Остранение

Искусство находится в перманентном поиске новых впечатлений, вечно пытается удивить зрителя и самое себя. То, что находят большие художники, эпигоны затем растаскивают на впечатления помельче и постепенно лишают первоначальной энергии.

Самые радикальные течения в искусстве со временем превращаются в собственную противоположность, в банальность. Любая форма, любой прием рано или поздно перестает работать. Трудно представить, как шокировало публику первое абстрактное искусство, когда смотришь на вдохновленные Кандинским обои. Та же история с авангардным джазом, обложками хеви-металлических пластинок, матерными словами в литературе. Мы засыпаем на голливудских боевиках, несмотря на скорость и интенсивность действия, так как знаем, что будет дальше. Теоретик искусства Виктор Шкловский называл это автоматизацией: если восприятие становится поверхностным, незатрудненным, внимание зрителя не включается, искусство перестает быть искусством.

Антоним автоматизации Шкловский нарек остранением. Вместо того чтобы лить текст плавным потоком, русские писатели начала XX века (Андрей Белый, Андрей Платонов) принялись намеренно сгущать вещество языка, подбирая трудные для восприятия звуковые сочетания и метафоры, тормозя читателя в каждой фразе. Лев Толстой, наблюдая людей глазами лошади, заставляет нас сомневаться в разумности самых простых поступков и диалогов. Художник, рисуя предмет так, будто видит его впервые, делая его странным, вместе с нами переосмысливает всё, что мы знаем об этом предмете, о мире и о языке. Остранение возможно на всех уровнях, от необычного синтаксиса в прозе до новых форм и языков искусства.

С графикой есть проблема, которая в этом контексте кажется подарком: в ней цвета, формы, пространство – всегда странные, остранение происходит как бы само собой. Даже в самом реалистичном изображении, даже в фотографии, как бы мы к ней ни привыкли, происходят как минимум три странных события: движущиеся объекты становятся неподвижными, объемные не поворачиваются при смещении точки зрения, всё изображенное меняет масштаб. Узнавая объект, мы подспудно удивляемся тому, насколько он одновременно равен и неравен прототипу. Этот куб Неккера – всегда событие для зрителя.

Любое изображение – чудо, даже самое простое и банальное. Мы переживаем его независимо от того, по вкусу ли оно нам: умиляемся пушистым мишкам и диснеизированным портретам, впечатляемся радужными закатами на уличных вернисажах, отшатываемся от хеви-металлических скелетов. Уже потом, если доходит дело до эстетического анализа, мы пытаемся высокомерно отменить первое впечатление, скрыть его от себя. Общеупотребительные приемы позволяют быстро прийти к впечатляющему результату и в первую очередь впечатлиться самому. Чтобы заставить себя искать новые подходы и сценарии, нужно серьезное усилие.

Филип Бёрк

Портрет Джулии Робертс

На первом этапе обучения графике мы учимся добиваться ясности, а на втором, как говорит книжный дизайнер Евгений Корнеев, «можно переходить к созданию проблем для зрителя – в игровых дозах». Любой прием, если выкрутить ручку его громкости или применить в неожиданном контексте, остраняет. Специфические для каждого автора приемы остранения не только задерживают внимание зрителя, но и создают тот уникальный опыт, который позволяет ему узнать работу художника по крошечному фрагменту.

Филип Бёрк намеренно взламывает образ, радикально заостряя цветовые контрасты. Гротескное искажение лица лучше всего работает там, где не создает комического эффекта, а добавляет энергии распаду образа, волнообразным разрушительным колебаниям формы.

Остранение – не просто способ включить внимание зрителя. Это именно та сила, которая выталкивает самих художников из зон безопасности, принуждает их искать новые ходы. Вероятно, самый известный пролонгированный эксперимент в остранении – портреты Пабло Пикассо. Именно изображая конкретных людей, Пикассо добивался максимального контраста между свободной формой и знакомым зрителю образом. Портреты Пикассо – безусловные чемпионы по количеству зрительских насмешек и плевков, но провокация заложена в них вполне осознанно. Не удовлетворившись инструментарием европейской художественной школы, Пикассо искал новых впечатлений и нашел их в традиционном искусстве Берега Слоновой Кости, а затем и всей Центральной и Западной Африки. Это искусство не поддается анализу в логике европейского искусства, которое большую часть своей истории училось точно воспроизводить видимую действительность. Вдобавок, Африка, даже если вычесть Сахару, всё еще вдвое больше Европы, и генетическое разнообразие экваториальной расы больше, чем европеоидной и монголоидной вместе взятых.

