4. Яма
Бродяга.
Так тогда сказал Клипер. Дух, забывший имя своё, это я. А мог бы быть дельфином, наверное, рассекать воду острым рылом, пасти стальные стада ставрид, следить за китовыми караванами, не знать границ, нестись в даль злой бездумной торпедой. Наверняка дельфином лучше. Море свободно, и в море нет этих… Хотя, собственно, почему нет? Океан огромен, вся планета – почти один океан, а в нём глубины, в нём мрак, в котором спят свои левиафаны и свои бегемоты.
Собственно, выбор не так уж велик. Обезьяны? Обезьяны – пародия на человека, лошади глупы, кошки… Слишком маленький мозг. Псы и дельфины. Может быть, тигры, хотя тигры – это те же кошки, а значит, с мозгом не дружат. Впрочем, нелюбовь к кошкам – это во мне от породы, бытиё определяет сознание, конечно, далеко не целиком, но определяет, и кошки во мне вызывают всегда отвращение, даже сейчас.
Собаки. Наиболее подходящий объект.
Я зевнул и осмотрелся в сотый раз.
Видимо, это был старый колодец. Идеальная ловушка – поверх люка нарастал тонкий нежный слой мха, неудачник ступал на него и закономерно проваливался внутрь.
Стены бетонные, хотя и поросшие бесцветным прозрачным мхом, на дне тоже мох. И скелеты ещё на дне. Кошачьи. Штук пять, не меньше. Глубина колодца метра три, для кошки не проблема, если бы не этот мох. Мох обрывался под когтями, и кошки падали вниз, а потом пробовали ещё, и снова падали, ну и всё. Хотя откуда посреди леса кошки?
Кто его знает. Мир – странная штука, кошки в самых неожиданных местах, теперь к кошкам прибавится собака. Потому что если даже кошки не выбрались, то куда уж мне, останусь здесь.
Скелеты были сухие и спокойные, умиротворённые, что ли. А ещё в колодце было тепло, я поплотнее закопался в мох и закрыл глаза, спал, как всегда.
Мне снился дом. Мой старый дом, пахнущий прошлым веком. Люди. Те, что меня любили, те, что считали своим. Па, и Ма, и Ли. Те, что потом предали. Я видел их и знал, что они меня предадут, но я не мог от них отвернуться, я улыбался и верил, что всё будет в порядке, во сне хотя бы.
Иногда я просыпался и смотрел в небо, на звёзды, потом снова засыпал, и мне снились кошки. Сначала явился Кики, сел и стал смотреть, а потом ещё другие подтянулись, и тоже давай пялиться, хотя если Кики я знал неплохо, остальные кошки были мне незнакомы.
Не шевелились ещё они, то есть сидели, смотрели, и всё. Неприятные кошки, вроде как и не кошки вовсе, что-то в них присутствовало постороннее, никак не мог уловить что. А потом вдруг оказалось, что кошки эти сидят ко мне спиной, мне почему-то сделалось очень интересно заглянуть этим кошкам в морды, но сколько я ни старался, у меня не получалось, кошки продолжали сидеть ко мне загривками. И при всём при этом мне было страшно увидеть этих кошек спереди, и страшно, и любопытно.
На следующий день прямо с утра я попытался выбраться. Ну, хотя бы попробовал попробовать. Ночью выпала роса, она скапливалась на мху, и я собирал её языком, воды получилось довольно много, так что смерть от жажды мне не грозила. От голода тоже, во всяком случае в ближайшее время. Надо подумать о будущем. Собственно, будущего у меня совсем немного, полтора метра в диаметре. Как-то я видел фильм про американские мёртвые ямы – провалы в земле, куда периодически падали разные животные, и за тысячи лет накапливались тысячи скелетов. Интересно, с какой очерёдностью эти кошки сюда валятся? Раз в два года?
Я не испытывал особых надежд, даже дураку ясно, что вылезти отсюда не получится. Если бы тут имелась железная лестница, я бы, конечно, попробовал. Я знал пару овчарок, не очень далёких, но при этом чрезвычайно ловких псов, способных взлезать по совершенно вертикальным приставным лестницам, пару раз я пробовал, у меня не получилось, выше трёх ступенек не продвинулся. Здесь лестницы не было вообще, для очистки совести я подпрыгнул, приземлился неуклюже, раздавив при этом прах какого-то Васьки. Прыжковая техника здесь не поможет. Вообще мало что, пожалуй, поможет, разве что потоп. Плавать я умею неплохо, так что если колодец зальёт, я смогу всплыть.
