Слеток

Итак, в марте Мэри возвращается в Лондон, а в мае возобновляет знакомство с Шелли. Он помогает ее отцу в его издательских проектах советами, а главное – деньгами, и часто бывает дома у Годвинов. Влечение Перси и Мэри взаимно, и события развиваются стремительно. 27 июня Мэри приводит Шелли на могилу своей матери на кладбище рядом с церковью Сент-Панкрас, и там они признаются друг другу в любви.

Мэри, вдохновленная романтической историей своей подруги Изабеллы, очень решительна и не испытывает сомнений. Позже Шелли напишет другу: «С самого начала меня снедало страстное желание завладеть этим бесценным сокровищем. Но чувство мое к ней, в природе которого я сам себе не сознавался, принимало разные обличья. Я пробовал не сознаваться в нем и Мэри, но напрасно. Я колебался, ни на что не мог решиться, мне было страшно преступить лежащий на мне долг, и я не в силах был понять, что есть граница между злом и сумасшествием, при коем жертва превращается в идиотическое расточительство. Но разум Мэри освещен был духом, который видит правду, – она не оскорбила моих чувств каким-либо пошлейшим предрассудком, который мог бы омрачить их чистоту и святость. Не передать словами, какой она была, когда развеивала все мои сомнения, и в еще более высокую минуту, когда вручила себя мне, давно ей втайне принадлежавшему. Изобразить это не в силах человеческих, довольно лишь сказать, что, будучи мне другом, ты можешь за меня порадоваться, ибо она моя – я обладаю неотъемлемым сокровищем, которое искал и наконец обрел».

Дом (слева) в Самерстауне (Лондон), в котором родилась и провела первые годы жизни Мэри Шелли. Художник – Джозеф Свейн. 1850 г.

28 июля в четыре часа утра Шелли в нанятой карете подъезжает к дому Годвина. Мэри тайком спускается к нему, влюбленные обнимаются. Мэри говорит, что должна вернуться и кое-что захватить. Она уходит, и Шелли проводит едва ли не самые мучительные пятнадцать минут в своей жизни. «Я ощущал, что мы рискуем жизнью и надеждой», – позже напишет он. Но вот Мэри возвращается, на этот раз ее сопровождает Джейн. Оказывается, ей тоже не хочется оставаться в родительском доме. На споры нет времени, Шелли согласен на все, если этого хочет Мэри. Беглецы садятся в экипаж и спешат прочь из Лондона по дуврской дороге.

Вероятно, Гарриет, беременная вторым ребенком, узнав о бегстве Шелли, впала в отчаяние. В доме Годвина тоже смятение. Уильям, припомнив то, что сам писал в воспоминаниях о Мэри Уолстонкрафт, быстро примиряется с безрассудством влюбленных. Это их жизнь, они сделали свой выбор. Мэри оставила ему знак, прихватив с собой первый роман матери и томик ее писем из Скандинавии. Он, конечно, огорчен побегом и не желает видеть блудную дочь еще некоторое время, но он, по крайней мере, не пытается ее остановить. А вот миссис Годвин отправляется в погоню.

Преследовательница настигла беглецов, когда они переправились через пролив и остановились в гостинице в Кале. Судьба Мэри ей более или менее безразлична, но она полночи увещевает свою дочь, Джейн, настаивая, чтобы та вернулась домой. Джейн настроена решительно, и миссис Годвин уезжает ни с чем.

* * *

Шесть недель романтическое трио колесит по Европе. Они гуляют по Тюильри, посещают Лувр, собор Парижской Богоматери, покупают осла и путешествуют по сельской Франции, меняют осла на мула, мула на экипаж, «уподобившись простофиле из сказки, который на каждой сделке теряет половину», – комментирует Перси. Добираются до Люцерна, затем до «золотого» Майнца, плывут по Рейну в Кельн, любуются кельнским собором и десятками старинных церквей. В дороге Мэри читает роман «Мэри», написанный Мэри Уолстонкрафт, и понимает, что ее мать ставила на первое место любовь и на одно из последних – брак. Шелли читает «Письма из Норвегии» и убеждается, что чувствительное сердце и ясный ум Мэри унаследовала от матери. Шелли начинает писать роман «Ассасины» – утопию о секте христиан-гностиков, достигших совершенного общественного устройства и всеобщей справедливости. Мэри пишет повесть под названием «Ненависть» – к сожалению, ни малейшего намека на ее содержание исследователям найти не удалось.

