Дождь не лился – сыпался противной водяной крошкой, густо сыпался. Мокрая мостовая поблескивала, как чешуя неведомого зверя. Издалека донесся звон – часы на здании ратуши отбивали три пополудни. Много лет эти часы было слышно в каждом уголке, в каждом переулке города.

Бася почувствовала, что ноги ослабели, и тронула мокрую кирпичную стену ладонью. Постояла так с минуту, вдохнула глубоко. Выдохнула с усилием. Хватит, отгорело-отплакалось. Вы, пани Бася, теперь вдова и несите вдовью долю достойно.

Пани вдове было двадцать лет от роду. Год назад воспитанная в корпусе родовитых девиц сирота на благотворительном балу встретила гвардейского поручика. Обоих закружило, понесло… Через месяц после венчания началась война. Еще через неделю Бася по одному разогнула пальцы, которыми вцепилась в доломан Януша, в последний раз прильнула щекой к жестким шнурам на груди и осталась на главной площади Желявска в толпе других гвардейских жен – недоумевать.

Пять месяцев подряд молоденькая пани просматривала до последней строчки газеты, вздрагивала от шума шагов на лестнице, бегала к почтовому ящику. И получила наконец короткое, сухое письмо: «Поручик Януш Летинский… принял геройскую смерть… честь и славу…» Бася читала письмо, складывала лист, разворачивала и вновь читала – до утра. Пока не осознала, что Януш, ее Януш, ее муж, и мир, и бог уже зарыт в землю, навсегда, насовсем. И что никогда больше…

Вчера Бася выскребла из кошелька последние злотые. Пересчитала. Месяц скромной жизни – вот и все, что осталось от продажи жалких Басиных драгоценностей: гранатовых сережек, нитки жемчуга, маминой броши. Был еще Янушев портсигар, но с ним Бася расстаться не решалась.

Кухонный шкаф зиял пустотой – скромные припасы обычно подходили к концу все разом. Ничего не поделаешь – сегодня злотых станет еще меньше. Бася положила в корзинку кошелек, приладила шляпку перед зеркалом. Ох, похудела пани Летинская…

Городской рынок даже в самые тяжкие дни гомонил, не унимался. Бойкие крестьянки, закутанные по нынешним временам черт-те во что, нахваливали птицу, молоко, рыбу. Бесстыдно хвалили сами себя горки краснощеких яблок, чернильно-синих баклажанов, молочно-желтых груш. Бася, скользнув по пестрому великолепию взглядом, побрела мимо – на дальнем краю рынка торговали подвядшими овощами, добытыми из армейских припасов крупами, слежавшимся чаем. Путь к дешевым рядам проходил мимо прилавков с тканями, кружевами, вышивками. Расположились там в последнее время и горожане с остатками фарфора, мехов, столового серебра – в стремительно нищающем Желявске каждый кормился как мог – кто умением, а кто и былым достоянием.

Обычно Бася здесь не задерживалась – какие ей теперь кружева, – но сегодня что-то странное царапнуло взгляд, заставило задержаться. Бася остановилась, посмотрела на разложенные приметы уютного бытья и застыла. За прилавком сутулилась пани Роговская – классная дама из корпуса родовитых девиц. Господи… Пани Роговская и раньше не отличалась внушительными формами, а теперь совсем скукожилась, поседела, потемнела лицом. Вышитые салфетки разглаживали не руки, а сморщенные птичьи лапки.

Бася приблизилась, сгорая от стыда. Ох, как же ей стоится там, бедной…

– Здравствуйте, ясна пани.

В годы Басиного пребывания в корпусе пани Роговская ее не слишком-то жаловала, явственно выделяя похвалами блестящих учениц, которые схватывали на лету премудрости арифметики и не стеснялись громко отвечать. Прилежная, но тихая и застенчивая девица в любимицах классной дамы не ходила.

– Вы ли это, Басенька? Здравствуйте… – Пани Роговская смутилась не меньше бывшей ученицы.

Бася не стала расспрашивать, как та здесь оказалась. Попросту купила на все деньги вышитых салфеток, попрощалась и отправилась домой. По дороге она заметила объявление…

Бася убрала руку от стены, тряхнула головой и огляделась. Оказывается, нужный дом – вот он, за кованым заборчиком. И вывеска кованая, не крикливая, но дорогая, основательная. «Ломбард».

Бася поднялась на крыльцо, потянула к себе дверь, и там, за ней, что-то успокаивающе звякнуло – и не колокольчик, и не стекло, непонятное. Бася шагнула в теплую полутьму и заморгала. Подняла вуаль на шляпке.

