Глава 11,

полная открытий

Игра в бридж шла своим чередом. Дамы то выигрывали, то проигрывали. Наконец принц объявил малый шлем.

– Какие пьесы вы предпочитаете – английские или французские? – спросил он у Амалии. – Лично я нахожу Шекспира смехотворным. Все эти бесконечные разборки моих предков действуют мне на нервы. Мне больше по душе Скриб, например. Вы не видели «Стакан воды»?

– Я обожаю Скриба, – сказала Амалия со значением.

Арчи сделал неверный ход, и малый шлем завалился ко всем чертям.

– Кузен, черт побери! – воскликнул раздосадованный Берти. – Как ты мог так подвести меня? Ох! – Затем он обратился к Амалии: – Но, признаться, для меня большое удовольствие проиграть вам!

Леди X., с горящими, как у сфинкса, глазами, молча наблюдала, как принц отсчитывает свой проигрыш (сущие пустяки, игра шла по маленькой) и, поднявшись из-за стола, предлагает руку Амалии.

– Кто это? – спросила Амалия, указывая на леди X. – Она все время на меня смотрит.

– Кто, эта дама? – совершенно искренне изумился Берти. – Понятия не имею!

Он небрежно кивнул Ундервуду, отвечая на его поклон, а тот даже застыл на месте, видя, с кем принц идет.

– Теперь она окучивает наследника, – шепотом пожаловался Лаймхауз. – Не пройдет и недели, как весь двор будет у ее ног.

Ундервуд поморщился. Слово «окучивает» отдавало простонародьем, а благородный лорд не любил излишне тривиальных выражений.

– Главное, следите, чтобы она не окучила вас, – съязвил он. – Наследник, слава богу, не имеет никакого влияния на государственные дела, а о ваших слабостях все наслышаны.

– Да если она только подойдет ко мне, ей несдобровать! – вскричал Лаймхауз в негодовании. – Чтоб я… с какой-то жалкой интриганкой…

А между другой парой шел иной диалог.

– Что-то у Ундервуда недовольный вид, – заметил Берти, повернувшись к спутнице. – Неужели маменька ему отказала? Похоже на то. Смотрите, толстяк тоже не находит себе места.

Сердце Амалии затрепетало от радости.

– Это лорд Печатный Станок? – небрежно спросила она у Берти.

– Да, так его называют, – подтвердил принц.

– Интересно, а правда то, что говорят о его жене?

– А что говорят? – загорелся любопытством Берти. Для тех, кто вращается в свете, сплетни – едва ли не единственная духовная пища, доступная их пониманию.

– Будто бы, – Амалия понизила голос, – она и толстяк… Гм!

– Не может быть! – поразился принц. – Она же страшна, как семь смертных грехов и лондонский зоопарк в придачу!

– Говорят, Лаймхауз не по доброй воле пошел на это, – заметила Амалия. – Кажется, он соблазнил ее на пари, представляете? Хотел, очевидно, доказать, какой он неотразимый.

– Вот бедняга-то! – посочувствовал Берти. – А с кем было пари?

– Понятия не имею, – отозвалась Амалия, обмахиваясь веером. – Упоминали лорда… лорда… Ну как же его…

– Сеймура?

Лорд Сеймур был в парламенте самым горячим сторонником войны с Россией. Кроме того, Амалия имела на него зуб за то, что именно он послал своих людей встретить ее в Дувре.

– Не помню, – недовольно сказала Амалия. – В любом случае это невероятно… смешно.

– Действительно, – согласился Берти, от души смеясь. – Хм, рогатый Ундервуд… Так ему и надо. Этот мерзавец порой слишком многое себе позволяет. Вы не представляете, что он написал как-то о мисс Джеббинс, нашей прекрасной актрисе… А все оттого, что ее разок видели со мной в экипаже.