Лишь два обстоятельства смущают покой влюбленных: постоянное безденежье и назойливое присутствие «дуэньи» Джейн Клермон. Она делает недвусмысленные авансы Шелли, намекает на «жизнь втроем», но влюбленность Шелли достаточно традиционна и всеобъемлюща, ему не нужна еще одна женщина в их с Мэри постели. Мэри, в свою очередь, по свидетельству Шелли, «выказывает особое равнодушие ко всем грядущим горестям. Она ощущает, что одной нашей любви довольно, чтобы противостоять всем бедствиям, которые готовы разразиться. Она покоится в моих объятиях и, кажется, почти утратила потребность в пище, необходимой для поддержания жизни».

Но вот, шесть недель спустя, путешественники высаживаются на побережье Англии. Их медовый месяц закончился, началась реальная жизнь.

Закрытые двери

И для начала им нечем заплатить капитану корабля, который привез их в Англию. С трудом уговорив его поверить им в долг – у бедняги просто не было выбора, – они отправились в Лондон. Шелли навещает беременную Гарриет и выпрашивает деньги у нее. Он расплачивается с капитаном, и троица поселяется в гостинице.

Годвин не спешит раскрывать объятия перед беглянкой, возможно, желая, чтобы она в полной мере оценила, к каким последствиям приведет ее поступок. Старые друзья Мэри тоже не ищут общества девушки, сбежавшей с женатым человеком. Когда она написала Изабелле Бакстер, то получила суровую отповедь от ее жениха с просьбой больше никогда не писать в Шотландию. Она общается только с Джейн и некоторыми друзьями Шелли. По-видимому, вынужденная разлука с отцом сильно ее огорчает, и когда ей приходится расстаться и с Шелли, она впадает в уныние. «Обними покрепче свою Мэри, – пишет она возлюбленному. – Возможно, она когда-нибудь и обретет отца, а до тех пор ты для меня – весь мир, любимый мой. И я буду примерной, и никогда больше не буду огорчать тебя, и буду учить греческий. Но лучше я тебе скажу это при встрече, и ты так щедро наградишь меня».

Но встречаться стало очень трудно. За Шелли по пятам идут кредиторы, ему грозит долговая тюрьма, он вынужден скрываться и путать следы, как заяц. Мэри видится с ним тайком, словно служанка, которая бегает на свидания с лакеем. В своих стихах Шелли жалуется на то, что ночь разлучает влюбленных, когда, напротив, должна соединять и не мешать «друг друга чувствовать дыханье».

Кому-то это может показаться романтичным и пикантным, но любовь Шелли и Мэри и так сильна, она не нуждается в дополнительном топливе, разлука их обжигает, и оба мечутся, стараясь унять боль. Проходят мучительные недели, полные страха и тоски. Облегчение наступает только перед Рождеством, когда умирает дед Шелли и по его завещанию молодой человек получает содержание. Правда, часть денег он должен отдавать Гарриет, да и оформление бумаг занимает почти полгода, но это уже свет в конце тоннеля. Теперь, зная о наследстве, Шелли охотно дают в долг и предоставляют отсрочки.

30 ноября Гарриет рожает сына Чарльза. Мэри, которая сама в это время была беременна, эта новость не могла не взволновать. Финансовые затруднения Шелли касаются и Гарриет, и вот уже она приходит к нему в дом с ребенком на руках просить денег. Шелли предлагает радикальный выход: они втроем поселяются в Швейцарии. Но Гарриет эта идея совсем не кажется соблазнительной. «Странное существо», – замечает по этому поводу Мэри.

