Глава II

Молча разглядываю я нашего главного в этой Фазе врага. Впервые передо мной стоит деятель ЧВП собственной персоной, да ещё и сознаётся в этом.

Вопреки моим предположениям, Маринелло относительно молод. Ему лет около сорока, не больше. Хотя, судить о возрасте по внешнему виду у таких людей (людей ли?), занятие неблагодарное. Высокий лоб, длинные, прямые волосы каштанового цвета. Тонкий, с небольшой горбинкой, нос, чуть полная верхняя губа, мягкий подбородок. А вот глаза… Большие, тёмно-карие, они смотрят на меня без всякой злобы, с нескрываемым интересом и даже, по-моему, доброжелательно. Клянусь Временем, доброжелательно! В них я вижу всё, что угодно: и лёгкую грустинку, и безмерную усталость. Вот только ни злобы, ни ненависти в них я не вижу.

— Плохо иметь дело со слишком ретивым, слишком злопамятным, да ещё и не слишком умным подчинённым, не так ли, Андрей? — прерывает мои физиономические исследования Маринелло, — Он получил ясный приказ: «Доставить сюда графа Саусверка». Но ведь никто не поручал ему допрашивать тебя. Представляю, что было бы здесь, задержись я минут на тридцать. Вот уж, воистину, услужливый дурак опаснее врага. А он — действительно дурак. Ведь мог же он в прошлой операции отбить у вас ярла. А он даже не сумел понять толком, что и де Легар — тоже ваш агент. Упёрся в тебя и поплатился за это. Теперь захотел отомстить за позор поражения. Да мстить-то надо было по-другому! А он и здесь наломал дров. Герцога Солсбери упустил, бесценные документы позволил уничтожить. Кстати, здорово вы переиграли меня с засадой в порту! Признаюсь, здесь я прокололся. Ну, да, да! Что ты так смотришь на меня? Лорд-регент уже на пути в Англию, и мне его не достать. Можешь радоваться, вы снова победили, в этой операции. Однако присаживайся, пообедаем. Нам предстоит долгий разговор.

Он подаёт пример, усаживаясь за столик:

— Лично я голоден. Полагаю, что и у тебя, после такой напряженной работы, не слабый аппетит. Здесь хватит на двоих. Прошу.

Что ж, не буду заставлять упрашивать себя, тем более, что я действительно голоден. Да и кто знает, когда удастся поесть в следующий раз? Знаем мы эти приёмы: свирепый следователь, мягкий следователь; кнут, пряник… Всё-таки я плохо собой владею, всё-то у меня на морде написано, потому как Маринелло тут же говорит:

— Зря ты так думаешь. Дешевую игру и не играю. Вот мол, вырвал из лап палачей, а теперь задабривает, пытается в душу влезть. Ерунда! Я знаю, что тебя так дёшево не купишь. Лучше ешь спокойно, и не думай ни о чем плохом. Я тебя доставил сюда не для того, чтобы получать от тебя какую-либо информацию.

— А для чего?

— Для того, чтобы поговорить.

Ничего себе! Просто для того, чтобы поговорить. Как вам это нравится?

— Ты считаешь, что нам есть, о чем разговаривать? Да и что это за разговоры, когда одного из собеседников тащат силой, да ещё и пыточным арсеналом стращают. Чтобы поразговорчивее был, что ли? — усмехаюсь я, раздирая жареную перепёлку.

— Зря иронизируешь. Каким образом мы смогли бы ещё встретиться? Представь себе ситуацию: где-то в таверне к тебе подходит шевалье де Шом и говорит: «Господин лейтенант, с вами желает встретиться для приватной беседы епископ Маринелло. Вам будет угодно назначить место встречи, или вы последуете со мной в его резиденцию?» Какая будет твоя реакция? А поговорить нам есть о чем. Зря ты так скептически улыбаешься. Я считаю, что двум неглупым людям всегда есть о чем поговорить. Не знаю, какого мнения о себе ты, но я нас с тобой глупыми отнюдь не считаю. За двух неглупых людей! — Маринелло поднимает кубок.

— Допустим, — говорю я, поставив на стол пустой кубок, — Но прежде чем беседовать с кем-то, я должен знать, с кем. Хотя бы знать его имя. Ведь не Маринелло же ты на самом деле.

Он усмехается горькой усмешкой:

— Что в имени тебе моём? Что тебе это даст?

— Хотя бы видимость равноправия. Ты знаешь, кто я, а я — нет. Или даже имя твоё — страшная тайна?

Маринелло смеётся:

— Зачем же сразу так драматизировать? Никакой тайны нет, ларчик открывается просто. Моё настоящее имя для твоего языка настолько неудобопроизносимо, что мне будет доставлять мало радости наблюдать, как ты всякий раз насилуешь свои связки и язык.

— Но как-то я должен к тебе обращаться. Не называть же тебя всё время Маринелло.

— А называй, как хочешь. Ну, к примеру, Мефистофелем.

— Ха! Не слишком ли ты о себе высокого мнения? Ишь, куда хватил! Да какой ты, в Схлопку, Мефистофель? Меф, самое большее, Мефи!

— Пусть будет так. Я же сказал: называй меня, как тебе больше нравится. Хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Тут он внезапно смеётся:

— Вижу по твоим глазам, что как раз в печку-то ты бы меня сейчас поставил с большим удовольствием. Ты знаешь, я готов многое для тебя сделать, но такую вот радость доставлять тебе не буду.

— Говоришь, что готов многое для меня сделать? Даже выпустить отсюда?

— И выпущу. Только сначала поговорим. А когда поговорим и всё решим, даю слово, выйдешь отсюда целым и невредимым.

— В таком случае, прежде чем мы начнём разговаривать, я хочу узнать, чем кончилась вся заварушка в «Сломанной подкове»? Кто-нибудь из моих людей уцелел? Или это секрет?

— Я уже говорил, что у меня от тебя нет никаких секретов. Я и сам только что хотел рассказать тебе всё. Из твоего отряда и отряда де Легара остались в живых четыре мушкетера и один гвардеец. В том числе и твои друзья: де Сен-Реми и Степлтон. Израненные, но живые. Кстати, мушкетеры, слов нет, прекрасные воины. Надо было мне летучие отряды из них комплектовать. Теперь о твоей подруге. Мушкетеры своими жизнями обязаны ей. Когда де Шом захватил тебя, он сразу утратил всякий интерес к исходу сражения и покинул постоялый двор. А твоя подруга сожгла все документы и ларец и, держа наготове бомбу, выглянула на площадку. Тебя она не увидела, послушала что творится внизу, покачала головой и на секунду задумалась. Потом она сотворила такое, отчего я сразу понял, что она тоже ваш агент. Я и раньше заподозрил её, когда увидел, как она владеет оружием: в этом мире женщины на такое не способны; но тут убедился окончательно. Она вся напряглась, глубоко вздохнула и пропала с экрана моего монитора. А на втором этаже среди людей де Шома словно Ангел Смерти гулять начал. Я быстро сообразил что к чему и переключил масштаб времени. Там я вновь увидел её. Но все остальные напоминали статуи, они как бы застыли в самых нелепых позах. Это было здорово! Мы так не умеем. А вы все владеете этим?

— Да. Де Шом опередил меня на пару секунд. Еще мгновение, и я ушел бы в ускоренный режим, и тогда тебе пришлось бы искать нового носителя для своего агента.

— Ах да, верно! Я уже дважды наблюдал, как ты это проделывал. Первый раз, когда прорывался в Красную Башню через толпу Черных Всадников, а второй, когда вырубал нашего агента в банке.

— Точно.

— Слушай, научи меня этому.

— Ишь, чего захотел! Я же не спрашиваю тебя, каким образом де Шом вырубил меня в «Сломанной подкове» да ещё и доставил сюда так, что наши не смогли меня вытащить к себе.

— Так спроси, и я отвечу. Вот этим.

Он достаёт предмет, напоминающий старинный пистолет с широким раструбом вместо ствола.

