II
Я слышу, как стонет море. Холодно от сего
Белый Ворон
Как же сильно я ненавидел Коэлло Хэллебора. Ах да. Он просил называть себя Коулом.
С первого взгляда, с первой минуты знакомства он внушал мне лишь скуку. Скуку. Скуку, которая душила и убивала меня. Снова и снова. Я уж решил было, что ни одна смерть не будет так же отвратна для меня теперь, как смерть от скуки. В этом мире без контроля над жизнью и смертью скука – истинная угроза. Как хорошо, что над всеми нами висит близкая гибель планеты, не давая заскучать.
Порою я считал, что и вправду умру. Несмотря на всё это новое и необъяснимое, что дало нам светило. Несмотря на все плюсы сил, которые мы обрели. И лишь только обретя его – бессмертие, я впервые начал задумываться над этим. Что я умру.
Вероятно, от скуки. Я никогда не думал, что есть люди ещё более обычные, чем я. Пока не встретил его.
Всё, что было в нём необычно, – это его глаза. Янтарные. Как у истинного волка. Как у животного, что разорвёт тебя на куски, тронь ты его стаю; как золото, не имеющее теперь никакого смысла. Янтарные, как само солнце.
Солнце, от которого оставалась лишь половина теперь.
Я смотрел на заходящую половину солнца и воображал, что будет, когда оно исчезнет вовсе. Все умрут. Довольно просто. Только вот что же делать бессмертным? Тем людям, которых свет заходящего мира наградил своим псевдо-даром. Умирать? Это уже вошло у них в привычку, как забывать почистить зубы утром и, лихорадочно разуваясь, направляться в ванную.
Солнце погибнет, и тогда выживут только ученики этой школы и её учителя. Обитатели острова. Забавно. Это будет очень забавно, интересно, маняще. Посмотреть на это – одна из причин игнорировать мысли о всеобщей бессмысленности происходящего.
Очень необычно.
Кажется, я помешан на необычности.
Что же, Коул был иного мнения.
Он ночами сидел и изучал различные старинные и не очень работы учёных, пытаясь заменить угасающее солнце. Он вечно говорил:
«Мне заменили сердце механизмом. Механизмом мы заменим и солнце».
Я никогда не мог сдержать улыбки, когда он говорил о таком.
Да, солнце, в отличие от нас, бессмертным не было. Оно погибало, заставляя дрожать от ужаса простых людей, которые не знали, что с этим делать. Забавно и то, что люди вечно загонялись мыслью, что они уничтожат Землю и тогда придется искать новую планету. Но если умрёт солнце? Искать другое немного более затруднительно.
Тем не менее, по сообщениям последних новостей, экспедиция уже отправлена. Это смешно, ведь зная, насколько недалеко ушло человечество в изучении космоса по сравнению с тем, что предвещали писатели в книгах, нынешнее положение дел не казалось мне обнадёживающим.
Пожелаю им не увязнуть в чёрной дыре.
И всё-таки меня очень интересовали теории о том, как мы, бессмертные, будем жить без солнца. Наши тела тоже умрут или же мы будем существовать на уровне амёб, еле двигаясь и почти не думая? Перспектива не думать не нравилась даже мне, но я больше склонялся к выводу, что благодаря нашим способностям выжить мы сможем.
Я, например, выживу во тьме. Да, наверняка и другие используют свои способности по такому случаю. Дарованные в придачу к вечной жизни.
Бросает в дрожь от мысли, что мы откроем новый вид человека. Точнее, сами уже стали им. Бросает в дрожь от мысли, что будущее уже наступило.
А чего же хочет Хэллебор? Он хочет создать искусственное солнце наподобие своего механического сердца, воспринимая этот огненный шар как орган планеты Земля. Жизненно важный орган. И планирует так спасти всё человечество.
Гениальный герой нашёлся. Как же без него?
А ведь на это у него ещё уйма времени. Пусть всю свою жизнь потратит на попытки спасти уже мёртвую расу. Солнце угасает, но людская жизнь лишь миг для жизни звезды.
Я же подумаю над тем, как облегчить его страдания. Страдания героя, что так отчаянно хочет изменить неизбежное.
Убить его.
Как убить того, кто не умирает? Если в фильмах про вампиров их можно было уничтожить отсечением головы или колом в сердце, то тут этот трюк не пройдёт. Никакой не пройдёт.
Умирая от рук другого бессмертного, мы выходим из созданной на время нашей гибели определённой локации и возвращаемся в реальный мир, как после сна. Умирая от рук того же бессмертного или любого другого человека, но физически, тело спустя время само восстанавливается. В первом случае это словно путешествие с той стороны и обратно. Уверен, бог Подземного Царства просто в ярости из-за появления таких людей-нелюдей, как мы. Уверен, сам Дьявол сейчас плачет.
Я выкинул окурок в море, иначе запах мог остаться в стенах комнаты.
Солнце спит, тьма играет.
Глядя на падающую сигарету, я теряю её из виду, когда она пролетает около трёх метров. Кромешная тьма.
