Книга: Взгляд василиска
Назад: Глава 2. Поворот винта
Дальше: Глава 4. Нелегалы

Глава 3. В мире теней

В геральдике василиска изображают с хвостом дракона, и он символизирует сокрушение врагов. Василиск так же символизирует вероломство или что-то смертельное.

 

1.

 

Петров,Русский каганат,18сентября 1991года.

 

Илья Константинович Караваев исчез в 14.48 по Пулковскому меридиональному времени. Исчез, но не умер. Умер Витас Станиславович Казюлис – "гравер". Впрочем, не сразу. Сначала он передал Илье пачку документов на имя Максима Николаевича Коломийца и его жены Милены Яновны. Их дочь, Вероника, как несовершеннолетняя, в документах не нуждалась, но была аккуратно вписана в оба общегражданских паспорта, матери и отца. Сделаны документы были добротно, качественно. Как говорится, комар носу не подточит. Илья их не просто просмотрел, а проверил самым внимательным образом, но все – печати, бумага, мастика и тушь, и все мелкие детали и детальки, делающие документ "подлинным" – было на месте и никаких подозрений вызвать не могло.
– Благодарю вас, – сказал Илья, пряча бумаги во внутренний карман куртки. – Сколько я вам должен?
Но ответить "гравер" не успел, потому что именно в этот момент (15.07) он и умер.
Положа руку на сердце, убивать Казюлиса не хотелось, однако и оставлять его в живых было нельзя. На чаше весов лежали жизни Зои и Вероники, а рисковать ими Илья не мог и не хотел. Поэтому умер "гравер", а Илья исчез, но, как вскоре выяснилось, исчез он не насовсем. Ему вдруг страшно расхотелось становиться кем-нибудь другим. Вот, просто нет, и все. И, обдумав, эту ситуацию со всей возможной тщательностью, Караваев решил, что вполне может позволить себе и впредь оставаться Ильей, но, разумеется, не для посторонних, а для самого себя. Для внутреннего, так сказать, пользования.
"Почему бы и нет?" – но возражений, по сути, и не было.
Он покинул квартиру Казюлиса, сел в Дончак и поехал на облюбованную еще с утра платную стоянку возле Сенного рынка. Место было идеальное. Пять подземных этажей, и полная анонимность, поскольку живые люди здесь присутствовали только на выезде со стоянки, а вот въехать на нее можно было с нескольких разных улиц, где служащих – в целях экономии, надо полагать – не было вовсе, а были только автоматические шлагбаумы. Сунул металлический рублик, нажал кнопочку, получил талон с указанием времени прибытия, и всех дел. Расплачиваться за все время стоянки надо было только на выезде, но как раз этого Илья делать и не собирался. Он поставил Дончака на минус третьем уровне, стер все следы, отключил сигнализацию, и, оставив машину не запертой, поднялся на лифте на четвертый этаж рынка. Там он минут десять погулял среди прилавков, искренне наслаждаясь, то запахом сушеных грибов, то ароматом настоящего липового меда, то еще чем, но и посматривать вокруг не забывал, и, убедившись, что никто его не ведет, пошел дальше.
В четыре часа, в сервисном центре на Боровой, он купил и тут же оформил на себя подержанный, но в отличном состоянии Майбах-Мистраль, и уже на нем отправился к дому Реутова. Вчера он ему пару раз уже звонил – утром (часиков в десять) и днем (около трех) – но дома не застал, что, впрочем, нисколько не удивляло. Рабочий день все-таки. Однако сегодня, снова попробовав, на удачу, около десяти часов утра, и, естественно, дома его опять не застав, тактику изменил. Ну, что ж, решил он, если человек работает – а кем, кстати, он мог бы теперь работать? – то дома его быть и не должно. Ловить Реутова, если это все же был он, следовало или рано утром, или поздно вечером, но ни вчера вечером, ни сегодня утром, Илье было не до того. Однако в Петрове имелась городская справочная служба, и Караваев даже сам удивился, с какой легкостью ему удалось узнать не только адрес Реутова, но и его служебный телефон. К слову, телефон этот Караваева чрезвычайно удивил, потому что, набрав номер, он попал ни куда-нибудь, а на кафедру Нейропсихологии Петровского государственного университета.
– Кафедра нейропсихологии, – ответили с той стороны немолодым, но чрезвычайно благожелательный, женским голосом. – Вас слушают.
– Здравствуйте, – поздоровался Караваев. – Будьте любезны, попросить господина Реутова.
– Профессор Реутов еще не приходил, – ответили ему, нарочитой интонацией выделяя, слово "профессор".
– А должен? – ничуть не смутившись, спросил Илья
– Трудно сказать, – задумалась женщина. – Но если дело спешное, попробуйте позвонить ему в лабораторию.
– А телефон лаборатории вы не могли бы мне подсказать, а то я здесь без записной книжки…
Но и в лаборатории Реутова не оказалось, поскольку, как вежливо, но уже без тени доброжелательности, сообщили Караваеву,профессор – "Значит, все-таки профессор?" – участвовал сейчас в какой-то научной конференции. Впрочем, конференция, как тут же и выяснилось, хотя мужчина на другом конце провода был этими расспросами явно раздражен, проходила там же, где находилась и лаборатория, но где именно, Караваеву не сказали, полагая, вероятно, банальностью. Однако в телефонной справочной Илья быстро выяснил, что данный номер принадлежит Психоневрологическому институту.
"Он? Почему бы и нет?"
Сказать что-то определенное пока было трудно, и Илья решил, благо срочных дел у него на сегодня больше не было, посмотреть на Реутова с более близкого расстояния. Поэтому, позвонив Зое и выяснив, что у нее все в порядке, Караваев снял себе по телефону номер в дешевой гостинице на Васильевском острове, и, запасшись едой и питьем, поехал выслеживать профессора В.Б. Реутова, и получилось это у него крайне удачно. Ждать долго не пришлось. Илья только-только расправился с курником и собирался перейти к мясной кулебяке, как около дома, за которым он следил, появился давешний Нево, а еще через несколько секунд из машины возник Реутов собственной персоной. Он даже изменился, как выяснилось, не так, что б очень. Не то, чтобы постарел или оплыл, но годы все же чувствовались.
"Однако…" – подумав немного над возникшей дилеммой, и прикончив, пока суд да дело, кулебяку, Илья запил свою импровизированную трапезу рязанским квасом, а затем вылез из машины и, подойдя к телефону-автомату, позвонил Реутову домой. Теперь он хотел услышать его голос и "увидеть" реакцию на некоторые простые вопросы.
– Здравствуйте, – сказал Караваев. – Это квартира Реутовых?
– Реутова, – поправил его вполне узнаваемый голос.
– Вадим Болеславович? – зашел Илья с другого края.
– Борисович, – снова поправил Реутов.

 

2.

 