– Добрый день, пани. Что вам угодно? – спросил ее из-за конторки усатый, гладко причесанный, похожий на жука тип.

– Я… Я хотела… – Бася смутилась и залепетала.

Машина походила на фотографический аппарат в ателье, только большой, и мерно гудела. Бася устроилась на стуле, сложила руки на коленях и попыталась унять легкое беспокойство. Все ведь правильно. Теперь она рассчитается с квартирной хозяйкой, и с молочником, и с зеленщиком. И сможет протянуть какое-то время, пока не найдет работу. Зачем ей теперь верность, без Януша? Куда ее девать, кому хранить и для кого?

– Иди сюда, дорогой.

У супружницы очередной каприз. Найдет же время, мать ее. Цепляю на физиономию деловое выражение, строю серьезный взгляд – актер я, в конце концов, или хрен в стакане? Стучу пальцем по циферблату часов.

– Радость моя, опаздываю на репетицию.

– Ничего, Горохов подождет, – изрекает супружница безапелляционно. Убил бы. Собственными руками.

Горохов – это режиссер. Он бы, конечно, подождал. Еще бы: не простого актеришку снимает, а единственного зятя министра культуры. Правда, Горохов к сегодняшней репетиции отношения не имеет.

– Что случилось, дорогая?

– Я купила новый эликсир. Выпей залпом. – Смотрит безмятежно, гадина. Белоснежно улыбается.

Сколько же проклятых эликсиров эта сучка влила в меня за год семейной жизни?.. В прошлый раз был суррогат супружеской любви. Мучился два месяца, пока преодолел. Знал бы тот идиот, который его продал, к какой стерве предстояло любовь испытать. Меня замутило.

– Что за эликсир? – буркнул я.

– Настоящая верность, дорогой. Прекрасный донор, взгляни, я фотографию у поставщика взяла.

На снимке мелкая чернявая лахудра, лупоглазая и кучерявая, как спаниель.

Чертовы ломбарды, понастроили их на каждом углу. Одна реклама чего стоит: «В нашем мире эти качества – редкость. Купи и стань счастливым». Мать их.

– Солнце мое, ты же знаешь, что я тебе и так верен.

– Знаю, дорогой. Но я же все равно ревную. Пей.

Запустить бы этой склянкой в угол, вдребезги. Или выплеснуть – прямо в лощеную… нет, не морду. У благоверной а-ри-сто-кра-ти-чес-кое лицо, к которому примерзло политкорректное выражение. Ладно, что бы там ни было у нее с лицом – склянку мне не вылить и не выбросить. Зять министра культуры должен быть послушным, раз уж ничего особенного собой не представляет. Покорным должен быть, дрессированным.

Проглатываю посланца из черт знает какого средневековья. Подавив брезгливость, целую супружницу в щечку и выскакиваю на лестницу.

Репетиция, несмотря на эликсир, проходит успешно. Антураж шикарный – настоящий сексодром. Партнерша – тоже на уровне.

– Прикинь, – говорю после третьего, затяжного, акта. – Моя стерва заставила глотнуть эликсир верности.

– А как же ты тогда… со мной?

– А так, – меня внезапно разбирает хохот. – У меня, по ходу, иммунитет.

– Пани позволит проводить ее?

Хорунжий, протянувший руку к Басиной корзинке, нахален и хорош собой. Корзинка тяжелая. Бася передает ее навязчивому провожатому, идет к дому, принужденно отвечая на вопросы и кусая губы от неловкости. Хорунжий разливается соловьем, напоминает о военных тяготах, сетует на одиночество и тоску без нежности. Что он знает о тоске и одиночестве…

– Пани Бася, окажите честь, поужинайте со мной сегодня, – едва не поет хорунжий.

В конце концов, почему бы и нет? Возможно, с этим веселым нахалом и ей удастся отогреться, ожить, улыбнуться. Пани согласна. Пан хорунжий заедет за ней вечером.

Ближе к ночи хмельной хорунжий ловит извозчика, доставляет Басю из ресторана домой и перемежает комплименты, объятия, слова о тоске и теплоте. Он провожает пани до квартиры, потом до спальни и растворяется на рассвете.

Бася просыпается на мокрой подушке, весь день она спешно ходит мимо зеркала, чтобы не встретиться взглядом с тем чудовищем, которое непременно отразится. Через пару дней хорунжий вновь приглашает ее на ужин, теперь уже как старый знакомый. И вновь исчезает на рассвете из спальни… Затем полк уходит из Желявска, вместо него прибывает новый, и в нем тоже находится тоскующий без нежности офицер.