А ещё можно лаять. В принципе лагерь недалеко, в лесу тихо, и можно попробовать.
Я попробовал и выяснил, что голоса почти не осталось, вчерашнее сидение в ручье убило голос, я хрипел и брызгал слюной, выдавливая из себя только хрип и кашель. Но я всё равно постарался. Только впустую, меня не слышали. Я мог тут орать до потери голоса, звук гас в стенах и улетал вверх. Хоть заорись – в космосе тебя никто не услышит. Поэтому я перестал лаять и лёг в мох. Надо экономить силы, беречь воду, и думать о будущем, и не думать о том, что в колодце как-то тесновато.
Нет, тут на самом деле тесновато. Я сделал шаг вперёд и упёрся носом в бетон, сделал шаг назад и тоже встретился со стеной, и по бокам тоже была стена, вокруг, и колодец сжимался, и мне начинало казаться, что через минуту он сожмётся совсем.
Я начал задыхаться. Я понимал, что это психика, воздуха здесь больше чем достаточно, тут смогут трое дышать вполне свободно, не то что я один, просто паника. Надо успокоиться, лечь на землю, зевнуть и хрустнуть шеей.
Так и сделал. Глаза не закрывал: стоило закрыть – и голова начинала беспощадно кружиться, просто смотрел в одну точку. В стену, в растрескавшийся бетон, сквозь который проросла трава, похожая на крапиву. Растрескавшийся бетон, холод, жара, вода, с каждым годом раскол всё шире и шире, и вот уже можно ковырнуть…
Я протянул лапу и ковырнул, и неожиданно кусок бетона отвалился. И я ковырнул ещё, и отвалился ещё кусок, тогда я стал ковырять и ковырять и скоро проделал в стенке дыру, в которую можно было просунуть голову. Тогда я подумал, что в этом, наверное, есть какой-то смысл. А что, если раскопать побольше? Бетон просядет, надломится, и я смогу прокопать лаз. Конечно, тут лес и старые деревья, и корневая система наверняка развита, это не страшно, с корнями я справлюсь. Буду рыть лаз, это займёт меня и отвлечёт от кислых мыслей, и вообще, я не какая-то там кошка. Кошка не смогла бы прорыться, а у меня сил хватит, башка-то пролезла.
Не очень хорошо пролезла, надо бы расширить лаз. Я сплюнул и принялся грызть бетон. Он был размокший и мягкий, довольно легко крошился под зубами, иногда я натыкался на старую арматурину и отгибал её. Через полчаса я расчистил место для раскопа, сломал зуб, он добавился к кошачьим зубам на дне, ладно, пускай, жизнь – это путь потерь, надо двигаться дальше. Я обрадовался земле, она была подходящая – мягкая, с преобладанием песка и редких корней, довольно мягких, я их легко перекусывал. И копал.
Это было не очень сложно, в конце концов, копать не слишком интеллектуальное занятие, зато из головы все ненужные мысли выбивает. Вот я и копал.
Через два часа когти расслоились, ещё через час сломались, я остановился и почувствовал боль. Лапы в крови и в земле, лапы сильно печёт, пришлось выползти из норы. Я не только сломал когти, я ещё стёр подушки, так что даже стоять было трудно, приходилось лежать на брюхе. Я прокопал около метра, под небольшим уклоном вверх, узкий лаз, в который можно было протиснуться с трудом. Ничего, нормально, можно выкопаться. Если бы не лапы, наверное, через пару суток я смог бы выбраться наружу, теперь же придётся ждать, пока лапы восстановятся, хоть чуть, пусть хотя бы коростой покроются.
Я лёг на бок и опять уснул, провалился в жаркий мучительный сон, в котором вокруг меня опять стояли коты, а ещё ног у меня не было, вместо них красные горячие шары, в которых пульсировала боль. Хотелось проснуться, но я нарочно не просыпался, терпел, так что боль в конце концов рассосалась, сон победил.
Проснулся и попробовал повыть. Выть было легче, чем лаять, только всё это опасно. Ну, услышат, ну, придут, заглянут. Так и вытаскивать меня не станут, зачем? Плюнут разве что. Так что зови не зови, вой не вой, только тоскливее делается, решил сидеть молча, одиноко. Вообще, это интересно – оказаться в яме. Мир исчезает, вот только что он был огромный и загадочный, простирался и все дела – и вот вдруг он сжимается до полутора метров вокруг тебя, делается мал и забит кошачьими костями.