В девять часов вечера он снова позвонил Зое.
– Ты в порядке? – в ее голосе звучала не прикрытая тревога.
– Обо мне не беспокойся, – успокоил ее Илья. – У вас все тихо?
– Да, – сразу же откликнулась Зоя. – Ты…?
– Нет, – сказал Караваев. – Пока нет. Ты получила пакет?
– Да.
– Ну, вот и славно, – "улыбнулся" Илья, передавший Зое пакет с комплектом ее документов с посыльным. Появляться рядом с ней он пока не предполагал, ведь искать будут троих… Но, разумеется, следовало озаботиться нахождением более удобного, чем пансионат, жилья. И надежного, разумеется. Прежде всего, надежного.
После разговора с Зоей, Илья окончательно решил, что поезд никуда не уйдет, и он может себе позволить день-два поиграть в "юного следопыта". Он повесил трубку, и прогулялся, покуривая, вдоль Невской перспективы. Зашел в табачную лавку, потом – в винную. Затем прикинул, что вполне может со всеми своими играми остаться без ужина, и зашел в кухмистерскую Аппеля, где, судя по вывеске, торговали и на вынос. Так оно и оказалось с той только разницей, герр Аппель оказался почему-то любителем поволжской кухни, а из "чисто немецких" блюд у него оказались только форшмак и гифилте фиш. Впрочем, Караваев был не прихотлив, а купленные имэчпочмаки – на самом то деле это были хазарские зур бэлиш – ничем не хуже сосисок с тушеной квашеной капустой, а даже лучше, потому что баранина с луком и картошкой, как выяснилось позже, была просто великолепна. Там же у Аппеля Илья купил и пару бутылок полюстровской минеральной воды. По дороге к своему Майбаху он проверил, стоит ли на месте Нево Реутова, и, удостоверившись, что машина на месте, сложил покупки на заднее сидение и отправился искать новый наблюдательный пункт.
Собственно, и искать, долго не пришлось. Различного рода заведений много было и на противоположной стороне проспекта. Караваев выбрал арабскую кофейню, устроился рядом с окном, так чтобы видеть вход в "Тройку", и честно просидел там полтора часа. Однако Реутов загулял не на шутку – он сидел со своей девицей в ресторане уже более двух часов и выходить, судя по всему, пока не собирался – и Караваеву, в конце концов, пришлось сменить дислокацию. Ну не торчать же у арабов еще полтора часа? Кофе там был для него слишком крепкий – ну, чашка, ну, две, туда-сюда, но ведь и о здоровье следовало подумать – а сладости приторные. И потом Караваеву и за первые-то полтора часа успели уже предложить и анашу, и женщину, и наргилу с гашишем, а десять минут назад намекнули даже на возможность познакомиться с одним "замечательным мальчиком".
Караваев еще немного погулял, благо дождь перестал, купил от нечего делать серебряную фляжку на 340 грамм в ювелирном магазине рядом с рестораном, где Реутов развлекал свою слишком молодую на взгляд Ильи подругу – "А, пожалуй, что они с Зоей почти ровесницы…" – и вскоре нашел новый наблюдательный пункт. На этот раз это была русская кондитерская, и, значит, можно было обойтись обыкновенным чаем и каким-нибудь не очень большим десертом, но зато вид из окна открывался просто великолепный. Нево Реутова стоял как раз напротив окна. В кондитерской он Реутова и дождался, однако затем все поехало совсем не в ту сторону, куда планировал Илья. Для начала он увидел, как некто, не привлекающий к себе внимания нарочито усредненным внешним видом, проходя мимо пепельно-серой машинки медленным "прогулочным" шагом, не выбивающимся из общего ритма движения на этой улице, вдруг присел, вероятно, чтобы завязать развязавшийся шнурок. Но Караваеву очень не понравилось то движение рукой, которое сделал этот невзрачный человечек. Во всяком случае, если бы Илье надо было поставить на корпус машины маячок, сделал бы он что-нибудь именно в этом роде.
"За ним следят?"
Как выяснилось буквально через полчаса, именно это теперь и происходило прямо на глазах Ильи. Реутов со своей блондинкой появился в начале двенадцатого, и, пока они, не торопясь, "с разговорами", шли к машине, Илья расплатился и вышел на улицу. Расчет времени оказался абсолютно точным, поэтому тронулся он вслед за ними как раз с такой паузой во времени, которая обеспечивала ему надежную дистанцию. Впрочем, если бы в этом возникла необходимость – а она-то как раз и не заставила себя ждать – он мог позволить себе отстать еще больше, так как, знал домашний адрес Реутова. Однако, во-первых, он не хотел откладывать разговор на завтра, так как, завтра могли появиться другие проблемы, а во-вторых, ему очень не понравился Воевода, нечувствительно возникший между Майбахом Караваева и Нево Реутова.
"Господи, – подумал он едва ли не с тоской. – Третий день в городе, и уже вторая слежка… Они тут, что все головой ударились?"
Но кто, чем и обо что ударился, пока было неизвестно. А вскоре события приняли такой оборот, что впору стало задуматься над тем, не стоит ли по добру, по здорову отойти в сторону и не лезть на рожон. У него ведь и так неприятностей хватало, зачем, спрашивается, ему еще и чужие? Однако любопытство сгубило не одну только кошку, и Илья решил взглянуть, куда доставят Реутова "не установленные" злоумышленники. Понимающему человеку, место и само по себе многое могло рассказать и о них самих, и, что самое интересное, о В.Б. Реутове. И тут Караваева ждали весьма неоднозначные открытия. Сначала, похитители показались ему кем-то вроде бандитов покойного "красавчика". Но, когда лодка с телом Реутова отошла от набережной "Православного воинства" и направилась к ржавой посудине, торчавшей на якоре совсем недалеко от берега, один из пассажиров Воеводы пересел в ожидавший его здесь же, у тротуара, армейский "Командир" с номерами Генерального Штаба. И это было настолько необычно, что Илья решил немного последить за баржей и вскоре увидел второе действие этого отнюдь не рядового, как уже стало ему понятно, спектакля. Около двух часов ночи, на баржу доставили еще одного клиента, но на этот раз в сознании и наручниках, и не абы как, а на полицейском Русо-Балте с мигалкой и номерными знаками оранжевого цвета, указывавшими на принадлежность Министерству Внутренних Дел.
"Что же у них за заведение такое на этой барже?" – не на шутку удивился в конец заинтригованный всеми этими непонятками Илья. Ему, даже больше, нежели кому-нибудь другому, было хорошо известно, что ни в одной нормальной стране – а русский каганат, несомненно, был государством с устоявшейся репутацией – генштабисты арестами кого бы то ни было, не унижаются и с полицейскими никаких дел не крутят. Да и вообще, если от контрразведки – тем более, военной – еще можно было ожидать чего-нибудь эдакого, экзотического, например, устройства где-нибудь, а хотя бы и на барже (вдали, так сказать, от глаз общественности) тайной тюрьмы, то полицейские на такие фокусы шли крайне редко и неохотно. Под прокуратурой ходят родимые, а с ней особо не забалуешь. И случалось такое обычно в странах с совсем иной репутацией, в Гондурасе, скажем, или Канаде долбанной какой-нибудь. Но не в России же, честное слово! Вообще тут было над чем подумать, даже если бы человек, которого в бессознательном состоянии привезли ночью на баржу, и не был настоящим Реутовым. В этом случае, можно было бы, пожалуй, и отступить. Однако это, несомненно, был он, и обстоятельство это в корне меняло дело.
А еще через сорок минут, когда Илья решил, было, отъехать до утра на отдых, он обнаружил, что странной баржей интересуется не один только он. Набережная опустела, пошел мелкий дождь, и, не смотря на свет фонарей, рассмотреть что-нибудь в этой заштрихованной мгле стало крайне затруднительно. Однако такая погода часто вводит в соблазн даже очень опытных людей, которым начинает казаться, что теперь-то они уже в полной безопасности. По-видимому, именно это и произошло с тем неизвестным, который – какое совпадение! – тоже наблюдал за ставшей из-за дождя почти невидимой ржавой посудиной. Сначала Караваев уловил неясное движение в пятне глубокого мрака, сплотившемся под кронами деревьев крохотного скверика, разбитого вокруг высокого бронзового креста – монумента, поставленного в память солдат и офицеров 8-го Виленского гусарского полка, погибшего при обороне мостов через Неман в 1959 году. Через несколько секунд движение повторилось. А еще через четверть часа, зайдя с противоположной стороны, Илья обнаружил сначала припаркованный в кустарнике тяжелый германский Цундап-Глорию, а еще через пять минут, когда он совсем уже, было, рассмотрел наблюдателя, выяснилось, что и за ним самим кто-то смотрит из-за выстроившихся на стоянке перед боковыми воротами монастыря машин. Прикинув, что новый персонаж, скорее всего, следит не за ним, а за баржей и, может быть, одновременно за первым наблюдателем, и, соответственно, машины, на которой приехал сюда Илья, и которую он оставил довольно далеко от набережной, видеть не мог, Караваев решил уйти со сцены, как можно быстрее. Но не насовсем, а чтобы вернуться сюда позже и во всеоружии. Так он и сделал, предполагая, что, если в планы не известных ему злодеев не входит немедленное убийство Реутова, то до утра ему здесь все равно ничего не светит. Он был один, а это означало, что выполнить работу нормальной – пусть и маленькой – боевой группы он сможет, только тщательно все, обдумав и хоть как-то подготовившись к тому, что ему, возможно, предстояло делать. В любом случае, он не был уверен, что ему следует или действительно придется заниматься освобождением пленника. Были и другие варианты – например, натравить на баржу жандармов или речную полицию – однако, прежде чем что-то решить, надо было сначала максимально прояснить обстановку.
Он отступил в темноту и тихо, как мышь, ушел из зоны наблюдения неизвестных ему людей, наличие которых наводило Илью на определенные, весьма, надо отдать должное, интересные мысли и означало, кроме всего прочего, что в дальнейшем у него могут оказаться, пусть и временные, но все-таки союзники. А пока суд да дело, он вернулся к машине и поехал отдыхать.

 

3.

 

Петров,Русский каганат, 19-20сентября 1991года.