— Это глушитель или блокиратор. Его излучение подавляет и полностью блокирует Матрицу того, на кого он направлен. Матрица подавляется настолько, что сторонний наблюдатель не может уловить никаких признаков её активности. Для него объект как бы умер. Это низкочастотный излучатель комбинаций пси и каппа полей. Работает в довольно широком диапазоне и весьма эффективно, как ты сумел заметить.

— Вряд ли смогу ответить тебе столь же откровенно. Дело в том, что для управления собственным ритмом времени надо пройти длительную подготовку под наблюдением специалистов, и эта подготовка для каждого отдельного человека индивидуальная. Здесь требуется настройка психики для управления гипоталамусом, который посылает по нервным волокнам импульсы с частотой резонансной собственным альфа ритмам. А дальше всё просто, задаёшь своему организму нужный ритм времени и действуешь в нём столько сколько тебе нужно.

Меф смеётся:

— Действительно, просто! Но я закончу. В настоящее время твои товарищи рыщут вокруг этого замка в безуспешных попытках проникнуть внутрь.

— Безуспешных? Плохо же ты знаешь де Легара, Мефи.

— Почему же? Я нисколько не умаляю его возможностей. Но даже если он сюда и проникнет, то он ничего не найдёт. Это помещение не сможет обнаружить ни один смертный.

— Но ведь ты знаешь, что де Легар — не простой смертный, и он в состоянии увидеть то, что не видят другие.

— Вот этого я бы ему не посоветовал делать. Конечно, он может запросто заполучить и предъявить мне указ императора или кардинала об обыске замка. Я не намерен сейчас ссориться ни с тем, ни с другим, и я пущу его сюда. И всё кончилось бы ничем, будь он просто де Легаром. Но в данном случае, проникнув сюда, он отсюда уже не выйдет.

Меф многозначительно поглаживает блокиратор, лежащий у него на колене.

— Кстати, обрати внимание на потолок этого помещения, — советует он.

Поднимаю глаза: ничего особенного. Потолок, как потолок, куполообразный, каменный. Только вот почему-то он густо утыкан медными прутками.

— Верно заметил, — кивает мне Меф, — в этой камере так же создана достаточная напряженность комбинации пси и каппа полей. Твои товарищи наблюдать тебя здесь не могут, для них это помещение блокировано. Между прочим, эти же поля блокируют все твои паранормальные способности, так что не пытайся здесь войти в ускоренный ритм времени, чтобы выбраться отсюда. Никакого результата, кроме сильной головной боли, ты не добьёшься.

Меф грустно улыбается, а мне нечего возразить. Да, сейчас у него все козыри на руках, и заход с его стороны. Делать нечего, будем играть и подождём своей раздачи, а там видно будет. Отрезаю себе приличный кусок мяса, наливаю в кубок вина и, прожевав первый кусочек, предлагаю:

— Ты ведь хотел поговорить со мной? Приступай, я готов.

Меф наливает себе вина, закуривает сигару и, внимательно посмотрев на меня своими чуть грустными глазами, начинает говорить, словно размышляя вслух:

— Признаюсь, я не сразу пришел к такому решению. Поначалу, когда ты дважды встал на моём пути и разрушил все планы, я был готов совсем к другому. Первый раз ты каким-то чудом сумел восстановить потерянное управление самолётом и увести его от этого завода. Должен сказать, что в глубине души я был рад, что всё так кончилось. Мне самому доставляло мало радости уничтожение нескольких миллионов ни в чем не повинных людей. Но для того Мира это был единственный выход, и моё руководство настояло на таком варианте.

Я хочу спросить: выход куда и откуда? Но Меф продолжает, не обращая внимания на мой порыв.

— Второй раз ты вмешался в мои дела в Синем Лесу. Там было уже посерьёзнее. Мало того, что ты забрал у нас Золотой Меч, добыть который нам стоило немалых трудов, ты ещё убил моего лучшего друга. Вот этого я простить тебе не мог. Помнишь Черного Рыцаря? Я тогда пришел отомстить тебе. Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Я был прав? Конечно, прав! Но я не учел одного. Твой Золотой Меч оказался точной копией настоящего. И когда ты понял, в чем дело, ты воспользовался его свойствами. Мне оставалось только бежать.

— Кстати, Мефи, ты говоришь, что Синий Флинн был твоим другом. Объясни тогда, если сможешь: я до сих пор не пойму, почему он не воспользовался свойствами Золотого Меча, когда ему уже было ясно, что он побеждён?

— Ну, положим, это было ясно тебе, но не ему. Он был из тех, кто борется до конца. А потом, я всегда говорил ему, что когда-нибудь его дурацкие принципы его же и погубят. Так и получилось. Он же не знал, кто ты есть на самом деле и, видимо, посчитал неэтичным применять против сэра Хэнка всю мощь Золотого Меча. К слову сказать, ты в своё время не постеснялся.

— Но в отличие от него, я-то знал, что за противник противостоит мне. Да и ты был хорош. Вышел на меня как Лаэрт против Гамлета: с отточенной шпагой против спортивной, хорошо еще, что не с отравленной.

— Туше! — Меф разводит руками и отпивает из кубка вина.

Некоторое время он молчит и задумчиво разглядывает бок индейки, словно считает на нём рёбрышки. Пересчитав их, он продолжает:

— Дальше провалы пошли один за другим. Твой друг перехватил нашего агента во время сражения под Красным. Результат: Луи проиграл сражение. Затем он сорвал захват ремонтной базы ядерных боеголовок, и вся операция, которая готовилась долго и тщательно (надо же было ещё и обесточить базу, а это было далеко не просто), пошла псу под хвост. Здесь, в Лотарингии, вы с ним натворили такого, что если к этому добавить и сегодняшнее наше поражение, то в пору всю работу сворачивать. Но венцом всего была твоя вторая работа в образе сэра Хэнка. К этой операции мы готовились почти три года! Явился Андрей Коршунов и натворил такое, что сейчас моё руководство решает: либо начинать всё с нуля, либо махнуть на этот Мир рукой и оставить его вам. Я сразу понял, с кем мы имеем дело, ещё во время твоей второй схватки с Дулоном на копьях. Должен сказать, ловко ты купил его во время боя на булавах. Он долго чертыхался, но потом всё-таки признал, что ты превзошел его по всем статьям, и он с удовольствием посидел бы с тобой за столом, поговорил с тобой по душам и выпил за твоё здоровье. Кстати, он вовсе не собирался отравлять тебя. В твоё вино он всыпал сильнодействующее снотворное, и только. Ты проспал бы до утра, а за это время Лина проникла бы в Красную Башню.

— Ничего бы у вас не получилось. Там, кроме меня, действовало ещё четверо. Андрей работал в образе Ургана, моя подруга — в образе Ялы, мой непосредственный шеф — в образе короля Рене, и ещё один агент — в образе Черного Всадника.

— Вот в чем дело! Последнего-то я и не вычислил. Надо же, до чего додумались! А я-то гадал, почему последняя засада у Красной Башни не сработала. Ну, да ладно. Пойдём дальше. Когда ты узнал имя Золотого Меча, кстати, мы два года пытались расшифровать надпись, и закрыл переход на Желтом Болоте, тебя у нас хотели объявить вне закона и начать за тобой глобальную охоту. Но я настоял на ином, а я всё-таки имею немалый вес в нашей организации. Я ведь прекрасно видел, чего это тебе стоило, и оценил по достоинству. На такое способен далеко не каждый. Вот тогда-то я и пришел к выводу, что с тобой надо не бороться, а договариваться.

— Ха! Договариваться!? Интересно, о чем? Да, ты сказал, что меня у вас хотели объявить вне закона. Это за что же?

— А ты хорошо представляешь, что такое Священный Огонь Нагил? Нет, конечно! Ты представляешь, каково гореть в нём? А ведь ты протолкнул на нашу сторону сразу три шара их пламени. Да ещё и уничтожил часть пространственно-временного континуума. В страшных мучениях погибло тридцать восемь сотрудников, уничтожена центральная лаборатория по созданию прямых переходов. Уничтожена вместе с уникальных оборудованием. Да ты ещё и Лину зарубил, не пожалел красавицу. Стоила ли игра таких свеч?

— Ну, Лина — вопрос особый. Ведь я ударил её мечем, а она готова была меня лазером резануть…

— Снова туше, — сокрушенно разводит руками Меф.