Умирать в одиночестве – невесёлое дело, конечно, мне не привыкать… Но всё равно.
После полудня опять попробовал копать. Уже не получилось. То есть совсем никак – каждое движение вызывало боль, я перегрыз несколько корней и вернулся в колодец. Всё. До завтра рыть не смогу. Может, и до послезавтра. Когда лапы зарастут, попробую ещё – если хватит, конечно, сил. Или зубами попробовать?
Попробовал. Копать зубами оказалось не очень, земля, конечно, поддавалась, но… Кому непонятно, может попробовать.
Я вылез из норы и лёг. Теперь дно колодца было засыпано почвой, и мха не осталось, пришлось лежать в земле. Свежая земля напоминала о могиле, настроение от этого не особенно улучшалось, но делать было нечего. Так прошёл день, и стало темнеть. За день я не услышал ничего, то ли колодец на самом деле располагался далеко от лагеря, то ли в лагере больше не осталось никого. Я бы на месте руководства после лисьего нашествия уже давно вывез всех детей, подальше бы вывез, или вообще по домам отправил. Потому что птицы просто так не дохнут и лисы просто так не убегают, это ведь всё знаки вполне себе недвусмысленные, любой разумный человек задумался бы.
Хрустнула ветка. Я насторожился. Ветка хрустнула вдруг, случайно. Кто-то подкрадывался. Именно подкрадывался – если бы он просто шагал, я бы уже давно знал о его приближении. Значит, он шагал осторожно, значит, намерения у него были не слишком добрые.
Камень. Он ударил в бетонную стенку колодца, отскочил и хлопнул меня в лоб. Едва не попал в глаз, больно, я едва не завыл, но удержался, и тут же в колодец попал ещё один камень, и в этот раз он угодил мне в лапу. Это было ещё больнее, я заорал.
Там, наверху хихикнули и защёлкали, щелчки походили на велосипедную трещотку, а хихиканье я узнал.
Шерсть у меня немедленно встала дыбом. И сердце забилось. И всё внутри заболело, и сердце, и лёгкие, и желудок, и, кажется, кровь даже заболела. Захотелось заорать и выпрыгнуть в окно, не было тут окна, об стену с разбега захотелось. Только разбежаться здесь было негде.
Они меня нашли.
Нашли. Я прокусил язык.
Камни падали почти до утра. Тварь таскала их с берега озера и кидала издали, к колодцу не приближалась – я её так ни разу и не увидел. Только слышал. Иногда она смеялась, иногда начинала прищёлкивать, иногда что-то говорила на непонятном языке, от которого у меня бежали по спине мурашки, щерились клыки, а кожа на переносице собиралась в складку. Я не понимал смысла слов, но самих слов было достаточно, эти слова могли свести с ума, могли убить, что-то древнее и тёмное.
Она не решалась напасть. Если бы я встретил её в лесу, шансов у меня было бы мало, другое дело в колодце, в тесноте. Поэтому и не нападала. Камни иногда прилетали вполне себе изрядные, размером с грейпфрут. Я прятался в раскопе и прикидывал – если она накидает камней достаточно много, я смогу по ним выбраться. Если до этого она меня, конечно, не убьет.
Иногда она прекращала обстрел и приближалась, чтобы убедиться, прислушиваясь ко мне, к моему сердцу. Она слышала, что я ещё жив, и смеялась.
Иногда я срывался. Не от страха, от безысходности – принимался бешено лаять и кидаться на стены. Тогда она смеялась громче и с удовольствием, её забавляла моя ярость, и вместо камня она кидала в колодец шишку. Тогда я лаял, старался придать голосу побольше ярости. Чтобы не возникло искушения подойти и расстрелять меня с короткого расстояния.
Наверное, это подействовало – тварь так и не приблизилась, кидалась издали камнями, утром ушла. Перед этим приблизилась к краю колодца и заглянула. Я увидел тёмный силуэт на фоне звёзд. Я думал, она что-нибудь скажет. Но она промолчала. Она вытянула руку и разжала ладонь. Я шарахнулся в сторону, почему-то подумал, что она мне подкинула гранату, но это оказалась не граната.
Просто мёртвая птица.