 

Первые десять-пятнадцать минут ему было ни до чего, ни до своего вида, ни до того, чтобы кого-нибудь бояться или, еще того хуже, стесняться. Похоже, Реутов себя основательно переоценил. Времена, когда он легко переплывал Волгу, безвозвратно ушли в прошлое. Он и из воды-то с трудом вылез, не чувствуя уже даже холода, и не слишком хорошо понимая, где он и зачем. Однако вылез все-таки. Выбрался ползком на скользкий, едва ли не обледенелый гранит, протащился на четвереньках метр-два и даже хотел, было, встать, но тут оказалось, что закоченевшие ноги его не слушаются. Встать Вадиму помогла Полина, которую, как он вспомнил позже, и саму била крупная дрожь, так что зуб на зуб не попадал. Впрочем, тогда он это, если и заметил – а ведь не только заметил, но и запомнил! – то совершенно не осознал.
– Давай, Вадим! – как сквозь вату или откуда-то издалека услышал он ее голос, но понял только, что надо "давать", и пошел, волоча ноги, и, как с бодуна, мотая бессмысленно головой, не понимая даже, кто и куда его зовет, но, подчиняясь власти этого голоса, который что-то для него все-таки значил. Вот только, что именно, никак не вспоминалось, но и об этом он, разумеется, не думал.
Это уже потом он кое-как восстановил картину происходившего на набережной Колышева в половине девятого вечера 19 сентября 1991 года. Вспомнил или, скорее даже, вообразил, как тащился, опираясь на Полинино плечо, по крутой и, казавшейся ему тогда бесконечной, лестнице вверх, на набережную; как прятался, затем, вместе с ней в кустах, пережидая, пока мимо не проедут какие-то, неизвестно как оказавшиеся здесь в этот час машины; пересекал проезжую часть… Соображать он начал – да и то не слишком уверенно – только тогда, когда они добрались до машины, спрятанной в темноватом переулке между заводоуправлением товарищества "Факел" и принадлежащим тому же собственнику большим сборочным цехом. Здесь было так же мокро и холодно, дождь и не думал прекращаться. Но кто-то – возможно, Полина – сунул ему в руку бутылку, и, даже не спросив, что это такое, Реутов, с трудом поднеся горлышко к разбитым губам, одним махом влил в себя, ни чего при этом, впрочем, не почувствовав, пол-литра "хреновухи" (это ему потом рассказали, что в бутылке была именно хреновуха ядреная). И через какое-то время, когда бутылку у него уже отобрали, сунув вместо нее махровое полотенце, почувствовал, как проходит по телу зародившаяся в желудке волна животворного тепла. Еще через минуту в голове несколько прояснилось, хотя платой за это была ноющая и тянущая боль во всем теле, и Вадим осознал, наконец, что стоит рядом с большим темным вездеходом марки Коч, на котором следовало не по городу разъезжать, а по дикому бездорожью приполярной Руси километры накручивать; стоит, заливаемый потоками ледяного дождя, держит в руках уже совершенно мокрое и ни на что не годное полотенце и, как завороженный, смотрит на Полину, стягивающую мокрый купальник, завернувшись в свой длинный светлый плащ, такой же, впрочем, насквозь мокрый, как и Реутовское так и не использованное по назначению полотенце.
– Э… – сказал он, чтобы что-нибудь сказать. На самом деле, ни сил, чтобы говорить, ни мыслей, которые следовало бы озвучить, у него сейчас не было. – Э…
– Залезайте в машину! – вместо ответа, не оборачиваясь, скомандовала Полина. – Там, сзади, есть одеяла.
Тут только Реутов увидел и остальных участников заплыва, о которых, если честно, на какое-то время совершенно забыл. Слева от него стоял Давид. Впрочем, "стоял" – это громко сказано. Судя по всему, Казареев был не в лучшем состоянии, чем он сам. Пустая бутылка – и когда только успел, если у Вадима ее отобрали буквально пару секунд назад? – валялась у босых ног Давида, а сам он стоял, согнувшись и опершись руками на капот Коча, и бессмысленно крутил головой, издавая при этом какие-то мычащие звуки. А в салоне машины, подсвеченном маленькой лампочкой на потолке, никого особенно не стесняясь, переодевалась в сухое Лилиан. Секунду или несколько, Вадим смотрел на нее, не отдавая себе отчета в том, что подсматривать за чужой, переодевающейся женщиной неприлично, но потом что-то такое у него в голове все-таки "щелкнуло", и он снова посмотрел на Казареева. Сейчас он увидел, что у Давида тоже было полотенце. Оно совершенно ненужной тряпкой висело у того на голом плече, а на другом – "Вынес-таки обормот!" – болталась кобура с пистолетом-пулеметом.
"Дела… – Реутов резко тряхнул головой, пытаясь сбросить охватившее его оцепенение. Определенно, ему нужно было вспомнить что-то очень важное, но сосредоточиться на этом чем-то никак не удавалось. – Де… "
Его опередил Давид. Он хоть и выглядел, как "молнией убитый", соображал, как выяснилось, куда как проворней Вадима.
– Отсюда надо уходить, – хриплым шепотом сказал Давид, разгибаясь. – Нас будут искать.
Трудно сказать, к кому он обращался. Возможно, к Реутову, а, может быть, и к Лилиан, но ответила ему Полина, совершенно не удивившаяся такому предложению и не потребовавшая, немедленно вызвать полицию.
– Сейчас поедем, – сказала она, снимая "на пороге" Коча свой мокрый плащ и влезая на высокое водительское сидение в одних трусах и лифчике. – Я только штаны, с вашего позволения, надену, и сразу поедем.
– Вы бы тоже, господа, – сказала она через мгновение, забрасывая плащ куда-то назад, в просторный кузов. – Зашли бы в машину, что ли, а то…
"А то", – согласился с ней Вадим и, открыв заднюю дверь, полез в Коч.
В салоне, разумеется, было куда теплее, чем на улице, даже притом, что обе двери со стороны водителя оказались сейчас открыты. Но здесь хотя бы не лило, как из ведра, а еще через пару секунд – Давид тоже залез в машину, и двери, наконец, были захлопнуты – натянувшая на себя свитер Полина завела мотор и включила печку. Теперь она действительно принялась натягивать джинсы.
– Там, за сидениями, – сказала между тем, повернувшаяся к ним, Лилиан. – Одеяла и сумка с едой. А в сумке термос с чаем и коньяк.
Реутов затруднился бы сейчас сказать, чего ему больше хотелось, горячего чая или холодного коньяка, но, как оказалось, то чего никак не могла сформулировать голова, великолепно понимало тело. Физиологию не обманешь. Поэтому едва он достал из-за сидений сумку с провизией и в нее заглянул, как тут же и определился. Первым делом, он достал из сумки термос и стопку пенопластовых стаканов, и, совершив невероятное усилие, разлил чай по стаканам, практически его не расплескав. Он наливал стакан, передавал, не глядя, Давиду, и начинал наливать следующий. Куда Давид девал затем переданные ему стаканы, Вадиму было не важно, он был слишком сосредоточен на главном, чтобы отвлекаться на пустяки. Налить, передать, и не забыть, что делать дальше. Сунув последний, четвертый стакан – "Кажется, не просчитался…" – в круглый держатель на двери, для такого случая, собственно, и предназначенный, Реутов сосредоточенно завинтил крышку термоса, вернул его в сумку, и достал оттуда бутылку коньяка. Трудно предположить, какие фортели способно выкидывать подсознание – "Привет, князю Узнадзе и геру Фройду!" – когда мозги набекрень, но факт, что Вадим еще и на этикетку посмотрел и даже языком цокнул, обнаружив, что пить они будут испанский коньяк "Рагуза". Гораздо сложнее, оказалось, извлечь из горлышка пробку, но выбивание пробок ладонью было на фронте любимой забавой Реутова. Так что и с этим он, в конце концов, справился, но уже на то, чтобы искать стаканы, сил не хватило. Поэтому Вадим просто приложился к горлышку, сделал три умеренных глотка, и, передав бутылку Давиду, достал, наконец, из сумки, замеченные им с самого начала и, все это время, тщательно хранимые в памяти от забвения, сигареты. Впрочем, спичек в сумке не оказалось и если бы не Полина, которая молча передала ему прикуриватель, так бы и сидел, наверное, тупо глядя на сигарету и не зная, что с ней теперь делать. Вообще голова работала как-то странно. Вот вроде бы совсем недавно – на барже – соображал, как надо, и пока плыл, как бы тяжело ни было, явно находился в тонусе, а добрался до берега и сразу "поплыл". И не то, чтобы сонливость навалилась, что было бы, между прочим, вполне нормально, с устатку и после полубутылки водки натощак. Нет. Он просто никак не мог ни на чем сосредоточиться, а время от времени и вовсе как бы выпадал из действительности, проваливаясь, в какие-то вроде бы совершенно не знакомые, но при этом узнаваемые "места". Но стоило ему в очередной раз "очнуться", как все это куда-то исчезало, оставляя по себе лишь смутные воспоминания о пережитых эмоциях. Не больше. Но не жаль, потому что, "пробудившись", он хоть мир начинал воспринимать в деталях. Сейчас, например, прикурив и возвратив остывший прикуриватель Полине, он вдруг сообразил, что, во-первых, они уже едут, а, во-вторых, что курят все, а не только он один. Бутылка, из которой он только что пил, была уже пуста и каталась по полу у его ног, а на коленях у него лежит аккуратно сложенное и сухое одеяло. Когда и как оно туда попало, сказать с определенностью он не мог. Просто не помнил. Зато сейчас он вспомнил кое-что другое, а именно то, что сказал ему Давид еще на борту баржи, и сразу же – пока память "держала" – перешел к делу.
– Куда мы едем? – Спросил Вадим.
– Из города, – кратко ответила Полина, занятая ездой сквозь ливень, который не только не думал прекращаться, но, кажется, усилился еще больше.
– А конкретнее нельзя? – Реутов, наконец, нашел в себе силы, развернуть одеяло и закутаться в него, как в плащ.
– Можно, – голос Полины выдавал нешуточное напряжение, она вела Коч на предельных для такой погоды и городских условий семидесяти километрах в час. – На дачу к моей тетке на Губановском озере. Да, не беспокойся ты, Вадим, Лили мне все уже объяснила. До выяснения обстоятельств побудем там. А там посмотрим.
– Тетя? – с сомнением в голосе переспросил Вадим.
– Ну, она мне такая тетя, что никому и в голову не придет, нас там искать. – Не очень понятно, но зато уверенно, объяснила Полина.
– За нами хвост, – неожиданно встряла в разговор Лилиан. – Мы уже два раза свернули, а фары эти идут за нами, как привязанные.
– Полина, – сразу же отреагировал Давид. – Покрутите, пожалуйста, если вас не затруднит.
– Хорошо! – встревоженная Полина неожиданно и крайне резко свернула на светофоре налево, промчалась, разбрызгивая лужи, по какой-то довольно узкой и на удивление темной улице и снова свернула налево, вероятно, имея целью, вернуться на прежнее направление. Однако фары неразличимого за дождем автомобиля, все время мелькавшие на пределе видимости, никуда исчезать не собирались. Обернувшийся назад Реутов увидел их совершенно отчетливо. Два размытых льющейся потоком по заднему стеклу воды – дворники не справлялись – пятна желтоватого света на совершенно пустой улице.
– Это не погоня, – высказал предположение Вадим.
– Это хвост, – пожал плечами Давид. – Кто-то нас все-таки увидел. – Сверните, пожалуйста, еще пару раз.
Полина не стала спорить и, свернув несколько раз в самых неожиданных местах, с визгом тормозов вытолкнула свой тяжелый набравший скорость Коч на набережную Карповки. Вписалась с ходу в довольно оживленный, не смотря на время и непогоду, поток машин и погнала, опасно маневрируя, среди шарахающихся в стороны "нежных" городских автомобилей, снова в сторону Выборгской стороны.