— Ну, а что касается уничтожения перехода и жертв с вашей стороны, то на войне, как на войне. Сеющий ветер, пожинает бурю.

— Война, говоришь?

Меф допивает вино и долго с интересом смотрит на меня своими странными глазами. Неожиданно он спрашивает:

— А зачем война? Что мы делим? Я тебя спрашиваю. Зачем вы вмешиваетесь в наши дела? Ведь мы-то вам не мешаем!

Интересный поворот. Они нам не мешают!

— Слушай, Мефи, ты в самом деле так думаешь или из меня дурака строишь?

Меф тяжело вздыхает, в его взгляде появляется оттенок разочарования.

— Я думал, ты поймёшь сразу, а ты оказался таким же, как и все. Хотя, чего я ожидал, на что надеялся? Глупо ожидать, что воспитанный в стае волчонок станет вегетарианцем, и, наоборот, лосёнок станет хищником. Придётся начинать с самого начала. Скажи-ка мне, Андрей, какова цель вашей деятельности, для чего вы работаете, во имя чего взвалили на себя такое бремя?

Это ещё интересней. Умеет же он ставить вопросы, ничего не скажешь. Кстати, я никогда конкретно над этим не задумывался, просто некогда было. А ведь и в самом деле, для чего? В любом случае цель должна оправдывать средства, а игра стоить свеч. Я закуриваю, наливаю себе ещё вина, не спеша, общипываю кисть винограда. Меф молчит, ждёт моего ответа. Время побери, надо отвечать. Пауза затянулась до неприличия. Он-то, наверное, думает, что я сейчас подбираю формулировки поточнее, а я-то ломаю голову над другим. Плохо, когда в таким разговоре приходится отвечать одновременно и оппоненту, и самому себе. Тут надо обладать мудростью не Совы, а целой стаи этих птиц.

— Знаешь, на этот вопрос можно отвечать обстоятельно и долго, а можно в общем и кратко. Как ты предпочитаешь?

— Для начала: в общем, и кратко.

— В таком случае ответ будет звучать так: наша цель — счастье Человечества, мы работаем для его блага.

— Вот так; ни больше, ни меньше? — я вижу, как в глазах Мефа загораются огоньки, а он продолжает, — Не ошибусь, что, давая такой ответ, ты хорошо понимал, что за ним сразу последует ещё один вопрос, не менее сложный.

С каким удовольствием я послал бы его вместе с его вопросами в Схлопку! Но, увы, я лишен такой возможности. Ведь не он у меня «в гостях», а я у него. В конце концов, лучше беседовать на такие сложные темы, сидя за столом с кубком вина, хорошей закуской и сигарой, чем отвечать на самые простые, не абстрактные, вопросы, вися на дыбе и поджариваясь над жаровней.

— Понимаю, тебя интересует моя точка зрения на то, в чем состоит счастье Человечества, и что я понимаю под его благом?

— Угум, — мычит сквозь зубы Меф.

Пока я размышлял, он успел вцепиться зубами в тот самый бок индейки, который совсем недавно так внимательно изучал.

— И ты, наверное, ждёшь, что я сейчас дам тебе такое же краткое и точное определение? Не надейся. Над этим вопросом ломало головы множество поколений философов всех мастей. У каждого был свой ответ и свой путь достижения всеобщего счастья и блага, и все они были так же далеки от истины, как и их оппоненты. Так что не жди от меня новейшей и всеобъемлющей концепции счастья человеческого.

Меф быстро дожевывает и проглатывает кусок, запивает его глотком вина и поднимает палец:

— Вот, вот! Именно это я и хотел от тебя услышать. Вы поставили себе цель, взялись за её осуществление, а к чему стремитесь, сами толком не имеете представления. Так?

— Ты так агрессивен, что можно подумать: у тебя есть ответ на этот вопрос. Интересно было бы послушать.

— Не обо мне речь. Допустим, что у меня есть концепция всеобщего счастья и блага. Но раньше я хотел бы услышать тебя. Ведь вы противостоите нам и вмешиваетесь в нашу деятельность, исходя из своей концепции счастья человеческого и его блага. Так в чем заключается счастье Человечества? Эх, Андрей! Человечество — слишком большой коллектив и слишком сложная система, чтобы можно было преподносить ему рецепты единого счастья. Ведь даже то, что является индивидуальным счастьем личности — тайна за семью печатями. А ведь на Земле живёт несколько миллиардов человек, в каждом Мире. И каждый из них понимает счастье по-своему. Так как же ты определишь, что нужно для счастья всему Человечеству?

— Ты прав, каждый из этих миллиардов людей понимает счастье по-своему, но если тщательно проанализировать эти понятия, то найдётся много общего…

— Ага! — прерывает меня Меф, — Пища, кров, тепло, существо другого пола и так далее. Это, уважаемый Андрей, счастье домашнего кота: есть где подремать, тебя кормят, гладят, иногда на случку водят. Человеку для счастья нужно много больше. Хотя, взять, к примеру, твой Мир. Там подавляющему большинству для полного счастья больше ничего и не нужно. Разве что, денег побольше, чтобы побольше благ себе приобрести. Извини, я не имею в виду тебя лично. Ты ведь — не большинство. Кто бы из твоих современников согласился рисковать своей жизнью в чужом времени?

— Всё-таки ты не прав. Конечно, настоящее человеческое счастье подразумевает нечто большее, чем совокупность этих животных его составляющих. Но беда моей Фазы в том, что даже эти составляющие даются людям с большим трудом и распределяются между ними крайне неравномерно. Да и обладание ими, в большинстве случаев, крайне неустойчиво. Поэтому в моё время родилась своеобразная концепция: счастье не в конечной цели, а в процессе её достижения.

— Странная концепция. Так можно всю жизнь чего-то достигать, ничего не достигнуть и помереть счастливым. Не кажется ли тебе, что кто-то из тех, кто уже всего достиг, специально её вам подбросил?

— Вполне возможно. Согласен также и с тем, что мне не известно, в чем состоит человеческое счастье и готов выслушать твою концепцию.

Меф берёт другую сигару, закуривает её и, помолчав, начинает:

— Хорошо. Мы договорились до того, каждый из многих миллиардов людей понимает счастье по-своему. Одному надо много, другому поменьше, одному хватает материальных благ, другому нужны духовные потребности, третьему — радости и муки творчества и так далее. Одни достигают желаемого с трудом, другим всё легко даётся. Но есть два общих момента, без которых счастье, заметь, я имею в виду всеобщее счастье, невозможно. Первый момент: ничто и никто не должны создавать препятствий для достижения человеком счастья, то есть, никто не должен строить своё счастье за чужой счет и препятствовать другим добиваться своего счастья. Второй момент состоит в том, что люди должны быть уверены, что в один не очень прекрасный момент они не лишатся всего, что на них не обрушится война, экологические бедствия, экономические кризисы, эпидемии и ещё Время знает что. У тебя есть возражения против такой концепции?

— В принципе нет. Но на твои два момента у меня есть два вопроса. Первый: ты где-нибудь видел такое общество, где всё это осуществлено?

— Если ты не видел, то это не значит, что такого общества нет. Но об этом позже. Давай второй вопрос.

— Если такова ваша концепция всеобщего счастья, то почему вы вмешались в жизнь моей Фазы и разрушили государства, которые пытались построить жизнь именно на этих принципах? Ты знаешь, о чем я говорю.

— Ты говоришь о государствах, пытавшихся воплотить в жизнь коммунистические принципы. Вряд ли это им удалось бы. А даже если бы и удалось, конец был бы тем же. Этот конец запрограммирован для вашей цивилизации самим выбором пути её развития.

— Ты в этом убеждён?