– Ваше высочество! – ужаснулась Амалия, отнимая руку. – Так общение с вами столь опасно? Нет, Берти, я не хочу, чтобы обо мне писали в газетах. Это так вульгарно! Книгу я могла бы еще вынести, но газеты, в которые потом заворачивают черт знает что… это уже чересчур!

И она, взяв под руку Арчи, увлекла его прочь.

– А театр? А Скриб? – кричал принц ей вслед.

– Ваш кузен – настоящее чудовище, – заявила Амалия своему супругу. – Боже, какие гадости он мне говорил!

– Какие? – спросила леди Эмбер, подходя к ним с приятным на вид джентльменом лет сорока.

– Ах, обычные сплетни! Будто бы сэр Лаймхауз соблазнил жену лорда Ундервуда, чтобы иметь на него влияние.

– Леди Ундервуд? Но она же добродетельна, как Пенелопа! – засмеялся джентльмен. – Правда, у меня сложилось впечатление, что добродетельна она скорее поневоле.

– Кажется, я что-то слышала об этом, – призналась леди Эмбер. Для светской дамы нет хуже греха, чем признаться в незнании последних слухов. – Верно, Ундервуд и Лаймхауз и впрямь сблизились с некоторых пор.

– Интересно, лорд Ундервуд знает? – спросил джентльмен.

– Это лорд Стивен, мой муж, – представила его леди Эмбер, вспомнив, что он и Амалия еще не знакомы. – По-моему, лорд Ундервуд целиком полагается на благоразумие своей жены.

– На ее уродливость, хочешь ты сказать, – отозвался ее муж, разглядывая бриллиант на груди Амалии. – А вам не откажешь в смелости, миледи!

– В каком смысле? – настороженно осведомилась Амалия.

– Это ведь «Принцесса», так? Прекрасный бриллиант, но у него есть один изъян: он приносит несчастье всем, кто им владеет.

– Да что вы говорите! – вскричала Амалия. Бросив исподтишка взгляд на Арчи, она заметила, что он побледнел и смешался.

– Сначала он принадлежал некоему Крафту, но тот неожиданно разорился и был вынужден продать камень герцогу Олдкаслу, отцу вашего мужа, миледи. Тот, насколько мне известно, подарил его своей жене, и вскоре она умирает от чахотки. Камень переходит к ее единственной дочери, которая через некоторое время наложила на себя руки. Все были просто шокированы этим ужасным происшествием! После смерти дочери камень возвращается к старому герцогу, ее отцу. И что же? Он внезапно скончался от апоплексического удара. Его старший сын, не веря в злокозненность камня, подарил его своей невесте. Вы ведь слышали, что с ними произошло? Они утонули во время медового месяца. – Лорд Эмбер вздохнул и пожал плечами. – Но на этом дело не кончилось.

– Неужели?

– А Арчи вам ничего не рассказывал? Про пожар, например? Или про дерево?

– Что за дерево? – спросила Амалия.

– Месяц назад, – нехотя отозвался Арчи, – загорелся флигель в замке. Еле удалось потушить. Через неделю молния ударила в вековой дуб возле замка, пришлось его спилить.

– Вот так-то. – Лорд Эмбер пытливо посмотрел на Амалию. – Воистину, миледи, вы очень, очень мужественная женщина.

– Нет, – отозвалась Амалия, удерживая на лице улыбку, – просто я не суеверна.

– Стивен, – вмешалась леди Эмбер, – не пугай герцогиню.

– Меня не так-то легко испугать, – заметила Амалия, теперь уже без всякой улыбки.

– Я вас понимаю, – важно промолвил лорд Эмбер. – Вы носите при себе талисман!

– Серьезно, – сказала леди Эмбер, – все в Лондоне верят, что на этом камне лежит проклятие.

«Проклятие?» Ну да, проклятие. Так вот о чем говорилось в том письме, найденном в ее комнате! «Мы счастливы, как никогда», – а вскоре их не стало. Амалия почувствовала, как мурашки пробежали у нее по коже. Она поглядела на «Принцессу» – та была сверкающая, сиреневая, восхитительная. Чтобы такой камень – и приносил несчастье? Вздор!