 

4.

 

Кто бы что ни говорил, но у современной цивилизации имелись свои неоспоримые преимущества. Илья, который стариком себя и раньше не считал, а теперь и подавно, все-таки помнил те времена, когда биноклей ночного видения не было еще не только в армии вообще, но даже и в частях специального назначения. А сегодня, сейчас, он за каких-то полчаса приобрел в огромном торговом центре "Пальмира", за Московской заставой, не только великолепную цейсовскую оптику, но и килограмма три – никак не меньше – всяких полезных мелочей, за которые в начале шестидесятых он и его парни и собственной бы крови не пожалели. А, учитывая то обстоятельство, что благодаря покойному "Красавчику", у него и арсенал кое-какой – пусть и не идеальный для такой операции – теперь имелся, включая и два вполне приличных, промышленного изготовления глушителя, то, возвращаясь к цели своих исследований, то есть, к долбаной барже, застрявшей, как заноза в пальце, напротив Смольного монастыря, Илья был оснащен и вооружен гораздо лучше, чем накануне.
По дневному времени, к монастырю он, разумеется, не полез, а выехал на противоположную сторону Невы, припарковался там, на одной из улочек между заводскими корпусами, и, повесив на шею фотоаппарат "Русич" с двадцатикратным "профессиональным" объективом, пошел, изображая из себя туриста, фотографировать набережную, монастырь и прилегающую к нему застройку XVIII века, которые, и в самом деле, могли вызвать интерес иностранца или провинциала. Выглядел он соответственно. Длинный плащ с поднятым воротником, из карманов которого торчат толстый путеводитель "Северная Венеция" и огромная туристская карта города, широкополая шляпа, и длинный черный зонтик с деревянной лакированной ручкой. У Ильи теперь даже бороденка не ухоженная, купленная в магазине театральных товаров "Мельпомена" в Варяжском проезде, имелась. Так что, если не мелькать слишком назойливо в одном и том же месте, и не вести себя, как "шпиен", никто на него и внимания не должен был обратить, тем более что, как вскоре выяснилось, первым и единственным Илья на набережной не был. У кованой решетки, за которой катила свои холодные серые воды река, гомонила уже довольно большая группа ордынцев, чей двухэтажный автобус, раскрашенный в яркие "солнечные" тона был припаркован тут же рядом, и болталось еще несколько пар и одиночек, которые, судя по одежде и внешнему виду, азиатами, вроде бы, как раз не были.
Неторопливо перемещаясь туда-сюда, фотографируя, и поминутно сверяясь то с картой, которую еще надо было достать и расправить, то с путеводителем, каждый раз, как назло, открывавшимся не на той странице, Илья провел на набережной минут сорок и за это время выяснил для себя три достаточно важные, хотя и в разной степени, вещи. Во-первых, хотя на барже и старались вести себя так, как того подобное корыто и требует от находящихся на нем людей, но охрану, тем не менее, несли именно так, как и следовало, если это была не просто речная баржа, а секретный объект. Впрочем, два охранника – на корме и на баке – обленившиеся от нечего делать (А что им, собственно, было делать на таком, с позволения сказать, объекте? Рутина, господа, она и караульную службу жрет, как ржа железо!) серьезной проблемы создать, по идее, не могли. Подходи ночью на весельной лодке, забрасывай конец, и бери дурней голыми руками. Где-то так.
"Даже пискнуть не успеют, не германцы чай", – подумал он зло, рассматривая в объектив фотоаппарата, расслабленную позу кормового охранника.
Не то, чтобы он уже окончательно решил брать баржу на абордаж. Но кое-какие наметки на такой случай делал просто автоматически. Фиксировал относительную скорость течения реки, возможные направления подхода и отхода, концы, свисающие с палубы и якорные цепи, и прочие полезные мелочи. И прикидывал – "вторым планом" – где бы можно было приобрести, скажем, туристскую надувную лодку с мотором, и где при этом оставить машину, когда и если он той лодкой решит все-таки воспользоваться.
Второе обстоятельство, открывшееся Илье в ходе рекогносцировки, состояло в том, что высокая фигуристая брюнетка с такой же мощной оптикой, как и у него, интересовалась, похоже, совсем не историческими достопримечательностями Петрова, а той же самой ржавой посудиной, что и он сам. Да и была ли она брюнеткой? На голове у нее, как показалось Илье при более пристальном, хотя и осторожном, взгляде, скорее всего, был надет парик, а брови и ресницы были тщательно покрашены. На всякий случай он ее, улучив момент, все-таки сфотографировал, хотя и с противоположной стороны улицы, когда уже уходил с набережной к своей машине.
Ну, а, в-третьих, к полному удивлению Ильи, поблизости от объекта его интереса неожиданно обнаружилась и вчерашняя спутница Реутова. То есть, сначала он этого не знал. Просто взглянув, для порядка, через оптику на противоположный берег, обнаружил там не очень типичную для этого времени дня и места группу распивающих пиво рокеров. Ребята в кожаных доспехах и разнообразных касках с забралами собрались около своих железных коней неподалеку от мемориального креста, и, возможно, Караваев не стал бы к ним приглядываться, если бы не показавшийся ему знакомым "цундап". Все рокеры были на "ижевцах" и "псковичах", и только у одного, показавшегося Илье несколько более крутобедрым, чем следовало ожидать от молодого мужика, мотоцикл был германский. И с чего бы это, спрашивается?
Однако этим дело не кончилось. Оставив набережную, и вернувшись к своему Майбаху, Илья решил съездить для порядка и на другую сторону реки, чтобы окончательно составить себе впечатление о возможной диспозиции. При дневном свете, так сказать. И вот, пересекая реку по мосту, он снова увидел давешнего мотоциклиста, вернее, теперь уже все-таки мотоциклистку, потому что, остановив свой огромный мощный аппарат посередине моста и вкатив его на пешеходную полосу, она сняла шлем, вероятно, чтобы лучше рассмотреть баржу под новым ракурсом. Лица ее Караваев видеть не мог, но зато сразу узнал прическу и цвет волос.

 

5.

 