Выкупить заложенную верность Басе так и не удалось – она едва сводила концы с концами, перебиваясь то шитьем, то стиркой. Ну, а без верности – что остается женщине молодой, красивой и одинокой? Портупей-прапорщик Ольшанский, хорунжий Квитницкий, секунд-майор Ходасевич… Единственное утешение, которое оставалось после каждого романа, – его героя Бася больше никогда не увидит.

Когда молочник и зеленщик прекратили отпускать провизию в кредит, стало ясно: очередной визит в ломбард не за горами.

Можно было доехать на конке, но Бася предпочла сэкономить и пошла пешком. Ветерок теребил пыльные резные листья кленов, нес по улице бумажную шелупонь, трепал края дамских юбок и чудом сохранившуюся с довоенных времен афишу на здании театра. «Цирк Олеськовского», в который раз прочитала Бася надпись, давным-давно выученную наизусть. Вздохнула тихонько. Два года гражданской войны обескровили Пановию. Полупровинциальный Желявск опустел и будто бы осунулся. Ушла налаженность, а вместе с ней покой, безопасность, надежда на завтрашний день. Ушел Януш – навсегда. И счастье тоже ушло – за компанию, походя.

Бася брела к ломбарду и стеснялась своего потрепанного вида. На перчатке пусть незаметная, но штопка. Туфельки начищенные, но уже явственно потертые. Шляпка у Баси последняя и не очень-то подходит к платью… Ничего. Еще чуть-чуть, и стесняться она перестанет. Басю передернуло, накатила брезгливость напополам с отвращением к себе. Она перекрестилась наскоро и поспешила дальше.

Вновь что-то мелодично звякнуло за дверью. Бася освоилась в полутьме, пригляделась, и похожий на жука ломбардщик, как и в прошлый раз, поздоровался и спросил:

– Добрый день, пани. Что вам угодно?

Перед машиной Басю пробрала дрожь. Что будет, если и дальше ничего не выйдет с работой? Что придется продать в следующий раз? Пусть ей уже не нужно благородство – на кривой дорожке толку от него мало… Но с чем еще придется расстаться?

После премьеры мы с Жекой основательно нафуршетились – из кинозального буфета дернули в бар, потом в другой. Там приятель и предложил по бабцам. Знает, сказал, двух подходящих.

– Ты чего? – оторопел Жека, когда я отказался. – Сдурел? Шикарные телки.

Послал я его в пешую эротическую, и настроение выпивать в момент пропало. Стыдно сказать, от девиц меня теперь воротит, уже четвертый месяц. «Посткоитальный синдром», – с умным видом объяснил Горохов, когда я выпинал с его дачи двух сговорчивых старлеток, специалисток по оральной части.

Вот тебе и иммунитет. Хремунитет.

С Жекой мы расплевались, и домой я прибыл основательно подшофе.

– Дорогой, это ты? Иди скорее сюда. У меня для тебя кое-что есть!

Чтоб тебе онеметь, дорогая! Как всегда, в самый подходящий момент.

– Что у тебя есть, м-милая?

– Эликсир, дорогой. Настоящее благородство.

И улыбается, сволочь. Одно другого не легче. Блядоротства мне только не хватало.

– На хрена мне оно?

– Дорогой, ты у меня грубоват. Это не твоя вина, конечно, это недосмотр твоих родителей. Откуда они там, из Рязани, да? Ну вот. Тебе нужно добавить хороших манер. В конце концов, они артисту необходимы.

То, что мои рязанские родители музейные работники, в голове у супружницы не отложилось. Мама кандидат филологических наук, а папа исторических. Зато при всяком удобном случае упоминается, что родом они из провинции.

Родители надеялись, что из меня получится серьезный драматический актер. Ромео, Гамлет… Доктор Живаго, наконец. Как же… Выяснилось, что у меня идеальный типаж для ролей многоженца или сутенера. В одном из этих двух амплуа моя морда светится по всей стране – министерского зятя снимают чаще, чем шлюху.

Делать нечего, глотаю очередной атавизм из невесть какой помойки. Ох и дрянь…

– Откуда это? – интересуюсь я, отрыгнув.

– Тот же донор, дорогой.

Вот оно что. Чернявая замухрышка из… из…

– Из какого она бардака?

– Ой, дорогой, как я рада, что благородство исправит твой лексикон. Девушка живет в каком-то отсталом параллельном мире. Поставщик говорил, как он называется, но я забыла. Да и какая разница?

– И что там, в этом отсталом?

– Ой, там ужасно, дорогой. Голод, нищета, убийства. По-моему, даже война. Зато у жителей еще сохранились кое-какие древние качества. Настоящие раритеты.