* * *

Но гораздо больше, чем Гарриет, Мэри беспокоит Джейн, недавно поступившая на лондонскую сцену под именем Клер Клермонт. Ее небольшие заработки поддерживали семью на плаву, но ее претензии росли не по дням, а по часам. Еще в октябре она повадилась приходить по ночам в спальню влюбленных и рассказывать в ужасе, что кто-то коснулся ее подушки, – она была уверена, что это Шелли. Он откликался на эти неумелые заигрывания и по полночи беседовал с Джейн «о сверхъестественном», чем доводил ее до истерических припадков, когда она «извивалась на полу» и билась в конвульсиях, а Шелли на следующий день не без самодовольства записывал в своем дневнике, что Джейн разглядела на его лице «соединение скорби с сознанием беспредельной власти над ее душой». Джейн можно понять: очень трудно быть свидетелем большой любви и сознавать, что ты не имеешь к ней отношения, что можешь рассчитывать лишь на вежливое внимание, да и то не всегда. Сбежав из дома, Джейн, как и Мэри, вычеркнула себя из приличного общества, получила ярлык «падшей», перед ней тоже закрылись все двери, но судьба ничем не вознаградила ее за эту жертву. Мэри и Шелли просто не могут выставить ее из дома: куда она пойдет? Но и утешить ее в ее одиночестве и в сознании, что она никому не нужна, они тоже не могут.

Известие о беременности Мэри заставляет Джейн поумерить пыл. Но когда Мэри не смогла носить корсет и, как порядочная английская женщина, на три последних месяца перед родами заперлась в доме, Джейн стала сопровождать Шелли во всех его выходах, что возродило ее надежды на большую близость и встревожило Мэри. «Мне очень нездоровится, – записывает она в дневнике. – Шелли и Клер ушли и побывают в куче мест… Прибыло письмо от Гарриет… выдержанное в духе «брошенной жены», там говорится, что ребенку уже исполнилась неделя». Чтобы пробудить в Шелли ревность и «наказать» его, она пытается флиртовать с Томасом Хоггом – другом Шелли, который часто навещает их. Результат получается неожиданным. Хогг не на шутку увлекся беременной женой друга, для Шелли дружба с Хоггом оказалась очень дорога – тот, кроме всего прочего, регулярно выручал Шелли из финансовых затруднений, – и, не желая огорчать приятеля, прогрессивный поэт предложил испытанный рецепт: «Давайте жить втроем!» Кажется, ménage à trois был одним из самых модных, как это назвали бы сейчас, «трендов» на рубеже веков. Но Мэри, вовсе не желавшая такого исхода, сразу же пошла на попятный и обратила все если не в шутку, то в некую идеальную дружбу, в которой нет и намека на плотские радости. «Я знаю, как сильна и нежна ваша любовь ко мне, и мысль, что я могу составить ваше счастье, мне приятна, – пишет она Хоггу. – Давайте дожидаться радости и упоения лета, когда зазеленеют кроны и весело и ярко засияет солнце, и у меня, любезный Хогг, будет мой маленький ребенок – в каких изящных развлечениях мы будем проводить все дни! И знаете ли что? Я буду брать у вас уроки итальянского, а сколько книг мы прочитаем вместе! Но наша главная отрада будет Шелли». И, чтобы у Хогга не оставалось ни малейших сомнений в том, на что он может рассчитывать, она подписывает это письмо так: «Я, любящая его так нежно и так безоглядно, что от одного его взгляда зависит вся моя жизнь, ему принадлежу я всей душой».

И то сказать, на седьмом месяце беременности, холодной и промозглой английской зимой, измученная недомоганиями и тревогами, испытывающая постоянный недостаток в деньгах, Мэри вряд ли могла почувствовать сильное телесное влечение к кому-нибудь.