О цивилизации, и ее роли в проведении специальных операций, Илья снова вспомнил в половине двенадцатого вечера. В Коче, за которым он следил, его присутствие заметили, и, проводив их, но уже на более безопасной дистанции почти до Лесотехнической академии, Караваев отстал, отпустив внедорожник нестись через не утихающий ливень по Большой Сампсониевской перспективе в сторону Финской улицы, а сам поехал обратно на Петроградскую сторону. Дело в том, что тащиться, как привязанный, за этими людьми, среди которых, по его разумению, находился, как минимум, один настоящий профессионал – ряженая брюнетка подходила на эту роль, как нельзя лучше – Илья не собирался. Однако и выпускать Реутова, которого он уже совсем, было, собрался спасать, из поля зрения, не хотелось тоже.
Совершив в течение дня шесть рейдов на территорию будущего ТВД – два раза на такси, один раз на трамвае, и еще три раза на собственном Майбахе – Илья окончательно убедился, что две дамы, замеченные им утром, крутятся вокруг баржи неспроста. Впрочем, было очевидно, что если они и собирались – порознь или вместе (а ближе к вечеру он обнаружил их, что-то живо обсуждающих, в распивочной неподалеку от монастыря) – предпринимать какие-то решительные действия, то до темноты ожидать развития событий не приходилось. Сам же он остановился на времени между полуночью и часом ночи, и, решив действовать со стороны Выборгской, обзавелся, между делом, надувной лодкой, мотором к ней, гарпуном под крупную рыбу, и резиновым зимним костюмом. Однако использовать все эти вещи ему так и не пришлось. Он только-только вышел на последнюю рекогносцировку, когда сквозь ночную оптику заметил движение на борту баржи, а еще через минуту убедился, что Реутов, судя по всему, за прошедшие годы отнюдь не одряхлел и кое-что способен был сделать и сам. Во всяком случае, один из двух голых мужиков, которые на его глазах совершили классический побег с борта "вражеского корабля", по размерам и комплекции сильно смахивал на Реутова. А еще чуток погодя, Илья к не малому, надо сказать, удивлению, заметил, как пересекают набережную две тени, на поверку оказавшиеся знакомыми ему уже женщинами – в купальниках! – и решил, что его неожиданное появление на сцене будет, во-первых, преждевременным, а во-вторых, возможно, даже вредным, так как участники событий справлялись с обстоятельствами и сами, и он им сейчас мог просто помешать. Зато Илья сделал кое-что другое. Проникнув в переулок, из которого незадолго перед тем возникли дамы, он довольно быстро отыскал оставленную ими машину – это оказался здоровенный Коч с еще не успевшим остынуть мотором – и поставил под ее капот самодельный маячок, который, на всякий случай, собрал между своими "экскурсиями" к барже из деталей, купленных еще утром в магазинах "Сделай сам" и "Левша". Маячок был несколько великоват, зато сигнал его должен был, хоть и на пределе мощности, но все-таки приниматься спутниковой системой международной федерации радиолюбителей.
Так что теперь, имея "в стане неприятеля" своего засланца, Илья предоставил беглецам полную свободу действий, развернулся и поехал на Петроградскую сторону, где по данным купленного им в рамках маскировочной программы путеводителя имелся круглосуточный Сетевой Центр со стандартным названием "Паучок". Почему в России не прижилось повсеместно принятое название "Интернет-кафе", Караваев мог только гадать, но, с другой стороны, занимать этим голову он не стал. И без того хватало, о чем подумать.
В "Паучке" он взял большую чашку кофе, сто пятьдесят граммов какого-то коньяка, названием которого даже не поинтересовался, и, тихо радуясь, что в Каганате законы против курения еще не прижились, устроился за арендованным на ближайший час терминалом. Сначала он пробежался по нескольким известным ему новостным и аналитическим сайтам. Затем просмотрел утренний выпуск "Балтийского Курьера", и только после этого зашел под ником "Прохожий" на один из форумов любителей альтернативной истории, а именно, тот, что существовал уже лет десять при кафедре современной истории Иерусалимского университета и послал участнику форума под ником "Лунатик" личное сообщение вполне безобидного свойства.
Лунатик – докторант кафедры теоретической математики и по совместительству сетевой взломщик Миха Карварский, который, впрочем, знал Прохожего только по сети – откликнулся через двенадцать с половиной минут. Он прислал на только что заведенный Ильей разовый адрес электронной почты свой, точно такой же – то есть, открытый исключительно для данного случая, адрес. И уже по этому адресу Илья выслал список вопросов, на которые желал бы получить ответы до шести часов утра. Еще через полчаса Караваев узнал, сколько это ему будет стоить и, не минуты не сомневаясь в правильности принятого решения, оплатил счет переводом электронных денег согласно указанным в письме Лунатика банковским реквизитам. При этом можно было не сомневаться, что деньги на этом счету задержаться ровно столько времени, сколько понадобится Карварскому, чтобы отправить их дальше, заодно закрыв за ненадобностью этот очередной – для такого случая, собственно, и открытый – счет в каком-то богом забытом африканском королевстве.
После этого можно было бы, и спать отправиться, но у Ильи оставалось еще двадцать минут машинного времени, и он решил, раз уж все равно находился в сети, проверить пару догадок, возникших у него на протяжении этого длинного дня. Поисковая система мемориального сайта Казачьих войск сразу же выдала ему одиннадцать упоминай фамилии Реутова. Прежде всего, к немалому удивлению Ильи, сотник В.Б. Реутов числился в списке ветеранов Второй Отечественной войны. Впрочем, как и о многих других ветеранах, никаких дополнительных сведений (даже года рождения) о нем не сообщалось, так что оставалось гадать, к какому казачьему войску он принадлежал и в каких частях и на каких фронтах воевал. Не говоря уже о том, какой это Реутов? Тот самый, или какой-нибудь другой, поскольку второй раз и теперь уже полковник Реутов (именно так, без инициалов) был помещен в список павших. Зато здесь были приведены и некоторые биографические данные. Сообщалось, например, что служил Реутов в 8-й специального назначения бригаде 2-го казачьего корпуса Нижневолжского Казачьего войска и призван был, соответственно, из Итиля в 1958 году. Кроме того, в примечании указывалось, что место захоронения имярек не известно, но, по-видимому, таковым является одно из трех кладбищ в предместьях Вены, где находятся братские могилы павших в апрельских боях 1962 года офицеров и нижних чинов Русской императорской армии. Остальные девять упоминаний относились к наградным спискам, в которых В.Б.Реутов – иногда с указанием звания, а иногда и без оного – появлялся регулярно с 1958 по 1962 год.
Допив кофе и коньяк, и выкурив еще одну сигарету, Илья закрыл входную страницу и, размышляя над тем, что бы это значило и какое отношение все это безобразие имеет, если, конечно, все-таки имеет, к нынешним событиям, отправился отдыхать.

 

6.

 