О культурном разнообразии можно спорить, но в разных регионах Африки сформировались совершенно разные художественные системы. Взрыв от столкновения европейского и африканского визуальных мышлений в руках Пикассо был настолько мощным, что множество художников до сих пор питается его энергией. Но к африканскому искусству стоит обращаться и напрямую, это неиссякаемый источник вдохновения и конкретных пластических идей, источник остранения.

Метафора

На вопрос «Что такое впечатление?» нейрофизиолог Ольга Сварник, смеясь, ответила: «Плохо вербализуемое состояние». Если человека мы можем подробно описать с самых разных точек зрения, то для впечатления, которое производит портрет, бытовой язык слишком беден и прям. Как при зрительском анализе портрета, так и в работе над ним необходимо хорошо вербализовать свои состояния. Здесь не обойтись без иносказания, метафоры.

Метафора – не просто украшение речи, это мощный инструмент мышления. С помощью метафоры удобно прояснять сложную терминологию или «сверять часы» – договариваться о правильном подходе к тому или иному аспекту задачи. Сформулировав метафору будущей работы, мы получим критерий качества, который всегда подскажет правильное решение. Метафора используется в социологии, экономике, физике. Задумайтесь, как меняют сначала лексикон, а потом и жизнь учителей и школьников метафоры «школа как фабрика» и «школа как сервис».

«Хорошая аналогия подобна диагональной лягушке», – сказал Кай Краузе (Kai Krause), герой истории цифровой графики. Все метафоры (или аналогии, здесь различия непринципиальны) в какой-то момент исчерпывают себя и превращаются в бессмыслицу, а то и в опасное вранье. Чрезвычайно важно решить, на какой базовой метафоре вы строите свою работу над задачей, и затем вовремя отключить ее, перестать обращаться к ней, ведь школа – это не фабрика и не ресторан, а портрет – не анекдот. Но в шутке о диагональной лягушке есть нюанс и даже небольшое чудо. Краузе, издеваясь над любителями метафор вроде меня, в поисках максимально нелепого примера создал, сам того не желая, незабываемый ядовитый образ. Диагональная лягушка – существо абсурдное, как улыбка чеширского кота, подпоручик Киже или Скотомудилище, и настолько же жизнеспособное.

Фернан Леже

Механик

Хорошая графика подобна диагональной лягушке. Она странная. Она запоминается сразу и навсегда. Она отлично плавает. При необходимости она сбивает из молока масло. Она смеется последней. Даже если метафоры ненадежны и требуют выдерживания в скепсисе, из них всё равно можно добыть прекрасное черт-те что.

Метафора – это сравнение. Если она в достаточной мере удалена от образа героя, их сходства и различия становятся центробежными и центростремительными силами и создают в портрете мощное напряжение. Люсьен Фрейд пишет лицо как кусок мертвой плоти, каждый его портрет – предсказание смерти. Бэкон пишет лицо как галлюцинацию, зыбкий, смазанный движением призрак во тьме. Фернан Леже составляет портрет из черно-белых градиентов как конструкцию из металлических труб, его человек – плоть от плоти индустриального века.

Метафора может лежать в плоскости визуального решения, описывать работу целиком: есть портреты, которые бьют по носу, обволакивают, как теплая шаль, окатывают холодной водой. В одной работе может быть множество метафор, для каждого зрителя своя. Осознанным усилием вычитывая их, вытягивая на поверхность, вдумчивый зритель создает собственный сценарий смотрения, заостряет выбранный аспект впечатления и так вступает в сотворчество с художником.

Тима Радя, Сергей Клещев, Кирилл Воронков

Портрет Федора Спехова из проекта «Вечный огонь»

Портреты павших солдат и офицеров Второй мировой войны выполнены в уникальной технике монументальной пирографии: их выклеили на досках смоченными в керосине бинтами и подожгли. Огонь здесь – одновременно художественный инструмент и многослойная метафора.

Андре Каррильо

Портрет Мохаммеда Али

На этом портрете боксерские перчатки уподоблены комиксным бабблам, ведь словами Али владел не хуже, чем кулаками. Здесь есть еще одна рифма: хвосты бабблов рифмуются с жалами, напоминая о самой известной фразе героя: «Порхай, как бабочка, жаль, как пчела». Интересно, что Али изображен в позе обороны, что продиктовано скорее убористой композицией, чем образом.