— Не менее, чем ты. Ты же сам наблюдал концы цивилизаций, основанных на безудержной, так называемой, рыночной экономике. Здесь спектр весьма широк: от ядерной зимы до кризиса сверхпотребления или экологической катастрофы. Что может остановить группы людей, для которых прибыль, сверхприбыль и наращивание этой сверхприбыли заслоняют всё, становятся смыслом существования? Законы? Да они сами устанавливают эти законы и с помощью этих законов задавят тех, кто попробует ограничить их амбиции, удержать их в единых рамках. Все эти разговоры о «правовом обществе», о « верховенстве закона» — красивая сказочка для обывателей. Эту сказочку за хорошие деньги рассказывает им на все лады «независимая пресса». Демократия в том виде, в котором она у вас существует, неважно в какие одежды она рядится, это издевательство над самим этим понятием. Демократия — власть народа. Сколько стоит избирательная кампания? Так какой же представитель народа сможет выложить такие деньжищи? И ваш коммунизм недалеко ушел от этого. Тех же щей, да пожиже влей. Как там западная пресса обзывала вас? Тоталитарное общество? Ха! А чем отличается рыночное общество от коммунистического в этом плане? Да ничем! Здесь прекрасно работает политика двойных стандартов. Но я опять отвлёкся. Они, глупые, и не подозревают, что только диктатура может их спасти. Они сами придут к этому, но будет уже поздно!

Что-то Меф увлёкся. Начал с одного, переключился на другое, а сейчас говорит о третьем. И не пойму, куда он клонит? Попробую копнуть:

— Так ты считаешь, что спасение цивилизации в диктатуре. Давай уж, говори до конца. Какая именно диктатура тебе больше нравится? Может быть, фашистская?

Меф замолкает и странно сморит на меня, словно удивляясь, как я до этого додумался?

— Возможно, что и фашистская, — неожиданно спокойно говорит он, — А возможно, и любая другая форма диктатуры: теократия, диктатура пролетариата, абсолютная монархия, что угодно. Любая форма диктатуры, только не демократия. Демократия, это всегда говорильня, и за этими парламентскими словоблудиями всегда можно заговорить ценную идею и протолкнуть то, что выгодно той или иной группировке. Да здесь ещё и «свободная пресса», извечная спутница демократии. Нет, Андрей, коренные преобразования возможны только при диктатуре. Демократия не способна даже саму себя поддержать, не говоря уж о поддержании цивилизации. Вот, представь на минуту, что Человечество начало неотвратимо вырождаться. Столетие, другое, и общество будет на девяносто пять процентов состоять из кретинов или из уродов. Что делать? Предлагается вариант: подбор доноров и выращивание зародышей в искусственной среде. Но при этом надо на все сто застраховаться от случайностей, то есть свести на нет естественный способ размножения. Как это сделать? Ответ прост: половая жизнь должна быть объявлена вне закона. Как ты думаешь, демократически избранное правительство сможет когда-нибудь и при каких-либо условиях принять такой закон и проконтролировать его исполнение?

Мне, не взирая на всю трагичность описанной ситуации, становится смешно:

— А ты полагаешь, что диктатура сможет добиться исполнения такого закона? Да едва его обнародуют, как она будет сметена всеобщим восстанием!

— Вот тут ты ошибаешься. Да диктатура потому и диктатура, что ей глубоко плевать на мнение тех или иных слоёв общества. А для достижения поставленных целей она не остановится ни перед чем. Ни перед массовым применением смертной казни, ни, как в приведённом примере, перед массовой кастрацией. А для устрашения всё это можно будет проделывать публично. И будь уверен, если диктатура стоит на ногах твёрдо, она своего добьётся! Но сама по себе диктатура не является самоцелью. Это — только средство.

— Средство для чего?

Меф смотрит на меня, хитро улыбаясь:

— Вот мы и пришли к самому главному. По законам жанра я сейчас должен был бы оставить тебя поразмышлять над этим вопросом, но у меня нет времени на такие эксперименты. Поэтому, я сразу дам тебе ответ. Цель должна быть одна и она проста, как закон Ома. Отказ от технического прогресса. Не делай такие страшные глаза и не считай меня идиотом. Я сказал не «научно-технического», я сказал «технического» прогресса. Это существенная разница. Научный прогресс способствует тому, что человек познаёт строение атомного ядра. Научно-технический тут же догадывается о том, что эти ядра у некоторых элементов можно относительно легко расщепить, а из некоторых других синтезировать третьи ядра. А технический прогресс тут же реализует эти идеи в ядерную и термоядерную бомбы. Научный прогресс вопит в ужасе: «Побойтесь Бога! Да разве ради этого мы работали?» Тогда научно-технический прогресс предлагает использовать внутриядерную энергию для преобразования её в электрическую. Но и тут технический прогресс говорит своё веское слово. Строят атомные электростанции, которые используют мизерную составляющую часть энергии атомного ядра, тепловую. Да и ту только на пятнадцать-двадцать процентов, а всё остальное летит в трубу. Это при всём при том, что благодаря интенсивной деятельности цивилизации, построенной по техническому образцу, Земля уже перегрелась сверх всяких мыслимых пределов… Я вижу, у тебя есть возражения?

Меф прикрывает глаза и, слегка улыбаясь, ждёт моей реакции. А у меня в голове не укладываются его слова. Как его понимать?

— Я правильно тебя понял? Ты сказал: отказ от технического прогресса?

— Повторить? — Меф открывает глаза и в упор смотрит на меня.

— Не надо повторять. Те факты, которые ты привёл, довольно убедительны. Но попробуй, объясни мне, как может существовать и развиваться цивилизация без технического прогресса?

Глаза Мефа сморят на меня с иронией. В них ясно читается мысль: видел я кретинов, но такого вижу впервые.

— Вот видишь, ты даже не можешь представить себе такую возможность. А ведь вы очень хорошо изучили несколько цивилизаций биологического характера. Ваши агенты даже работали там. Правда, эти цивилизации отказываются сотрудничать с вами. Как ты думаешь, почему?

Не дожидаясь ответа (долго же пришлось бы ему ждать), он отвечает сам:

— А зачем вы им нужны? Чем вы можете им помочь, чему научить? Да вам самим у них учиться надо! Все технические цивилизации, которые вы поддерживаете, напоминают инвалида, которому все жизненно-важные органы, начиная с конечностей, кончая сердцем и органами чувств, заменили протезами. Причем, львиная доля энергии у вас уходит на совершенствование этих протезов. А о главном, о человеке, вы забываете. Каково ему жить с этими протезами?

— Я бы не сказал, что слишком плохо. По крайней мере, до сих пор никто не жаловался.

— Это потому, что им не с чем сравнивать. Но вы-то сравнить можете! Но почему-то не хотите. Человек неотвратимо вырождается. Он уже не венец Природы, а раб технических протезов. Вы отрываете человека от его естественного единства с Природой, а над самой Природой, своей матерью, грубо надругаетесь. И она жестоко мстит вам. Сколько новых форм злокачественных заболеваний обнаружено в твоём только Мире за последние десятилетия? А как помолодела эта страшная болезнь! А вспомни СПИД! А вспомни, какие страшные эпидемии время от времени разражаются в благополучных, высокоразвитых в техническом отношении, цивилизациях. Медики с ног сбиваются, разрабатывая новые методы диагностики, лечения, новые медицинские препараты. Но… А вы никогда не завидовали вашим домашним любимцам: кошкам и собакам? Конечно, нет, чуть что — вы тащите их к ветеринарам. Да выпустите вы их в лес или в поле, и ваши сугубо домашние существа инстинктивно найдут нужную травку и вылечатся от любых недугов. А человек этот бесценный дар Природы утратил безвозвратно. А между тем, жители биологических цивилизаций крайне редко прибегают даже к лечению травами, не говоря уж о хирургическом вмешательстве. Все заболевания они лечат массажем, иглоукалыванием, внушением и сексом. Да, да, особенно сексом. Вы уже обратили внимание, что секс у них занимает особое, чуть ли не главнейшее место в жизни. И это не случайно. Для вас это одна из радостей жизни, а для них это вся жизнь. Ты не поверишь, но правильно дозированными и грамотно исполненными сексуальными действиями они способны даже заставить рассосаться злокачественную опухоль. Согласись, это значительно приятней, чем хирургическая операция, которая, впрочем, не всегда приносит успех. К слову сказать, раковые заболевания у них такая же редкость, как в твоём Мире чума или оспа. Они ведут слишком здоровый образ жизни, чтобы болеть этой дрянью. Кстати, Знаешь ли ты, какова средняя продолжительность жизни в биоцивилизациях? Ну, конечно, раз вы с ними не работаете, то ты и не интересовался. Так вот, я тебе скажу: восемьсот-девятьсот лет! И это не Мир старых развалин. В шестьсот лет они выглядят и чувствуют себя так, как вы — в сорок.