Потом Вадим, наконец, согрелся, но главное, вероятно, расслабился, потому что, как пролетели мимо Лесотехнической академии и выскочили на восьмирядное Выборгское шоссе, он помнил отчетливо, а то, как пронеслись мимо Сестрорецка – уже, как в тумане, но вот после Сестрорецка он уже не помнил ровным счетом ничего до тех пор, пока его не растолкали по прибытии на место. С трудом, разлепив глаза, и не слишком хорошо соображая со сна, что происходит, Реутов, тем не менее, послушно выбрался из теплого нутра машины в сырую холодную ночь. Машинально запахнул плотнее шерстяное одеяло, по-прежнему, остававшееся единственной его одеждой. Почувствовал под босыми ногами ледяную твердую землю, вдохнул запах осени и соснового леса, и вдруг увидел прямо перед собой водную гладь. В разрыв туч выглянула луна и покрытая рябью вода – сейчас он почувствовал, что дует довольно сильный ветер – засверкала волшебным серебром. И вот какая странность, вид озера и темных деревьев на противоположном берегу, оказался тем спусковым механизмом, который вдруг и сразу, как электрический прибор при подаче энергии, включил его сознание. Вадим окончательно проснулся, вспомнил предшествующие данному моменту события, почувствовал холод и голод, и осознал, наконец, в какое невероятное дерьмо влип. На мгновение ему даже жарко стало, и чуть ли не пот горячий на лбу выступил, но он был сейчас не один, и это решило все. Если мнение Давида и Лилиан его, по большому счету, волновало не слишком сильно – во всяком случае, пока – то "потечь" перед Полиной, означало бы катастрофу. Никак не меньше.
К счастью, продолжения этот мгновенный приступ паники не имел. Реутова отвлекли, и хорошо, что так, а то вполне мог случиться конфуз, да еще какой!
– Давайте, все в дом! – Крикнула Полина с порога, где она уже несколько минут возилась с многочисленными замками.
Вадим оглянулся, увидел темную громаду дома, распахнутую дверь, и исчезающую в сплотившемся за ней мраке фигуру Полины, а еще через мгновение в глубине дома вспыхнул яркий – особенно по контрасту с окружающей тьмой – электрический свет, и призыв его был столь силен, что Реутов, забыв обо всем, бросился вперед. Пара минут, проведенных им "на свежем воздухе", не только и не столько взбодрили его, сколько вернули в первоначальное состояние, когда в голове сумбур, а в теле холодная ломота и боль. Однако не успел он прошлепать босыми, в конец окоченевшими ступнями по деревянным ступенькам лестницы, ведущей к высоко расположенным дверям, и, нечувствительно миновав просторную прихожую, оказаться в большой, наполненной светом комнате – зале – как тут же выяснилось, что испытания тела и духа на этом отнюдь не закончились. Проскользнувшая мимо него Полина, громыхнула во дворе задними дверями Коча и что-то там начала ворочать. Позволить ей таскать тяжести, а именно это она, по-видимому, и собиралась делать, Реутов, естественно, не мог. И поэтому, даже не задумавшись, а на кой черт, этим вообще сейчас нужно заниматься, снова отправился в ночь, чтобы перехватить из рук Полины внушительных размеров тюк, тащить который ему самому пришлось одной рукой, потому что другой следовало придерживать, норовившее съехать с плеч или распахнуться, одеяло. Тюк при ближайшем рассмотрении оказался большой спортивной сумкой, которую, пришлось отволакивать на кухню. "Там еда!" – бросила на бегу снова обогнавшая его Полина, взявшая в замен "утраченной" какую-то другую, правда, меньших размеров сумку. Впрочем, поработать носильщиками пришлось всем. В грузовом отделении внедорожника оказались припасены многие важные и полезные вещи, о которых – вот ведь женщины! – Лилиан и Полина не забыли побеспокоиться. Нашлась там даже одежда для мужчин, захваченная, как выяснилось, только потому, что предполагалось, что та одежда, которая будет на них, промокнет после заплыва или вообще будет выброшена, поскольку плыть в вечерних костюмах не сподручно. Так что, в качестве утешительного приза Вадим тут же получил полиэтиленовые упаковки с бельем и носками, джинсы, рубашку и свитер, и даже вполне приличные "солдатские" ботинки, и немедля отправился в соседнюю комнату одеваться.
– Надеюсь, все будет впору, – с выражением растерянности на лице и оттенком неуверенности в голосе, сказала ему вслед Полина и даже сделала какое-то неловкое движение, как будто собиралась пойти вместе с ним, но в последний момент, сдержала свой несколько странный порыв. И то верно, голым она его уже сегодня видела.
Смежная комната оказалась курительной, обставленной в стиле начала века. Не смотря на свое состояние, а, возможно, как раз вследствие оного, Реутов замечал сейчас массу совершенно второстепенных, и никому – и, прежде всего, ему самому – не нужных и не интересных вещей. Он обратил, например, внимание на тот факт, что дачей этот дом назвать можно было только по традиции, потому что и по размерам и по внутреннему обустройству это скорее было настоящее имение, в старом, несколько утратившем уже аромат эпохи значении этого слова. Паркетные полы, лепнина на потолке, обивочная ткань вместо обоев, и старинная, но в отличном состоянии, мебель, удобная и основательная. Если бы здесь еще не было так холодно, то и вовсе могло померещиться, что попал в рай земной, особенно после тех мест, где ему привелось побывать накануне. Впрочем, думать об этом – во всяком случае, пока – Вадим себе запретил, положив решать проблемы по мере их поступления. А на первом месте стояла пока необходимость привести себя в божеский вид и, по-возможности, согреться.
Надо сказать, что женщин Реутов знал плохо. Возможно – и даже, скорее всего – виноват в этом был он сам, потому что даже те немногие женщины, которые задержались рядом с ним на относительно продолжительное время, так и остались для него непонятными и, по большому счету, неизвестными существами. Но, с другой стороны, каждый раз, когда он становился свидетелем проявлений их особой, как он считал про себя, чисто женской природы, Вадим испытывал удивление, граничащее с растерянностью. Ну, как, в самом деле, можно купить человеку одежду – без примерки! – да еще такую, которая будет ему в самый раз, если даже сам он, и притом, примеряя, никогда этого без нервотрепки сделать не мог? Тем не менее, все, что приготовила Полина, оказалось ему впору.
"Просто сюрреализм какой-то!" – с почти детским восхищением подумал он, завязывая шнурки на ботинках.
Однако, сюрреализм, или нет, а следовало признать, что одетым быть оказалось гораздо приятнее, чем раздетым. И теплее, и, что самое главное, по самоощущению лучше.
Между тем, в зале, куда он вернулся, Реутова поджидала следующая по очереди житейская проблема, не меньшей важности, впрочем, чем одежда или хлеб насущный. Дело в том, что в комнате этой был не только сразу бросающийся в глаза входящему камин с затейливой решеткой кастлинского литья, но еще и печь голландка, облицованная кобальтовой метлахской плиткой, имелась. Однако оба эти источника тепла, как, впрочем, и кухонная плита, были сейчас холодны, а дом, судя по слою пыли на мебели и полу, простоял закрытым, как минимум, несколько месяцев. И если июнь и июль выдались на северо-западе относительно теплыми, то август и сентябрь, как водится, были холодными и дождливыми. И холодно здесь сейчас было лишь немногим меньше, чем на улице. Так что, дом следовало бы протопить.
– Полина, – спросил Вадим, останавливаясь посереди комнаты и не без раздражения рассматривая холодный камин. – Ты не знаешь, дрова в этом доме есть?
– Не знаю, – растерялась Полина, только-только собиравшаяся улыбнуться при виде одевшегося во все новое Вадима. – Я сама здесь всего-то второй раз… Но думаю, – неожиданно просияла она. – Что должны быть. Алена Викторовна ведь собиралась жить здесь всю осень. Это ее дочь уговорила поехать к ней в Саратов, а вообще-то…
– Тогда, все на поиски! – скомандовал, появившийся из кухни Давид. Он тоже успел одеться и даже, как тут же выяснилось, провести первичную рекогносцировку.
– На кухне есть с десяток полешек, – сообщил он, довольно улыбаясь. – Растопка и два пакета углей для пикников. На обед нам, разумеется, хватит, но чтобы согреться, сомневаюсь. Впрочем, в подвале полно выпивки, если, конечно, это удобно…
– Это удобно, – улыбнулась, наконец, Полина. – Берите все, что надо. Алена ругаться не будет, тем более, за вино. Это муж ее, покойный, выпить любил, а сама она кроме настойки из черноплодной рябины ничего, кажется, и не пьет.
– Что ж, – подвела итог обмену мнениями Лилиан, которая (Вадим только сейчас обратил на это внимание), оказывается, вполне сносно, хотя и с тяжелым французским акцентом, говорила по-русски. – Мы на кухню, не так ли?
– А мы в лес за дровами, – в том же тоне подхватил Давид, и они с Вадимом отправились на поиски дров.
Впрочем, искать долго не пришлось. Достаточно было вспомнить, как этот вопрос обычно решается в русской деревне. Что Вадим и не замедлил сделать. Вооружившись электрическим фонарем и топором, найденными в старом платяном шкафу, стоявшем в прихожей, они вышли в ночь, и после недолгих поисков обнаружили за домом, на импровизированном хозяйственном дворе, и приличных размеров поленницу под навесом и дровяной сарай, набитый распиленными, но еще не порубленными на дрова старыми свайными бревнами.
– А что, – с оттенком мечтательности в голосе, сказал Давид, поводя лучом фонарика по очень характерной пристройке к дому, обнаружившейся с тыльной его стороны. – Как думаешь, Вадик, это не баня случайно?
– Давай посмотрим, – Вадим подошел к маленькой дверце в пристройке и потянул ее на себя. – Посвети!
Давид посветил и даже присвистнул от восхищения, по-видимому. Разумеется, это была баня, и не просто так какая-нибудь баня, а настоящая финская сауна, оборудованная, как полагается, и даже с проходом внутрь дома. Но эта дверь, разумеется, оказалась закрыта изнутри. Так что, в любом случае, дрова нести пришлось в руках вокруг всего дома.

 

7.

 

Карельский перешеек,Русский каганат,21сентября 1991года.
Странное дело, но никаких разговоров по существу в эту ночь так и не состоялось. Сначала, не до того было, потом, уже в машине, едва согревшись, Вадим с Давидом просто отрубились, что, на самом деле, как понимал сейчас Реутов, объяснялось не столько заплывом через Неву, сколько последействием тех препаратов, которые им обоим кололи на барже. А еще потом, когда добрались, наконец, до "дачи" Алены Викторовны, все вроде было не досуг. То хозяйственные заботы одолевали, то "банная эйфория" – "сначала девочки, потом мальчики". А когда, помывшись и согревшись по-настоящему, сели, наконец, за стол, сразу же выяснилось, что все, во-первых, ужасно проголодались, а во-вторых, то ли стесняются, то ли вообще боятся коснуться этой взрывоопасной темы. А то, что она именно такова, Вадим, который нет-нет, да касался ее мыслью, понимал вполне отчетливо. И дело тут было не только в том, что и само по себе их с Давидом "пленение", оставалось для него – и, видимо, не только для него одного – какой-то ужасной фантасмагорией, наподобие тех, что, по мнению большинства людей, возможны только в готических романах да новомодных фильмах ужасов, но в том, прежде всего, что, начав об этом говорить, им неминуемо предстояло задуматься о будущем, которое лично ему, представлялось настолько неопределенным и опасным, что даже в дрожь бросало. И, кроме того, заговори они сейчас об этом, пришлось бы коснуться и некоторых других, весьма деликатного свойства, вопросов. Кем, например, являлись, на самом деле, Давид и Лилиан? Или того, каким образом Полина и Лилиан оказались этой ночью в холодных и грязных водах Невы? И, если по поводу Лилиан Казареевой, Вадим еще мог выдвинуть какую-то жизнеспособную гипотезу, то Полина, начав удивлять его еще позавчера, на этот раз раскрылась перед ним с такой неожиданной стороны, что только руками оставалось развести. Вопросы эти до времени оставались как бы за кадром. Они подразумевались, разумеется, но не озвучивались, потому, вероятно, что вести серьезные разговоры никому пока, очевидным образом, не хотелось. Поэтому за столом, если и касались темы ночных приключений, то только вскользь и как бы мимоходом, сосредотачиваясь в основном на совершенно второстепенных "бытовых" деталях, типа того, не стоило ли Давиду бросить к чертовой матери все это железо, а не тащить его через реку на себе, когда сам едва не утоп ("Consuetude est altera natura" – поморщившись, как от зубной боли, туманно объяснил Давид), или того, как выбирался на карачках из воды Вадим. Смеялись, как ни странно – теперь над этим можно было и посмеяться – шутили, но главное, тем не менее, все время оставляли на потом. А потом, как и следовало ожидать, начался "откат". Вадим случайно взглянул в глаза Полины и разом забыл обо всех своих тревогах. Его обдало такой жаркой, цвета вина и меда, волной, что он вообще о чем-нибудь кроме Полины думать перестал. И когда она – а дело происходило, как Реутов позже припомнил, уже после второй бутылки двенадцатилетней выдержки "Апшерона" – в очередной раз, со странным выражением посмотрев ему в глаза, сказала, что устала и хочет спать, он, еще толком не понимая, что эти слова должны означать, с готовностью ее поддержал. А дальше, то ли хмель в голову ударил, сметя к чертовой матери обычные его интеллигентские сомнения, то ли действительно любовь и страсть пьянят лучше всякого вина, но только Вадим совершенно не запомнил, как они оказались вдвоем с Полиной в одной из спален второго этажа. Вот вроде бы только что сидели за столом, а вот они уже целуются в холодной темной комнате, все время, натыкаясь на какие-то не видимые во тьме предметы. Потом Полина зажгла свет – значит, они прекратили целоваться? – и начала застилать постель, вынутым из стенного шкафа бельем. Еще смутно вспоминалось, как он растапливал печь – а дрова, спрашивается, откуда взялись? – поминутно отрываясь от этого занятия, чтобы снова обнять Полину, соответственно, мешая ей стелить постель, прижать ее к себе, чувствуя даже сквозь одежду горячее, податливое и полное нетерпения тело, и вдохнуть ее выдох, и коснуться губами губ… А потом… Потом было на удивление яркое солнечное утро, и проснувшийся от ударивших прямо в глаза лучей он, лежал под тяжелым ватным одеялом, боясь шелохнуться, чтобы не потревожить сна прижавшейся к нему всем телом Полины, еще и обхватившей его за шею – вероятно, для верности – руками, и переживал растянувшуюся в вечность минуту счастья, такого сильного, какого он еще в жизни не знал.
Трудно сказать, как бы у них все сложилось в тот вечер, когда после ресторана, он повез ее переодеваться в Шпалерный переулок. Как-нибудь, вероятно, да сложилось бы. Но то, что ничего подобного сегодняшней ночи, тогда между ними произойти не могло, в этом Реутов был абсолютно уверен. Наверное, чтобы такое состоялось между мужчиной и женщиной, каждый из них должен был достигнуть предела желания, пережив какое-то совершенно невероятное потрясение, ставящее возможность их любви на самый край, за которым открывается пропасть отчаяния и смерти. Впрочем, ни о чем подобном склонный обычно к рефлексии и самоанализу Реутов, тем утром даже не подумал. Он просто был счастлив, и был влюблен, и не желал впускать в свое сердце или мозги ничего, что могло бы разрушить это невероятное чудо.

