взял посох: в самом деле, как было иначе достигнуть бесстрастия? Затем, послушав софистические речи Феодора Безбожника на всевозможные темы, он принял его учение. После этого он учился у перипатетика Феофраста. Он умел производить впечатление на зрителей и поднять на смех что угодно, не жалея грубых слов. За то, что речь его была смешана из выражений разного стиля, Эратосфен, по преданию, сказал, что Бион первый нарядил философию в пестрое одеяние. Был он также искусником в пародии: таковы его строки:

 

О нежнейший Архит, лирородный, блаженный

                                                во чванстве,

Ты, в мастерстве пререканий из всех искуснейший

                                                      смертных!

 

Над музыкой и геометрией он постоянно подшучивал. Он любил роскошную жизнь и поэтому часто переезжал из города в город, пускаясь иной раз даже на хитрость. Так, приехав на Родос, он уговорил матросов переодеться его учениками и следовать за ним; в их сопровождении он вошел в гимнасий и привлек к себе всеобщее внимание. У него был обычай усыновлять молодых людей, чтобы наслаждаться их любовью и пользоваться их помощью. Но больше всего он любил самого себя и постоянно твердил: «У друзей все общее!» Поэтому, хотя у него было много слушателей, никто не считал себя его учеником. Впрочем, некоторые переняли его бесстыдство: так, говорят, что один из его спутников, Бетион, сказал однажды Менедему: «А я вот, Менедем, провожу с Бионом целые ночи и не вижу в этом ничего плохого!»

В своих беседах с близкими ему людьми он высказывал много безбожных мыслей, заимствованных у Феодора. Однако потом, когда он заболел, – так рассказывают жители Халкиды, где он умер, – он дал надеть на себя амулеты и покаялся во всем, чем грешил перед богами. Ухаживать за ним было некому, и он сильно страдал, пока Антигон не прислал к нему двух рабов; и Фаворин в «Разнообразном повествовании» сообщает, что его носили в носилках следом за царем. Так он и умер, и я написал о нем такие сатирические стихи:

 

Поэт Бион, борисфенит, в земле рожденный скифской,

Как мы слыхали, говорил: «Богов не существует!»

Когда б на этом он стоял, то мы сказать могли бы:

«Что думает, то говорит: хоть худо, да правдиво».

Но ныне, тяжко заболев, почуяв близость смерти,

Он, говоривший: «нет богов!», на храмы не глядевший,

Он, издевавшийся всегда над приносящим жертвы,

Не только начал возжигать и тук и благовонья

На очагах и алтарях, богам щекоча ноздри,

Не только говорил: «Винюсь, простите все, что было!»,

Нет, взяв у бабки талисман, чтобы носить на шее,

Он, полон веры, обвязал кусками кожи руку

И двери дома осенил шиповником и лавром,

Готовый все перенести, чтоб с жизнью не расстаться.

Дурак, хотел он подкупить богов – как будто боги

Живут на свете лишь тогда, когда ему угодно!

И лишь когда, почти прогнив, свою он понял глупость,

То, руки простерев с одра, вскричал: «Привет Плутону».

 

Всего было десять Бионов: первый, расцвет которого приходится на время Ферекида Сиросского, – от него сохранились две книги на ионийском наречии, а родом он из Проконнеса; второй – сиракузянин, написавший учебники по красноречию; третий – тот, о ком была речь; четвертый – математик Демокритовой школы, из Абдер, писавший по-ионийски и по-аттически (он первый заявил, что есть места, где шесть месяцев длится ночь и шесть месяцев день); пятый – из Сол, написавший об Эфиопии; шестой – ритор, от которого сохранились девять книг, озаглавленные именами Муз; седьмой – мелический поэт; восьмой – ваятель из Милета, упоминаемый Полемоном; девятый – сочинитель трагедии под заглавием «Тарсийцы»; десятый – ваятель из Клазомен или с Хиоса, упоминаемый Гиппонактом.

Назад: 5. Крантор
Дальше: 8. Лакид