— Мефи, ты загибаешь. Биологический предел жизни человека, как вида, не превышает двухсот сорока лет.

— Кто тебе это сказал? Это относится только к техническим цивилизациям, где в самых высокоразвитых не смогли продлить жизнь более чем до ста восьмидесяти. Вспомни, какие усилия потребовались на расшифровку человеческого генома. Расшифровали, и что? Начали создавать новейшие и эффективнейшие лекарственные препараты, новые методики лечения и так далее. А в биоцивилизациях геном расшифровали давным-давно и сразу ухватили суть. А суть в том, что микроскопические, бесконечно-малые, не затрагивающие сути человеческой, воздействия на геном подарили им почти тысячелетие полноценной, активной жизни. С самого начала своего развития они, встав на путь единения с Природой, начали развивать скрытые потенциальные возможности человека. Им не нужен транспорт, к их услугам телекинез и телепортация. Им не нужны электростанции, они умеют напрямую высвобождать энергию, скрытую в веществе, и используют её не в примитивных формах тепловой или электрической… Да мало ли что они ещё умеют! Присмотрись к ним сам повнимательнее на досуге. Между прочим, тот Мир, где ты закрывал наш переход на Желтом Болоте, был буквально в двух шагах от поворота на биологический путь развития. Там даже были личности, которые могли возглавить это движение и повести за собой других. Я имею в виду Нагил. Они от природы наделены многими ценными качествами и усиленно развивают их в себе и в своих потомках. Но нужен был побуждающий толчок, хороший повод для того, чтобы Нагилы взялись за дело. То есть, нужна была критическая ситуация. Мы замыслили населить этот Мир враждебной для человека нежитью. Тогда Нагилы, объединившись, возглавили бы войну людей с нею. А там мы бы подсказали им, как надо действовать дальше. Но опять вмешался ты и перетянул Нагил на свою сторону.

— Стоп, Мефи! Ты должен признать, что у меня и в мыслях такого не было, когда я там впервые оказался. Эва сама попросила у меня помощи, и я долго колебался, прежде чем согласился. Это слишком выходило за рамки моего задания. Но сейчас речь о другом. Я согласен с тобой, что биологический путь развития цивилизации, это — благо. И возможно, что именно в этой форме цивилизации наиболее ярко воплощаются чаяния и представления людей о счастье. Хотя, я что-то плохо представляю себе Мир, где счастливы все, без исключения, и счастливы одинаково. Это, скорее, древняя легенда о рае. А в реальной жизни такой рай может быть только в палате психбольницы с безнадёжными идиотами… Ты хочешь возразить? Подожди, оставим возражения и этот спор о счастье на потом. Как-то странно звучит наш философский спор на эту тему здесь, в средневековом застенке, где ещё час назад позвякивали пыточные инструменты. Давай, ближе к делу. Пусть в жизнь той Фазы, где существуют сэр Хэнк, Урган, Нагилы Эва и Яла, мы вмешались неосмотрительно и тем самым навредили ей. Я готов это признать. Но вы своими вмешательствами в дела других Фаз разве не вредите им? Эта катастрофа на химическом заводе, эта ядерная бомбардировка Берлина, эти гигантские захоронения токсичных и радиоактивных отходов в центре Англии. Я уже не говорю о том, что вы творите в моей Фазе. Зачем всё это? Ты скажешь, что всё это для того, чтобы показать Человечеству пагубность технического пути развития. Мефи, я готов признать, что цель ваша благая, но средства… Извини, ваши средства я принять не могу и, пока имею возможность, буду противостоять вам всегда, когда вы замыслите подобное вмешательство.

— Так ты считаешь, что цель не всегда оправдывает средства. Смотря, какая цель…

— И смотря, какие средства!

— Для достижения великой цели хороши любые средства! — жестко парирует Меф и с хрустом откусывает большой кусок яблока.

Пока он его смачно прожевывает, я пытаюсь уяснить: кто сидит передо мной? На фанатика он не похож. Это убеждённый и уверенный в своих убеждениях человек. Такой противник вдвойне опасен.

— Что ж, Мефи, вот тебе и casus belli . А ты ещё удивлялся, почему мы воюем с вами. Какая ещё может быть реакция на подобные методы работы? Вы непрошеными вторгаетесь в жизнь Фаз, обосновываетесь там как у себя дома, действуете годами. Вы организуете там прямые переходы, невзирая на пагубные последствия этих действий в виде спонтанных, непредсказуемых переходов. Да, да! Не делай вид, что тебе это неизвестно. Не даром де Ривак не пошел за мной в такой переход. Он знал, что выбраться оттуда — один шанс на тысячу. По прямым переходам вы тащите в средневековье автоматы, лазеры и ещё Время знает что; вот, блокиратор этот. Вы как пауки плетёте паутину своих заговоров и планируете катастрофы одна страшнее другой. Так какое же к вам может быть отношение? Чего вы в праве ожидать? Естественно, только противодействия этой вашей, с позволения сказать, деятельности.

Пока я говорю, Меф приканчивает яблоко и, дожидаясь конца моего монолога, смотрит на меня почти равнодушно, без всякого интереса.

— Примерно такой реакции я от тебя и ожидал, — говорит он, помолчав с минуту, — Но посуди сам, как разнится наша работа. Вам, чтобы предотвратить какой-либо, спланированный нами катаклизм, достаточно нескольких дней, а иногда и часов. Нам же, чтобы разобраться в ситуации, спланировать и осуществить серьёзное воздействие, приходится работать месяцы и даже годы. А как иначе убедить Человечество, что их любимые игрушки грозят гибелью его праправнукам, и заставить его отказаться от автомобилей, пароходов, электростанций и всего, что принято считать предметами первой необходимости? Только сильнейшим, экстраординарным воздействием. Таким, чтобы потрясло Человечество до глубины души. Но ведь это только начало. А дальше начинается самое сложное. Ошеломлённому Человечеству надо указать правильный путь, убедить свернуть на него и организовать сложнейшую работу по этому переходу. А это уже дело не одного поколения. Так что, давай, вопрос о методах работы оставим пока в стороне. У нас ещё будет время подискутировать об этом. Тем более, что я сам не всегда восторге от того, что приходится прибегать к таким гекатомбам. Но что делать? Когда имеешь возможность заглянуть в будущее, легче согласиться принести в жертву десятки тысяч, чтобы тем самым предотвратить гибель сотен миллионов. Что же касается casus belli…

Меф неожиданно умолкает и задумывается. Он встаёт и начинает мерять камеру неслышными шагами. Похоже, что он сомневается, говорить мне о чем-то или нет. Остановившись у очага, он, не оборачиваясь, глухо говорит:

— Casus belli. Хорошо говорили древние римляне. Только вот с кем воевать? Мне кажется, Андрей, что мы, я имею в виду и вас, и нас, ищем врага совсем не там. У нас больше того, что должно объединять, а не заставлять враждовать. А силы нам надо поберечь для борьбы не друг с другом, а с совсем иным противником, гораздо более серьёзным.

— Поясни: кого ты имеешь в виду?

Меф молча возвращается к своему месту и закуривает. Он несколько раз затягивается, глядя куда-то в пол, и, наконец, тихо говорит:

— Пока не скажу. Не думай ничего плохого, не скажу не потому, что хочу что-то скрыть, а потому, что и сам толком не знаю, что это за сила, которая пытается перекроить Миры или Фазы, как вы их называете, на свой лад. Причем, сила эта ставит себе целью не процветание этих Миров, неважно на техническом ли, на биологическом ли пути; её цель порабощение. Мы уже испытали её противодействие. Оно чудовищно по своей мощи. Я уже знаю несколько Миров, где эта сила победила и полностью подчинила эти Миры себе. Зрелище, если всмотреться внимательно, тягостное, не для слабонервных. Но что это за сила, кто её использует и в каких интересах, я пока не знаю. Поначалу я предполагал, что за всем этим стоите вы. Но потом понял, что вы на это не способны, во-первых, по моральным соображениям, а во-вторых, по своим техническим возможностям. Сейчас мои люди работают в этих Мирах. Работают на грани провала, но другого пути я пока не вижу. Обещаю, как только у меня будут какие-то конкретные результаты, я выйду на связь с тобой, а ты доведешь всё до своего руководства. А там будете решать вместе. Сейчас мне ясно только одно: в одиночку ни мы, ни вы с этими неизвестными не справимся.