Вот же стервь. Раритеты ей, хренитеты. Мало того что купила смазливого и послушного мужа – теперь нужно перед подружками выпендриться. Смотрите, мол, на моего кобелька комнатного. Гарантированно верный сучий сын и такой благородный!

Пять лет тому мы столкнулись на официально-богемном сборище. О министерской дочери давно шла молва: кавалеров меняет быстро, отличившихся премирует ролями. Познакомиться с ней мечтал каждый статист. Вот и я решил попробовать… Несмотря на отсутствие особого старания, удалось, и меня ангажировали в телесериал на роль деревенского трахаля, приехавшего в Москву и обнаружившего, что между ног у столичных бабцов то же, что у провинциальных. Через пару месяцев барышня дочь-самого-министра настоятельно предложила пожениться. Я рассудил, что хранить остатки невинности, если уже скурвился, не имеет смысла. Какого черта прозябать в безвестности и безденежье, когда хорошие роли и успех – вот они, под юбкой. Я согласился и свою часть сделки исправно теперь выполняю.

Ветер по-осеннему разгулялся – завертел флюгерами, пригнул к земле старые клены, завыл. Бася развешивала на веревке мокрые простыни, которые норовили то хлопнуть по лицу, то вырваться из рук.

– Ах ты ж пся крев! – высказалась Бася в ответ на очередной хлопок.

Выручить за благородство удалось немного. Спустя пару месяцев деньги растаяли, а более доходной работы, чем стирка, Бася так и не нашла. Из квартиры исчезли последние безделушки, изящная мебель, книги. Портсигар Януша тоже исчез. Сгинула в конце концов и сама квартира, где они с Янушем жили. Сначала Бася перебралась в затхлую однокомнатную клетушку за площадью, а вскорости съехала в расположенную на окраине комнатенку. За которую снова нечем было платить… Бася поднялась по лестнице, толкнула дверь плечом. Войдя, поставила таз и, не раздеваясь, упала на кровать. Осточертело! Как же осточертело все – и война, и нищета, и стирка эта бесконечная и почти бессмысленная. Хоть на панель иди. Или – в ломбард.

Бася перевернулась на спину и уставилась в потолок. Так… Что там у нее еще осталось? Доброта осталась. Много за нее не дадут. Образованность какая-никакая. Ее в ломбарде вообще не принимают. Хороший вкус остался – Бася и сейчас нюхом чуяла вульгарность, вмиг замечала диссонанс, безошибочно определяла меру. Вкус в ломбарде берут. И платят за него неплохо. И Басе он уже ни к чему… Что ж, выходит – прости-прощай, хороший вкус.

Началось с того, что я выключил бокс. Как только наш отправил этого африканца в нокдаун – взял и выключил. И застыл ошарашенный. Словно это не я мордобой смотреть не стал, а кто-то другой. Пару недель назад выбросил в мусор детектив про шпионов. Потом, на съемках, когда Жека залез под юбку статистке, хлестнул его по щеке. Наотмашь. Жека потом полчаса от удивления заикался.

Чем дальше – тем страньше и чудесатее. На днях женушка в очередной раз изложила тошнотворные инструкции по выводу в свет ее драгоценной особы. Как водится, я поулыбался, покивал, ругнулся про себя и вдруг сообразил: а ведь холеная и зажравшаяся министерская доченька, по сути, нищая и одинокая. Нет у нее ни друзей, ни близких, ни даже дела по душе – одно притворство только и есть. Господи, да неужели она совсем не знала настоящей любви, раз купилась на мою игру без огонька? А если приобрела меня сознательно – насколько же надо не ценить самое себя…

Ко всему прочему, я стал видеть сны. И в них – миниатюрную тоненькую брюнетку с большущими синими глазами и крупными черными кудрями, падающими на плечи.

Я даже не сразу понял, что эта девчушка, похожая на киношную Мальвину, и есть та самая лупоглазая лахудра, донор из отсталого мира. А когда наконец понял, долго не мог прийти в себя.

Дальше – больше. Мне вдруг стало противно, да и постыдно участвовать в семейственном фарсе. Чего ради надувать этот мыльный пузырь, прикидываясь мужем чужой женщины? Ради славы, денег? С деньгами хорошо, но на тот свет я их не заберу. И в зеркало, когда бреюсь, смотрю не на славу, а на собственную физию. И жена была бы наверняка счастливее с кем-то другим. С тем, кто хотя бы доволен положением вещей. Вывод напрашивался очевидный – нужно разводиться. Так будет правильно. По-настоящему благо…

И тут меня будто ужалило. Благородно, значит? В полном соответствии с гарантированным эликсиром? Выходит, потребленный месяц назад хороший вкус в придачу к благородству и верности меня все же добил. По здравому рассуждению получалось – хваленый иммунитет закончился. Значит, это все эликсиры. И теперь я расту духовно и наслаждаюсь гармонией с миром и самим собой. А как же тогда настоящая владелица благородства, «Мальвина»? Та, которая донор хорошего вкуса, верности…

Не додумав, я отправился прямиком в ближайший ломбард.