В журнальном портрете и плакате метафора работает иначе, появляясь только в части изображения, сравнивая какую-то его деталь с новым объектом, который становится комментарием к образу. Сравнение происходит на уровне узнаваемых, знаковых форм. Такая метафора не отменяет метафоры общего впечатления, но концентрирует на себе внимание зрителя, часто затеняя сам портрет.

То, что принято называть визуальной метафорой, при ближайшем рассмотрении распадается на самые разные фигуры графической речи. Самая простая из них, общая для речи и графики – это рифма. Метафора всегда опирается на нее, связывая рифмой сравниваемые вещи, но рифма бывает и самодостаточной – это не что иное, как механизм остранения. Шкловский пишет: «Рифма как будто удивляется тому, что слово, которое разносмысленно, равнозвучно».

Популярнейший в портрете троп – аллегория: в каждой детали изображения зашифровано то или иное свойство героя или факт биографии. Вопрос, способен ли зритель расшифровать его; более важный вопрос – захочет ли. Аллегория – это метафора, потерявшая силу новизны сравнения, силу остранения. Впрочем, аллегории могут быть заряжены эмоционально, как в автопортретах Фриды Кало.

Борис Арцыбашев

Подавай болванку! Для рекламной кампании Wickwire Spencer Steel

Часто аллегория принимает форму метонимии, когда часть означает целое: например, Пегас (или еще банальнее – перо) означает, что герой поэт.

В журнальном портрете метонимия уместна, если атрибут неочевиден: например, мы вкладываем перо в руки политику, который на досуге балуется стихами. В общем случае это чистой воды банальность, которая хорошо работает только в ироническом ключе.

Аллегория популярна в портрете еще и потому, что не требует продумывания заранее, ее можно пристроить к уже готовому изображению героя; по этой же причине она исчерпала себя как прием. Придумывать метафору нужно на самом раннем этапе работы, так как она может потребовать определенного ракурса и технического решения.

Гипербола в портрете сродни национальной афроамериканской игре в «твою маму»: задача игроков – как можно более гротескно оскорбить маму соперника. Например: «Твоя мама такая жирная, что вчера упала с кровати – с двух сторон». Гипербола ассоциируется в первую очередь с карикатурой, но может помочь выстроить яркий образ в любом портрете. Попробуйте найти прилагательное, которое хорошо описывает вашего героя, и придумать шутку в духе «твоей мамы». Показателем качества будет стон ужаса воображаемой аудитории.

Барри Блитт

Обложка журнала The New Yorker

С точки зрения тропов, этот портрет папы Франциска – литота, троп преуменьшения.

Папа изображен ангелом, но не небесным, а простым снежным ангелом. Никакой мистики, никакой скороспелой святости, только чистая человеческая радость. Это шедевр журнального портрета, одновременно изящный комментарий к хайпу вокруг нового папы и отправленный ему воздушный поцелуй.

Как говорилось выше, чувство юмора – это просто ум. По аналогии, о метафоре в портрете можно говорить просто как об идее. Техники поиска метафоры – отдельный большой разговор, скажу только, что начинать стоит с визуальной рифмы, перебирая возможные детали портрета на предмет сходства с другими вещами, связанными с героем. Если вам с ходу попалась отличная метафора, будьте осторожны: велика вероятность, что ее использовали до вас. Хорошая тактика – создавать ситуацию отбора, фильтровать идеи, а не вымучивать их. Придумайте хотя бы десять вариантов и выберите лучший – тогда есть надежда, что новая гениальная идея не придет вам в голову сразу же после окончания работы над портретом. У французов есть идиома

Виктор Меламед

Портрет Витольда Гомбровича для The New Yorker

Идея этого портрета нашлась в процессе изучения лица: когда края форм носа и подглазья сложились в гладкую прямую, у героя поехала крыша, что хорошо резонирует с его текстами. Гэмбрович, сбежав перед войной из Польши в Аргентину, так и не вернулся назад. Я воспользовался той же прямой, чтобы поделить фон портрета на польский флаг и так подчеркнуть сложные отношения героя с родиной, где его тексты еще долго были запрещены.

«I’esprit de I’escalier», «остроумие лестницы»: когда шутка приходит в голову по дороге домой, на лестнице. Гениальное решение есть у любой задачи, но находится оно чаще всего с большим опозданием. Чем позже вы перейдете от поиска идей к физической работе, чем больше вопросов успеете себе задать, тем лучше будет портрет.

Попробуйте сыграть со своим героем в детскую игру: если этот человек еда, то какая? Если материал, то какой? Цвет, погода, растение, место, книга, болезнь, часть тела, буква, электроприбор, музыкальный инструмент, архитектурный стиль, животное?