Меф снова умолкает и вновь упирается взором в очаг. Я обдумываю услышанное. Ничего себе! До последнего момента я считал, что кроме ЧВП у нас противника нет. А теперь получается, что они — наши союзники!? Интересно, как воспримут это известие мои товарищи? Наверное, лучше пока промолчать об этом, до тех пор пока Меф не сообщит мне конкретные результаты своей разведки в порабощенных Фазах. А, кстати!

— Ты говорил, что свяжешься со мной. Каким образом?

— По вашей компьютерной сети. Что ты удивляешься? У нас такие же возможности в этом плане, как и у вас. Твой личный код я знаю. Кстати, вот мой код, запомни его, пожалуйста. Возникнет необходимость, связывайся, — Меф протягивает мне карточку.

— Легко сказать: связывайся. Для этого мне надо, как минимум, вернуться к себе.

— И вернёшься. Вот только осуществишь одну, разработанную мной, операцию и вернёшься.

— Я не ослышался? Ты предлагаешь мне работать на вас?

— Ты не ослышался. Но ты неправильно меня понял. Я предлагаю тебе не работать на нас, а принять участие только в одной операции. У нас для этого просто нет людей с такими данными.

Я медленно встаю, а Меф спокойно сидит и улыбается.

— Слушай, Мефи, да плевал я на твой блокиратор! Ты его сейчас даже поднять не успеешь…

— И чего ты добьёшься? Ну, уделаешь ты сейчас меня, и придёт сюда да Шом. А он уговаривать тебя не будет. Он просто тебя вырубит блокиратором, потом твою Матрицу запрограммирует, и будешь ты осуществлять не одну операцию, а работать на нас всю оставшуюся жизнь, только уже в качестве зомби. Я же предлагаю тебе поработать только в одной операции. После неё я отпущу тебя с миром.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ха!

— А что тебе остаётся? Какие я могу дать тебе гарантии, кроме своего слова? Де Шом тебе даже слова не даст, он спит и видит, как будет тебя программировать.

— Ну, это ещё бабушка надвое сказала. Ты забываешь, что я в любой момент могу остановить своё сердце.

— Но твою Матрицу уже успеют списать, а во время программирования заблокируют твои возможности управления своим организмом в таких пределах. Так что, советую согласиться с моим предложением.

— Никогда!

— Зря ты так категоричен. Ты ведь даже не знаешь, что от тебя требуется. Клянусь Временем, что эта операция ни в коей мере не затрагивает ваши интересы и никак не связана с нашими воздействиями на Миры. Я же прекрасно знаю, что ни в том, ни в другом случае ничто не заставит тебя согласиться. Скажу больше, это чисто техническая операция. Она должна проводиться в высокоразвитом Мире и даже не на Земле, а глубоком космосе. У нас уже подготовлены два агента, и они уже приступили к работе. Но это не те люди, которые там нужны. Один из них — интеллектуал, мозговой центр, прекрасно всё обдумает и организует, но когда придётся действовать, ему — грош цена. Другой — отличный исполнитель, но если возникнет нестандартная ситуация, а таких там будет хоть отбавляй, он просто растеряется. А ведь ты словно создан для таких операций. Будешь потом вспоминать о ней, как об одной из самых лучших и ярких своих работ.

— Я сказал: нет! И ни к чему твоё красноречие.

— А я тебя не тороплю. Подумай. Только не слишком долго. У тебя в запасе пять суток.

— Пять суток? А дальше?

— Дальше ты просто не успеешь принять участие в операции. Да это и не существенно. В зомбированном состоянии ты там будешь бесполезен.

Меф встаёт и направляется к очагу, но почему-то проходит мимо него. Обернувшись, он говорит:

— Отдохни, пока. У тебя был тяжелый день. Мы ещё встретимся. И не торопись решать окончательно и бесповоротно.

Часть стены рядом с очагом как бы исчезает, и Меф покидает камеру, которую заливает золотистый свет, струящийся из проёма. Камни за его спиной снова возникают словно из ничего.

Через несколько минут наверху открывается дверь, и ко мне спускаются три монаха. Двое несут деревянный топчан, а третий — тюфяк, одеяло и подушку. Молча они готовят мне постель и покидают камеру. Отдыхать, так отдыхать. Если я буду всю ночь мерять камеру шагами, обдумывая слова и предложения Мефи, это делу не поможет, а завтра я буду ни на что не годен.

Утром молчаливые монахи приносят мне завтрак, кувшин вина и бадью с тёплой водой. После хорошего ужина и сна я чувствую себя в неплохой форме, и мне ничего не стоит уложить этих четверых, даже не прибегая к какой-либо сверхмобилизации. Но мысль о том, что наверху меня наверняка поджидает де Шом со своим блокиратором, действует отрезвляюще. Кивком головы благодарю монахов. Раздеваюсь и совершаю туалет, насколько это возможно при отсутствии мыла и зубной пасты. Как бы там ни было, но бедное тело графа Саусверка настоятельно нуждается в омовении после многодневного похода от схватки к схватке.

После завтрака, когда монахи приходят убрать посуду, один из них спрашивает меня:

— Что ваша милость желает заказать на обед?

Вот даже как! Оказывается, я — почетный пленник. Что ж, воспользуюсь этим правом. Я даю волю своей фантазии, разумеется, в рамках возможностей этой эпохи. Пусть епископ Маринелло похлопочет. Но монах, невозмутимо выслушав меня, только кивает.

До обеда меня никто не тревожит, после обеда тоже. Никто не мешает мне ходить вдоль стены моей камеры по тридцатиметровому кругу, обдумывать сложившуюся ситуацию и вырабатывать линию поведения. Как тогда Андрей сказал: «Силы зла властвуют безраздельно». Мы с ним назвали это время Часом Совы, мудрой и осторожной птицы. Что ж, пришла пора Сове показать свою мудрость.

А ситуация, прямо скажем, гуановая. У меня два варианта: или стать предателем, или стать зомби. Ни то, ни другое меня, мягко говоря, не привлекает. Значит, и соглашаться нельзя, и не соглашаться нельзя. Когда третьего не дано, его надо придумать и создать самому. Но что здесь можно придумать под этим колпаком? Я невольно смотрю на потолок, утыканный медными штырями.

Меф не обманывал меня. Я несколько раз пытался войти в различные режимы: то ускорить свой ритм, то отрегулировать температуру тела, то изменить ритм сердцебиения. Но всякий раз приступ головной боли, которая нарастала по экспоненте, заставлял меня отказываться от этих попыток. В таких размышлениях проходит время до ужина. И только когда монахи приходят накрывать на стол, я, глядя на них, прихожу к решению.

Не буду я сейчас ни дерзить, ни провоцировать Мефа, не буду, разумеется, и соглашаться на его предложение. Если соглашусь, надо будет приступать к работе, а это в мои планы никак не входит. В мои планы входит потянуть время, создать впечатление, что я в растерянности и мучительно ищу решение. Создать видимость того, что я пал духом. С павшим духом, ослабевшим морально, противником, Меф может расслабиться на мгновение, допустить ошибку, пусть самую незначительную. Главное, чтобы я сам не расслабился и в любой момент был готов к активным действиям.

А действия мои будут такие. Не используя никаких паранормальных способностей, рассчитывая только на своё мастерство в единоборствах, отключить Мефа и завладеть его блокиратором. Хотя… Время его знает. Я как-то раз имел возможность подраться с Магистром. До сих пор голова гудит, и рёбра болят, как вспомню. Но другого выхода у меня всё равно нет. Дальше, я, прикрываясь Мефом, как заложником, покидаю камеру и этот замок. Главное пройти мимо де Шома. Но, думаю, вряд ли он рискнёт жизнью своего шефа, особенно если у горла Мефа будет нож. Я с уважением смотрю на острый нож, воткнутый в одну из жареных бараньих ног.