 

8.

 

О делах заговорили за завтраком. И сигналом к этому послужил дневной – дело было уже в полдень – выпуск новостей. Они только-только расселись вокруг стола, и принялись за яичницу с ветчиной и сыром – Вадим еще подумал, глядя на Давида и Лилиан, что у этих двоих, кажется, тоже этой ночью что-то такое произошло – когда включенный, но всеми до этого момента дружно игнорируемый телевизор обратил-таки на себя их внимание, выкинув на экран большую фотографию Реутова. Увидев свое лицо, Вадим чуть куском ветчины не подавился. Но в следующее мгновение фотографию сменил видеоряд – теперь уже на экран смотрели все – который напрочь отбил у него всякий аппетит. Показывали, как автокран достает из реки разбитый в дребезги Нево Реутова, а дикторский голос за кадром между тем рассказывал, что выдающийся российский ученый физиолог Вадим Борисович Реутов пропал еще два дня назад. Машина его обнаружена только сегодня утром. Но тела профессора Реутова в ней не оказалось, в связи с чем анонимный источник в управе градоначальника высказал предположение, что, поскольку водительская дверь сорвана, тело, вероятно, найдется, если найдется вообще, несколько позже и значительно ниже по течению, а, скорее всего, и вовсе в Финском заливе.
Новости досматривали молча и, как оказалось, не зря. В самом конце ведущая скороговоркой сообщила об исчезновении двух аргентинских граждан – супругов Казареевых – которых вот уже более двух дней разыскивают аргентинское консульство в Петрове и органы внутренних дел. Показали и фотографии Казареевых, но они были настолько некачественные, что Вадим затруднился бы, пожалуй, опознать по ним и Давида, и Лилиан.
– А что, – нарушил воцарившуюся за столом тишину Давид. – Ни у кого не нашлось более качественной фотографии Вадима?
И тут Реутов сообразил, что и его изображение грешило тем же недостатком, что и фотографии четы Казареевых, взятые, по-видимому, с их виз. Ну, с ними оно как бы и понятно было. Иностранцы все-таки, чужие в Петрове люди. Разыскали в визовом отделе фотографии, пересняли, как бог на душу положил, и все. Однако Вадим-то, в отличие от них, был, так сказать, местным, и найти его фото большого труда не составляло. Во всяком случае, и в университете, и в Бехтеревском институте их должно было быть сколько угодно.
– Скажите, Давид Иосифович, вы шпион?– Подозрительно сладким голосом спросила между тем Полина, и все разом посмотрели на Давида.

 

9.

 

– Нет, – ответил Давид. – Да… То есть, не в том смысле… – Он оглянулся на Лилиан, как будто прося у нее помощи или, возможно, разрешения?
– Видишь ли, Полина, – сказала Лилиан совершенно спокойным голосом. – Мы работаем на одну транснациональную корпорацию, которая имеет интересы и в Русском каганате. Ничего противозаконного, разумеется, – успокаивающе улыбнулась она. – Но иногда – бизнес, знаешь ли – приходится соблюдать инкогнито. А так, я действительно Лилиан, только не Казареева, а Бург. Я старший аналитик в офисе вице-президента. А Давид Иосифович, – усмехнулась она. – Советник вице-президента по безопасности.
– То есть все-таки шпионы. – В свою очередь, усмехнулся Вадим, который, не смотря на род своих занятий, а может быть, как раз благодаря этому, кое-что в эвфемизмах подобного рода понимал.
– Ну, разве что промышленные, – совершенно спокойно пожал плечами Давид. – Серьезно!
– А я тут при чем? – сразу же спросил Реутов.
– А ты тут совершенно ни при чем, – Давид отложил вилку, которую все еще держал в руке. – Я потому и удивился, когда тебя тамобнаружил.
– То есть, ты к Василию…
– Ну, да! – Давид покрутил головой и, крякнув, от раздражения, по-видимому, потянулся за сигаретами. – Ну, посудите сами! Будь мы шпионы, стали бы моих школьных друзей разыскивать?
В словах Давида имелась определенная логика, тем более что ни Василий, ни Вадим не являлись хранителями гостайны, и, если Василий еще мог иметь доступ хотя бы к коммерческим секретам Ганзы, то уж Реутов-то был далек даже от подобного рода информации.
– Хорошо, – сказал он, тоже беря сигарету. – Допустим. Допустим, что так, но почему нас захватили в одно и то же время и одни и те же люди?
– Не знаю, – покачал головой Давид и, закурив, протянул зажигалку Вадиму.
– Тогда, давайте думать, – предложила Лилиан. – Что-то же должно вас объединять, кроме детской дружбы.
– Думать никогда не вредно, – согласился Реутов. – И начать, я предлагаю, с выяснения фактов и обстоятельств. Я готов первым рассказать, что было со мной, но перед этим я хотел бы все же узнать, за чем, конкретно, вы прибыли в Петров. Откровенность за откровенность, так сказать.
Минуту за столом царило молчание, и пока Давид с Лилиан играли друг с другом в игру "кто кого переглядит", Вадим начал разливать кофе. Есть он уже расхотел, остальные, судя по всему, тоже, но кофе, в любом случае, никому не помешает. Был соблазн и коньячку немного плеснуть, но, по здравом размышлении, от этой идеи Реутов отказался.
"Может быть позже", – решил он, ставя перед Полиной чашку.
– Спасибо, – улыбнулась она.
– На здоровье! – ответно улыбнулся он, и в этот момент Давид, наконец, заговорил.
– В двадцатых годах, – сказал он, пододвигая к себе сахарницу. – В Петрове существовала такая фирма, "Олимпия". Принадлежала она купцу первой гильдии Горскому и выпускала парфюмерию, по тем временам, прежде всего, мыло, разумеется, но и другое всякое, включая лекарственные мази. Это был, говоря современным языком, прообраз парфюмерно-фармакологических фирм. Так вот, в "Олимпии" работал химик по фамилии Зимин. У Зимина было несколько патентов, но интереснее другое. Несколько лет назад наш исследовательский отдел начал работу над новым лекарством против болезни Крювелье…
– Рассеянный склероз. – Кивнул Вадим.
– Ну, я подробностей не знаю, – махнул рукой, с жатой в пальцах сигаретой Давид. – Я же не врач. Но к нашему делу это вряд ли имеет отношение. Главное в другом. Если нам удастся разработать этот препарат, он станет первым в серии крайне эффективных средств лечения болезней центральной нервной системы.
– И вы заработаете на этом кучу денег, – согласился Вадим, в общих чертах вполне представлявший, о чем идет речь.
– Да, – усмехнулась в ответ Лилиан. – Но что в этом плохого?
– Ничего, – пожал плечами Вадим. – Я просто уточняю.
– Правильно уточняешь, между прочим, – усмехнулся Давид. – Это сулит большие прибыли, поэтому все так и "воспламенились". Но дело идет туго. И тут-то и всплыло имя Зимина. Оказалось, что один из его патентов касался чего-то там… Ну, вот честное слово, не знаю чего! Бросились искать и нашли статьи по биохимии, написанные профессором Петровского университета Алексеем Николаевичем Зиминым, то есть, тем самым "химиком", который работал в "Олимпии". И статьи эти явно указывали на то, что двигался он как раз в том направлении, в котором работают сейчас и наши исследователи. Но вот какое дело, последняя статья опубликована в 1923 году, а с 1924 – Зимин уже в списках профессоров университета не числится. Зато в1925 он начинает работать химиком у Горского и до тридцатого года успевает получить восемь патентов, один из которых является прямым продолжением последней опубликованной им статьи. И в том же тридцатом году машина, в которой ехали Горский и Зимин не вовремя выскочила на переезд, и ее раздавил паровоз.
– Думаете, их убили? – спросила заинтригованная рассказом Полина.
– Убили? – Удивленно посмотрел на нее Давид. – Почему вы так решили?
– Не знаю, – смутилась Полина. – Мне просто показалось…
– Да, нет, не думаю, – покачал головой Давид. – Мы, собственно, приехали, чтобы выяснить, не осталось ли от Зимина каких-то бумаг. Но дело в том, что об этом меня как раз и не спрашивали. Во всяком случае, арестовали меня по обвинению в шпионаже. – Грустно усмехнулся он. – У этих ребят и ордер из прокуратуры имелся, мне его предъявили. А потом все разговоры, из тех, что я помню, разумеется, – добавил он с кислой миной на лице, по-видимому, вспомнив сейчас и о химии, которой его накачивали. – Крутились вокруг моей биографии и контактов в каганате.
– То есть, ни Зимин, ни я их, по-твоему, не интересовали? – уточнил Вадим.
– Да, нет, – возразил Давид. – Ты, может быть, и интересовал, они же меня и о детстве расспрашивали и о походе в ресторан тоже. Так что твоя фамилия прозвучала и не раз, но никаких конкретных вопросов, действительно, не было.
– Ничего не понимаю, – честно признался Вадим и, закурив новую сигарету, стал рассказывать свою часть истории.