– Есть толерантность, – принялся нахваливать товар ломбардщик, едва я переступил порог. – Принципиальность, преданность, альтруизм…

– Не интересует, – прервал я и протянул уворованную у благоверной фотографию. – Это ваша клиентка?

– Наша, – подтвердил ломбардщик, справившись в картотеке. – Страна Пановия, четвертая альтернатива. Девушку зовут Бася Летинская, она из дворян, вдова. Товар высшего качества, правда, у нее мало уже что осталось. Если желаете, есть другие доноры из того же мира. Вот, скажем…

– Не желаю, – вновь прервал я. – Как туда попасть?

– Куда «туда»? – ошеломленно переспросил ломбардщик. – В Пановию? Зачем вам? Тур стоит огромных денег!

Забавно. Огромные деньги, приданоe моей благоверной.

– Я там кое-кому задолжал. А долги, знаете ли, надо платить. Хотя обязательность в нашем мире и несколько устарела.

Через три недели я высадился из мудреного вида фуникулера на задний двор приземистого сооружения, огороженного кованым забором.

– Извлекайте, – взял я за грудки прилизанного усатого субъекта, похожего на древесного жука. – Верность, любовь, благородство, вкус – все разом. Не поняли? Что ж тут непонятного, я хочу отдать долг. Дайте-ка мне адрес вот этой особы.

На кухне резко пахло яблоками и корицей. В столовой – кофе. И даже книги в библиотеке пахли – бумагой, краской, клеем. Бася усмехнулась. Похоже, ей теперь в собственном доме не найти места без навязчивых запахов. В гостиной Бася открыла на минутку окно, положила на поясницу ладони и, встав на цыпочки, вдохнула морозный воздух. Вечерело. На Желявск наплыли вуалево-прозрачные сумерки, какие бывают только в январе, на изломе зимы. Скоро Януш придет…

Родной. Надежный и заботливый. Благородный, мужественный Януш. Вернувшийся к ней с войны и позвавший в жены.

Впервые он пришел пять лет назад, Бася еще не знала тогда, что это Януш. Так же, как и сейчас не знала его настоящего имени…

Бася в тот вечер вновь упала на кровать, не раздеваясь, и лежала без сил. Ныла спина, саднили руки, на душе скребли кошки. В дверь стукнули. Видать, снова хозяин за квартплатой. Бася кое-как поднялась, отворила.

На пороге стоял смущенный молодой человек, одетый не по-здешнему. Он смотрел на Басю, молчал и дышал прерывисто. Высокий, плечистый, ясноглазый. Неуловимо похожий на…

– Вы кто? – оборвала Бася воспоминание.

– Пани Летинская, вы меня не знаете, – торопливо заговорил незнакомец, будто боялся, что она его выставит, не позволив досказать до конца. – Я хочу вернуть то, что принадлежит вам. Верность, благородство, вкус… В эликсирах.

– Вернуть? Мне? Зачем? – встревожилась Бася.

– Понимаете, они как бы… как бы они… – незнакомец явственно смутился и запутался в словах. – Мне как бы не принадлежат. Они ваши, по праву.

– Откуда они у вас? – пролепетала Бася.

– Откуда… – незнакомец утер носовым платком пробившую лоб испарину. – Я их купил. Вернее, мне их купили. Верность, потом благородство, за ним хороший вкус. Я принес вам все это, вот здесь, взгляните.

Незнакомец растерянно захлопал себя по карманам, затем извлек из внутреннего перетянутый тесьмой шелковый узелок и стал торопливо развязывать.

– Вот же они, – бормотал он. – Этот тип, ломбардщик, клялся, что извлек почти без потерь. Я заставил его наклеить этикетки. Благородство, верность, так… Возьмите, пани, теперь это снова ваше.

Бася замерла. Подняла на гостя глаза. Покраснела от неловкости.

– Я подумала, – медленно, не отводя взгляда, сказала она, – что мы… что мы с вами могли бы… – она осеклась.

– Что? – подался вперед незнакомец и вдруг осторожно взял Басю за локти. – Что бы мы с вами могли?

Бася закрыла глаза.

– Могли бы выпить, – сказала она тихо, едва слышно, – эти эликсиры вместе. Напополам.