Стол накрыт на двоих. Значит, ужинать я буду в компании Мефа. Что ж, один раз мне такая тактика помогла. Когда я сражался на турнире с Дулоном, то сумел заставить его поверить в близкую победу и потерять осторожность. Клюнет ли на это Меф? Надо, чтобы клюнул! Мне бы только из замка выбраться.

Меф заставляет себя ждать. От нечего делать разглядываю, что стоит на столе. Две жареные бараньи ноги, два карпа, много сыра и зелени, фрукты, два кувшина вина и коробка сигар. Неожиданно камера освещается золотистым светом. Резко оборачиваюсь и вижу Мефа, входящего тем же путём, каким он вчера меня оставил. Когда камни за его спиной «восстанавливаются», он бросает взгляд на стол и, оставшись довольным, приветствует меня:

— Здравствуй, Андрей! Извини за задержку, дела, Время их побери.

Меф усаживается к столу, наливает в кубки вино и, как бы невзначай, спрашивает:

— Ты решил?

Верный избранной тактике, я молча качаю головой. Вопреки ожиданию, Меф больше не затрагивает эту тему. Он поднимает кубок:

— Выпьем за твоего друга, который работает в образе графа де Легара. Сегодня он чуть не захватил де Шома. Того только чудо спасло.

Значит, Андрей время даром не теряет, действует, и весьма успешно. За такое известие я с радостью осушаю кубок. А Меф, тем временем, отрезает кусочек сыра и предлагает мне:

— Рекомендую, Андрей, обрати внимание на этот сыр. Его делают в монастыре святой Барбары, в десяти километрах от Шербура. Рецептуру и технологию его приготовления передал монахиням я. И то, и другое я нашел в одной из биологических цивилизаций, которая встала на этот путь под нашим чутким руководством. Ну, как?

Сыр действительно великолепный. Гурманы Магистр и Лена угощали меня всякими деликатесами, но такого превосходного сыра я не пробовал, это точно. Я только развожу руками. Меф смеётся:

— Конечно, сыр — не аргумент. Но я могу испытывать удовлетворение, хотя бы от того, что если, благодаря вам, наша работа в этом Мире пойдёт прахом, то останется в нём Шербурский сыр. С паршивого Маринелло хоть шерсти клок.

Что ж, с юмором у Мефа всё в порядке и проигрывать он умеет, ничего не скажешь. За ужином мы беседуем в основном на темы, связанные с прошедшими операциями, где мы тем или иным образом соприкасались и противостояли друг другу. Меф высказал мне своё восхищение по поводу моей выдержки и высокого мастерства, которые я проявил, восстанавливая управление сверхскоростным самолётом и уводя его в сторону от химического завода.

— Ты тогда сделал невозможное. Я просто не поверил своим глазам. Все наши расчеты и моделирование ситуации дали стопроцентный результат. И вдруг, пилот каким-то чудом восстанавливает управление. Но этого мало. Вытащить машину, пикирующую с такой скоростью в каких-то десяти метрах от земли, да ещё и суметь посадить её после этого!

— Видишь ли, Мефи, в реальной жизни я был лётчиком-истребителем и летал на аналогичных машинах. Пусть не таких скоростных, но всё же.

— Вот это-то меня и поразило. Как мог профессионал взяться за такое безнадёжное дело?

Я вспоминаю «игольное ушко», через которое я, по расчетам Катрин, должен был провести машину, и полностью соглашаюсь с Мефом.

— Ты прав. Затея была безнадёжной, один шанс на тысячу. Потому-то я тогда и подстраховывался. Еще в пике я слегка отвернул влево. Уж если и грохнуться, то в лес, в поле, но не на завод.

— Так ты сознательно шел на это? Мм-да…

Я пожимаю плечами. Что можно сказать, если его это так удивляет?

Из дальнейшей беседы я узнаю, что при встрече «Конго» с пришельцами у Голубой Звезды люди Мефа действовали с такой же целью как и мы. Стелла, их агент, должна была вывести из строя главный отражатель, чтобы «Конго» не смог подойти к системе. Но у неё что-то не сработало, и отражатель вышел из строя в самый неподходящий момент.

— Но кто организовал встречу «Конго» с пришельцами? Мы считали, что это были вы, — спрашиваю я.

— А это как раз то, о чем я вчера говорил. То самое вмешательство неизвестных сил. Видишь теперь, к каким методам они прибегают и с кем сотрудничают. Ну, до завтра. Что-то засиделись мы с тобой.

Меф встаёт. Я жду, что сейчас он напомнит: «Осталось четверо суток». Но он просто подходит к стене, открывает проход и, кивнув мне на прощание, исчезает в золотистом сиянии.

Присаживаюсь на топчан. Первый день результата не принёс. Меф ни на секунду не расслабился, ни разу не выпустил меня из поля зрения. Он позволял себе отвернуться лишь тогда, когда стоял у очага, слишком далеко, чтобы я смог достать его одним прыжком. Да, Меф — настоящий профессионал. Ничего, время ещё есть.

Утром он неожиданно появляется вместе с монахами, которые приносят мне завтрак. Оценивающе посмотрев на столик, он вдруг предлагает:

— Как ты смотришь на чашку хорошего кофе?

— Разве здесь это возможно?

— Здесь, — он делает ударение на этом слове, — всё возможно. Прошу.

Он направляется к стене и жестом приглашает меня следовать за собой. Без опаски вслед за Мефом прохожу через стену золотистого свечения и останавливаюсь в изумлении. Это довольно просторная комната в одном из верхних этажей замка (а я полагал, что моя темница — в подземелье). Через стрельчатое окно видны поле, река и далёкий лес. У окна — рабочий стол, вращающееся кресло. Рядом кресло для отдыха, диван. А по другую сторону… компьютер! Именно компьютер. Пусть иной, чем у нас, конфигурации, но я же не Микеле Альбимонте, чтобы с первого взгляда не разобраться что к чему.

Справа от входа, кстати, каменная стена за моей спиной уже восстановилась, я вижу небольшой кухонный комбайн, бар с холодильником и ещё кое-что знакомое. Приглядевшись, понимаю, что передо мной Синтезатор. Как бы его конструктивно не исполнили, от панели управления и сенсорного датчика никуда не денешься. Меф видит моё удивление и поясняет:

— Да, это — компьютер и Синтезатор. Не понимаю, чему ты удивляешься? Как же мне здесь жить и работать?

— А откуда ты берешь энергию?

— Видишь ли, дело в том, что мы с тобой уже не в Лотарингии, но ещё и не в моём Мире. Это что-то вроде промежуточной зоны или шлюзовой камеры между двумя Мирами. Вот здесь, — он подходит к окну, — у меня солнечные батареи. А когда нужна большая мощность, я включаюсь в энергосистему своего Мира по этой линии, — он показывает на уходящий под пол кабель, — Правда, работать можно ограниченное время, так как нагрузка на энергосистему получается слишком большая. Может возникнуть аварийная ситуация. Но я же обещал кофе, а сам угощаю тебя болтовнёй. Извини.

Он подходит к бару, достаёт пакет с кофе, кофемолку и начинает хлопотать у кухонного комбайна. При этом он совершенно не обращает на меня внимания. Всё во мне подбирается, вот он — долгожданный момент! Еще секунда, и Меф будет в моих руках. Но тут у меня будто шаровая молния в мозгу взрывается. «Мы уже не в Лотарингии. Это — промежуточная зона или шлюзовая камера…» Стоп! Страшным усилием воли буквально хватаю сам себя и торможу уже начавшийся боевой бросок на Мефа. Заставляю себя расслабиться. Отсюда я не выберусь. Еще мгновение, и я бы разоблачил себя. Меня прошибает холодный пот, в коленях появляется предательская слабость. Чтобы скрыть своё состояние, подхожу к окну, присаживаюсь в кресло и закрываю глаза. Интересно, заметил ли Меф что-нибудь? Хотя, выдержка у него, дай Время. Мне ещё учиться и учиться.