– Есть лишь два проклятия, в которые я верю: бедность и нездоровье, – отозвалась она. – Даже если в это мгновение в меня ударит молния, я не переменю своего мнения.

– Что ж, как знаете, – задумчиво проговорила леди Эмбер. – Но помните: мы вас предупреждали!

В другом углу гостиной двое ни на мгновение не спускали с герцогини глаз.

– Принц на нее смотрит, – говорил Лаймхауз.

– С принцем леди Х., – заметил Ундервуд. – Уж она-то не позволит ему делать глупостей.

– Вы приставили к ней надежных людей? – допытывался пушечный баронет.

– Джонс, О’Брайен, Мэллиган и Рейли следят за ней и ее поваром днем и ночью.

– И что?

– Ничего. Она была в посольстве, была у мадам Шаплен. Повар не отлучается с кухни.

– Может быть, попытаться подкупить его?

– К чему? Что может знать какой-то жалкий повар? Меню завтрашнего обеда?

Негр за колонной, слышавший весь разговор, ухмыльнулся. Пресловутые Джонс, О’Брайен и К^о были на редкость ненаблюдательны и начисто лишены воображения, иначе они знали бы, какие чудеса способна творить жженая пробка, не говоря уже об обыкновенном женском платье и хорошо подобранном парике.

Вчера Амалия вызвала Франсуа и спросила у него:

– Мой Франсуа, ты способен ради меня на подвиг?

– О! Надо кого-нибудь прирезать, мадам?

– Ничего подобного, Франсуа! Мне нужно, чтобы ты раздобыл мне образцы почерка леди Джейн Ундервуд и Лаймхауза, а также бумагу, на какой он обычно пишет. На сегодня, пожалуй, все, но есть одно «но»: у особняка неотлучно дежурят два экипажа, один у парадного входа и один у черного. Похоже, что за нами следят.

– Может, слегка оглушить их, мадам?

– Ни-ни, Франсуа, никакого насилия. Слушай, что я придумала.

Вечером агент Рейли увидел, как из черного входа появилась прачка с корзиной грязного белья на голове. Покачивая бедрами, она двинулась вверх по улице.

– Вот это куколка, – вздохнул Рейли.

«Куколка», которой был не кто иной, как переодетый Франсуа, отправилась в небольшой пансион, который держала его соотечественница, обладавшая двумя достоинствами: она была слепа и глуха, когда от нее это требовалось. Франсуа снял у нее комнату, вытащил из корзины кое-какие подозрительные приспособления и стал ждать ночи, коротая время за изучением подробной карты Лондона.

Ночью он проник в дом лорда и леди Ундервуд, где подружился с тремя симпатичными собаками, которых их хозяева, бог весть почему, считали злыми. После Ундервудов он нанес визит Лаймхаузу, который попортил Франсуа немало нервов тем, что вернулся среди ночи, разбудил слуг и долго орал на них. Франсуа пришлось слушать все это, лежа под кроватью, из-под которой он смог выбраться, только когда Лаймхауз уже заснул.

– Он храпел, как слон, мадам! – доложил Франсуа своей хозяйке. – Нет, даже как стадо слонов!

Утром сменивший Рейли Джонс заметил курчавого негра с небольшим чемоданом, входящего в особняк. Негр проскользнул в комнату Франсуа, смыл с лица и рук грим и явился пред ясные очи герцогини Олдкасл.

– Очень хорошо, – одобрила действия своего помощника Амалия. – Вечером ты должен подложить записку, которую я тебе дам, в карман Лаймхаузу, до того, как его примет королева. Я полагаю, он приготовил письменный доклад, так вот: записка должна быть в том же кармане!

Изучив почерк леди Ундервуд, она написала на розовом листке следующее трогательное послание: «О Джордж! Вы совсем обо мне забыли! Как вы могли? Ваша навеки, с разбитым сердцем».