 

10.

 

– Ну, а теперь, ваша очередь, уважаемые дамы, – сказал Вадим, закончив рассказ. – Если не имеется, конечно, вопросов и замечаний по существу изложенного, – усмехнулся он, наблюдая выражение лица Полины (а ведь он и так уже, не желая излишне драматизировать, опустил кое-какие не слишком аппетитные подробности). Однако ни спросить о чем-нибудь, ни прокомментировать его историю, никто не успел, потому что в этот как раз момент в дверь позвонили.
От неожиданности все даже вздрогнули. Оно, в общем-то, и понятно, потому что звонок в дверь – было последнее, чего они могли сейчас ожидать. Они ведь находились в доме, от которого до ближайшей усадьбы было километра три, а до деревни Бобры и того больше, и все это, между прочим, не лугами, да полями, а лесом, да болотами, через которые тянулась раскисшая от дождей грунтовая дорога. Да и кто вообще мог знать, что в доме кто-то есть? Впрочем, как тут же сообразил Вадим, пугаться как раз и не стоило. Вот если бы начали стрелять, или ломать дверь, тогда – да, а так…
"Авось, пронесет!"
Звонок повторился.
– Может быть, соседи? – не слишком уверенно предположила Полина, вставая из-за стола. – Или почтальон?
Идея с почтальоном показалась Вадиму не слишком правдоподобной, Давиду, судя по всему, тоже. Во всяком случае, Казареев тоже встал и, подойдя к каминной полке, взял в руки давешний пистолет-пулемет.
Позвонили еще раз.
– Иду! Иду! – крикнула Полина и, оглянувшись, прижала палец к губам.
Давид кивнул ей, показывая, что понял, и тихо сместился ближе к двери, которую, выходя в прихожую, Полина за собой прикрыла.
Вадим прислушался. Лязгнул металлический засов, которым входная дверь закрывалась изнутри, раздались невнятные голоса. По-видимому, Полина говорила с каким-то мужчиной, и, хотя слов было не разобрать, судя по интонациям, разговор протекал вполне мирно.
– Вадим! – неожиданно крикнула Полина. – Вадим! Иди сюда, пожалуйста!
Взглянув удивленно на Лили и Давида, Реутов пожал плечами, и вышел в прихожую. Полина вполоборота стояла около открытой двери, а за дверью прямо перед медленно подходящим к ним Вадимом с выражением вежливого ожидания на смутно знакомом, но все-таки не узнанном лице, стоял высокий крепкий мужчина лет пятидесяти в распахнутом длиннополом плаще.
– Вот, – сказала Полина, стараясь скрыть свое удивление. – Господин хочет с тобой поговорить.
– Со мной? Простите…
– На пару минут, Вадик, – говорил мужчина низким и как будто тоже знакомым баритоном. – Если не возражаешь, конечно.
– Не… – начал, было, Реутов, хотевший сказать, что он, собственно, не возражает, хотя и не понимает, какого хрена, к нему обращаются на "ты", но не закончил, потому что у него, как пелена с глаз упала, и он вспомнил, где уже видел этого человека.
– Марик?! – В полном обалдении спросил он, справившись, наконец, с первым потрясением. – А ты здесь откуда?
– На пару минут, – повторил Марк, которого здесь и сейчас Вадим ожидал бы увидеть не больше, чем государя императора и кагана всея Руси Дмитрия Третьего.

 

11.

 

Греч, Маркиан Иванович (21 февраля 1937, Станица Черевинская, Итильской области – ) – активный участник Второй Отечественной Войны, есаул, четырежды ранен, награжден двенадцатью правительственными наградами, подробности биографии после 1963 года не известны.
– Ты мне, Вадик, прямо скажи, – чем дальше, тем больше, ситуация эта Илье не нравилась, но и не поговорить, раз уж такой случай вышел, он тоже не мог. – Если я влез на чужую территорию, так и скажи. Я не маленький, не обижусь. Ты только скажи, и я исчезну.
В семь часов утра, как только открылись первые почтовые отделения, он заскочил в одно из них, на Красной улице, и проверил на терминале в общем зале свою электронную почту. Лунатик, как всегда, был точен и, судя по проделанной им за ночь работе, деньги свои получал не зря. Во всяком случае, он не только выслал Прохожему карту с обозначенной на ней точкой пеленга маячка, установленного Ильей на Коч, но и выяснил, кому принадлежит этот стоящий на берегу богом забытого озера, дом. Кроме того, в сообщении имелись ответы и на все остальные поставленные перед Карварским вопросы. Илья быстро распечатал письмо, уничтожил (вместе со всей имевшейся перепиской и памятью о ней) адрес, по которому оно пришло, расплатился с дремлющим за стеклянной перегородкой служащим, и, вернувшись в машину, внимательно изучил добытую Лунатиком информацию. Первой реакцией на прочитанное было желание отойти в сторону и как можно скорее забыть и о Реутове, и обо всем с ним связанном. Однако, поразмыслив над ситуацией еще пару минут, Караваев решил, что должен все-таки с Вадимом поговорить, а уж потом можно и в тень уйти. Тем более, что от короткого разговора самому ему ничего плохого не будет: возник из неоткуда, в никуда и канет.
– Ты только скажи, и я исчезну. – Закончил Илья.
– Ты о чем? – Судя по выражению лица, Реутов его просто не понял. – И вообще, как ты меня нашел?
– Как я тебя нашел, это отдельная история, – Илья достал пачку сигарет и хотел, было, закурить, но, перехватив быстрый взгляд Реутова, сначала предложил ему. – А вот ты… Вадим, ты можешь мне объяснить, что происходит? Или это военная тайна?
– Не знаю, – выражение лица Реутова снова изменилось. Теперь он был явно озабочен, причем очень сильно. – Не знаю, Марик, что ты имеешь в виду, но…
"Значит, не знаешь, – покрутил мысленно головой Илья. – Ну-ну…"
– Вадик, ты семнадцатое апреля шестьдесят второго хорошо помнишь? – Спросил он, с интересом ожидая, какой будет реакция Реутова, но или Вадим был великим актером, или чего-то не понимал сам Илья.
– Семнадцатое апреля? – Лицо Реутова не выражало ровным счетом ничего, кроме удивления. – Да, побойся бога, Марик! Я тебе с уверенностью не скажу, что я делал семнадцатого апреля прошлого года! А ты меня о шестьдесят втором спрашиваешь. Тридцать лет прошло!
– Тридцать лет, – неожиданно для самого себя, начиная злиться, повторил за ним Илья. – Интересный ты человек, Вадим Борисович, неужели даже дату собственной смертине помнишь?
Назад: Глава 2. Поворот винта
Дальше: Глава 4. Нелегалы