А Меф, поставив кофейник на конфорку, оборачивается ко мне и говорит:

— Последи, пожалуйста; как только пена поднимется, сними. А я пойду, переоденусь в своё. Ты не представляешь, как мне эта сутана надоела. Завидую вам: несколько дней и пошли домой. А поживите в средневековье несколько месяцев. Вся эта экзотика вам так осточертеет, что не будете знать, куда бежать от неё.

— Ты так полагаешь? — отвечаю я, — Не знаю, Мефи, не знаю. Вы, наверное, плохо мобилизуетесь на задание. Мне в своё время пришлось полгода провести на Второй Мировой войне в качестве лётчика-истребителя. Причем, воевал я на стороне Советского Союза в первые, самые тяжелые, месяцы войны. Думаю, это будет покруче десятка Лотарингий. А я тогда принял решение остаться там до конца войны, так как тот, кто пошел бы мне на замену, боевого опыта не имел и погиб в первом же бою, да ещё и эскадрилью погубил бы. Но меня сбили, и я с честью вышел из игры.

— Интересно, — глаза у Мефа загораются, — Я ничего не знаю об этой твоей работе.

— Это потому, что я выполнял её до того, как попал в Фазу Стоуна.

— Еще интересней! Расскажешь?

— Ну, если тебе это так интересно, почему бы не рассказать.

— Я сейчас вернусь, — говорит Меф и уходит в ранее не замеченную мной дверь.

Впрочем, когда дверь закрывается, я не могу отличить её от стены. Её выдаёт только дверная ручка, торчащая прямо из камня. Даже щелей нет. Сняв закипевший кофейник, подхожу к компьютеру. Пульт управления несколько иной, символика тоже не знакомая, но разобраться, в принципе, можно. Дисплеев не четыре, как у нас, а пять. А вот процессорного блока, блока памяти и считывающего устройства что-то не видно. Зато рядом с панелью на планшете лежит устройство, напоминающее «мышку». Но это явно не «мышь». Скорее, выносной пульт, так много на нём клавиш.

— Изучаешь? — слышу я голос за спиной, — Правильно делаешь. Пригодится, если вы будете сотрудничать с нами. А в этом я не сомневаюсь. Пусть не завтра, но послезавтра вы столкнётесь с более серьёзным, чем мы, противником. И тогда наше сотрудничество будет неизбежным.

Оборачиваюсь. Сзади стоит Меф. Он уже не в сутане, а в «цивильной» одежде. Хотя, на мой взгляд, лучше бы он оставался в сутане. Глаза режет сочетание ярко-зелёных и синих цветов. Вся одежда выполнена из ткани отливающей серебром и сверкающей при каждом движении. Всё в обтяжку: тонкий свитер, шорты до верхней трети бедра, не то чулки, не то колготки. Исключение составляет бархатистая мантия до пояса, которая свободно свисает, схваченная на шее серебряной цепью. Да, вид у Мефа ещё тот. Но что поделаешь, о вкусах в чужих Фазах не спорят.

— Так, я вижу, кофе готов, — говорит Меф и достаёт из бара чашки, — Сейчас мы с тобой выпьем кофейку, а потом пойдём к тебе, позавтракаем. У меня здесь только самое необходимое, вряд ли это доставит тебе удовольствие. В этом плане Лотарингия даст мне сто очков вперёд. А пока мы пьём кофе, расскажи мне о своей работе на войне.

Коротко рассказываю ему о своих действиях в сорок первом году. Разумеется, опускаю всё личное и в первую очередь свои отношения с Ольгой. Тем не менее, Меф слушает меня с напряженным вниманием, не сводя с меня заинтересованных глаз. Когда я заканчиваю, он вздыхает:

— Всё это лучше один раз увидеть, чем пять раз услышать. Ты сможешь набрать мне на этом компьютере код той Фазы, где ты работал?

Он подходит к компьютеру и начинает объяснять мне принятую у них систему кодирования. Я быстро врубаюсь, но тут мне становится неприятно при мысли, что Меф будет смотреть на меня с Ольгой.

— Знаешь, я что-то запамятовал. Столько времени прошло, да и события последних дней… — начинаю я.

— Ладно. Это дело поправимое. У меня есть характеристики твоей Матрицы, время и место я знаю. Запущу программу-искатель и посмотрю, как ты воевал. А сейчас пойдём завтракать.

За завтраком он неожиданно вновь заводит разговор о преимуществах диктатуры перед демократией.

— Вот ты в сорок первом году воевал против фашизма. На твой взгляд, как я позавчера понял, это самая страшная форма диктатуры. Должен сказать, что здесь ты ошибаешься. Ты, выходит, ещё не знаком с диктатурой Святой Инквизиции, с восточной деспотией, где жизнь человека ценится меньше чем опиумная затяжка. Да мало ли какие страшные формы может принять неограниченная диктатура. Но это всё крайности. Главное в другом: любая форма диктатуры для Человечества более предпочтительна, чем любая форма демократии.

Далее Меф распространяется на тему того, что диктатура всегда открыто говорит народу: чьи интересы она выражает, и ставит этот класс или группу общества в привилегированное положение. Остальные слои общества знают свои права и обязанности и должны держаться в этих рамках. В этом случае они даже не заметят гнёта диктатуры. Тем более, что, как правило, четких границ между классами и группами не существует. Так что, родившись в крестьянской семье, ты можешь стать священником или офицером и, тем самым, попасть в класс или группу, интересы которой защищает диктатура. Более того, при любой диктатуре поощряется выдвижение достойных по их личным качествам.

Демократия же всегда базируется на лжи. И главная ложь, это — всеобщее равенство всех перед лицом закона. Взять даже обычное уголовное дело. Здесь процессуальный кодекс работает только для тех, у кого есть средства нанять хорошего адвоката. А если у человека этих средств нет, то будь он трижды невиновен, он никогда не сможет доказать, что следствие и суд грубо нарушили статьи процессуального кодекса и осудили его незаконно.

Вторая ложь демократии состоит в том, что она якобы выражает интересы всего народа. Это даже юридически невозможно. Демократия может выражать интересы только тех кругов, которые могут влиять на властные структуры, лоббировать их. То есть опять же тех, у которых для этого есть средства. Ни о каком движении между классами и слоями при демократии не может быть и речи. Вниз, пожалуйста; вверх, только при наличии средств. Тем самым, поощряется преступность, ибо честным путём средства для этого заработать невозможно.

Псевдокоммунистическая демократия, пока она была диктатурой пролетариата, была более прогрессивной, чем то, во что она превратилась после провозглашения так называемой социалистической демократии. Если при рыночной демократии главную роль играют деньги, то при псевдокоммунистической — связи, то есть близость к любым кругам, имеющим власть.

— Но мы увлеклись, — неожиданно прерывает себя Меф, — Оставляю тебя до ужина. Надеюсь, мои речи не пропадут втуне, и ты подумаешь над ними хорошенько. До вечера.

Меф уходит к себе, а я основательно задумываюсь. В том, что говорил Меф, многое соответствует истине. Но неужели он полагает, что я предпочту фашизм любой, даже самой ублюдочной, демократии. Конечно, демократия — жалкая пародия на сам смысл этого слова, но слишком уж много разных диктатур оставило на Земле свой такой неизгладимый след, чтобы я вот так, с разгону, уверовал в их благо.

Меф опять не дал мне никаких шансов осуществить свой замысел. Но мне кажется, что сегодня он уже держал себя несколько посвободнее, чем накануне. Вечером встретимся ещё раз, понаблюдаю. Главное, не упустить момент.

Я уже привык к графику, по которому меня посещают монахи, что приносят еду, уносят посуду и так далее. Поэтому, когда за час до ужина наверху лязгает дверь, я удивляюсь. По лестнице спускается фигура, закутанная в сутану. Кто бы это мог быть и зачем?

Настороженно жду. Фигура спускается вниз и подходит ко мне, откидывая капюшон, скрывающий лицо. Волосы встают у меня дыбом. Великое Время! Это — Нина Матяш, то есть Лена!