– Если нам очень повезет, – продолжала Амалия, отдавая записку Франсуа, – Ундервуд увидит ее и, может быть, начнет кое-что подозревать.

– А как же Лаймхауз? – спросил Франсуа. – Он не догадается, что записка подложная?

– Он наверняка получает дюжины таких записок, – усмехнулась Амалия, – как ты думаешь, он будет ходить по любовницам и выяснять: «Дорогая, это не вы мне написали?» Кстати, быть негром тебе очень идет, в таком виде и поедешь с нами к королеве. Если кто-нибудь из слуг с тобой заговорит, неси тарабарщину. Ты же не обязан понимать по-английски!

– Слушаюсь, мадам!

Со своей стороны, Амалия сделала все, чтобы в судьбоносный вечер вывести королеву из равновесия: облачилась в роскошное платье, вовсю ратовала за войну, дурно играла в бридж и несла околесицу. Судя по всему, ее усилия принесли свои плоды.

Кроме того, она запустила две сплетни, нацеленные на то, чтобы унизить Ундервуда. Почему именно две? Потому что одна версия происшедшего это не сплетня, а данность, Амалии же была нужна именно сплетня. Существуют две разновидности последней: первая – правдоподобная ложь, вторая – правда, успевшая обрасти выдумками. Амалии, разумеется, подходила лишь первая разновидность. Ложь должна быть именно обоснованной, иначе в нее никто не поверит, а значит, никто не захочет ее повторять. Если некий Смит (или Иванов) известен тем, что не берет в рот ни капли, бесполезно говорить про него, что он алкоголик; но если у того же Смита (Иванова) натянутые отношения с женой, никто не удивится, услышав, что он ее поколачивает. Пугающая внешность леди Ундервуд требовала особого подхода к «производству» сплетни о ней, и именно поэтому Амалия выставила сразу два предлога для интереса Лаймхауза. Леди Эмбер поведала услышанное дюжине знакомых, а принц Уэльский распространил среди всех остальных. Когда этот скучный вечер наконец подошел к концу и гости получили высочайшее позволение удалиться, Амалия с удовлетворением констатировала, что она сделала все, что могла, и главное – что ее усилия принесли определенные плоды.

В карете Арчи молчал. Амалии тоже было не до разговоров, и она задумчиво поглаживала пальцем бесценную «Принцессу», искрящуюся в сумерках.

Негр-слуга отворил дверцу кареты и помог Амалии спуститься, после чего исчез. Возможно, он растворился в окружающей тьме.

– Арчи, – сказала Амалия с упреком, когда двери особняка на Парк Лейн закрылись за ними, – вы зловредный младенец! Вы что, нарочно дали мне «Принцессу», надеясь, что со мной произойдет несчастье и я утону? Меня уже пытались утопить, так что запомните: ничего у вас не выйдет!

– Еще бы, – отозвался герцог обидным тоном, – кому суждено быть повешенным, тот не утонет!

– Сударь, – вспыхнула Амалия, – если бы я не была так хорошо воспитана, я бы дала вам пощечину! Но так как я леди до кончиков ногтей, то поступлю по-другому.

Герцог поспешно поднял руки к ушам, но допустил промах, ибо Амалия что было силы двинула его коленкой в причинное место. Арчи захрипел, согнулся надвое и повалился на пол.

– Уилер! – спокойно позвала Амалия. Уилер был лакеем герцога во время его приездов в Лондон. – Пойдите помогите его светлости. Похоже, у него эпилептический припадок.

– Иду, миледи!

Однако, сделав несколько шагов, Уилер остановился и с изумлением воскликнул:

– Но, миледи, мой хозяин не страдает эпилепсией!

Глаза Амалии светились золотом.

– Тогда почему же он лежит на полу и хрипит? – язвительно осведомилась она и, оставив сконфуженного лакея размышлять над этим вопросом, ушла к себе.