Звёзды начинают уныло зажигаться в небе.
Я достал ещё одну сигарету и зажёг её. Мне в голову пришла забавная мысль, что звёзды и сигареты похожи. Они зажигаются. А потом угасают. Падают. И исчезают.
Затянувшись, я прикрыл глаза, позволяя никотину захватить свои лёгкие. Выдыхая дым, я почувствовал, как дурманяще начинает кружиться голова и как легко становится жить. Ненадолго.
Я прислушался к шуму волн, а после – к чирканью карандашом за ширмой.
Экономика, да? Я же знаю, что так быстро ты можешь малевать только чертежи своего долбаного искусственного солнца.
Он снова будет полночи сидеть за штудированием различных теорий и учебников физики, химии, тригонометрии, астрономии, механики. Сумасшедший.
Я усмехнулся. Ведь вначале я считал его таким обычным. А он оказался самым настоящим сумасшедшим. Моя ошибка, мой промах. Что-то очень даже нескучное в этом человеке всё же есть.
Определённо же радовало одно – у него была мечта. И это выделяло его из толпы других. Такая гордая и необычная грёза. Наверняка в детстве он говорил не «я хочу быть космонавтом», а «я хочу создать ядерный реактор усиленной мощности!». Я не сомневаюсь в этом.
Интересно, сможет ли он стать настоящим учёным, будучи запертым в этом чёртовом лицее? Смогу ли я стать кем-то, кроме бессмертного уродца в этом чёртовом лицее? Сможет ли Эндрю стать архитектором в этом чёртовом лицее?
Я так задумался, что не заметил, как последний пепел упал с сигареты, а я касался губами одного лишь фильтра.
Спустя минут десять Коул вышел и попросил закрыть окно. Скоро ужин, так что я был не против закончить с сигаретами. Он внимательно посмотрел на меня, словно мог прочесть по лицу, сколько я выкурил в этот раз. Я улыбнулся ему и одними губами ответил:
«Т-р-и».
Он удивлённо уставился, будто ожидал от меня большего. Я пожал плечами, восприняв это как вызов. В следующий раз надо успеть больше.
– Ладно. Пойдём есть. Бр-р, как ты тут всё заморозил… Ледяной король, блин.
Я гордо кивнул и улыбнулся ему, хоть клички – это и тупо, а затем театрально поклонился.
Его чёрные волосы смешно топорщились на одной стороне. Видимо, Коул упирался головой об руку, пока занимался своим проектом. Он был в немного великоватом ему вязаном джемпере. Я догадался, что это подарок бабушки или матери.
Кто бы говорил, ведь моя толстовка тоже мне велика. Она когда-то принадлежала моему отцу.
Я вышел в коридор, крикнув соседу, чтобы запер дверь. Одновременно со мной из комнаты напротив вышел Эндрю – и, конечно, врезался в меня. Не совсем шатен, уходящий больше в рыжину, со спокойным лицом попросил прощения. Я ответил, что всё в порядке. В руке у него, как всегда, был альбом с рисунками. Я улыбнулся.
– Покажешь новые?
– Только если потом покажешь какой-нибудь стих, – спокойно наблюдает за мной.
– Договорились.
Он протянул мне альбом. Я шёл рядом и, листая страницы, разглядывал старые и новые лица, наблюдающие за мной в ответ с бумаги. Девушка из старшего класса, я… Ого, снова я. Кажется, он как-то идеализировал мои уродства, то есть увечья. Я давно понял, что рисует он только уродцев, хотя вряд ли кто-то из нас был на самом деле по-настоящему уродлив.
Но как же красиво он их рисует. Девушка из старшей группы, больная чем-то, умирала каждый вечер в одно и то же время. У неё всегда торчала трубка для кислорода из носа, и трудно было точно сказать, парень она или девушка. Такие люди мне нравились. Сам не знаю почему.
Она умерла уже очень и очень много раз, столько, что вряд ли хватит сил вообразить. Только из-за болезни её не забрали Совы, это радовало. Человеком она была приятным. У неё также были необычные ямочки на щеках, и она любила улыбаться. Постоянно улыбалась, чтобы никто не вспоминал о том, что она умирает каждый вечер. Правда в глазах всегда плавала тень. Пугающая и чарующая. Что в итоге делало её улыбку устрашающей.
Изуродованная душа.
Да, под уродством я всегда имею в виду внутренние разрушения.
Я пролистал ещё пару страниц, сказав Эндрю, что рисунки очень красивые и атмосферные. Следующей была зарисовка вида из окна. Кажется, это был восход. Половина солнца. Когда-то это казалось фантастикой, но теперь это и правда было тем, что каждый из нас мог увидеть утром, если вставал пораньше или вообще не ложился.
Листая альбом, я видел рисунки, которые Эндрю полностью перечеркивал. Упорно уничтожал, перекрывая каракулями. Так, что нельзя было понять, что же там было изображено. Я провёл слегка онемевшими после курения у окна пальцами по бумаге и штрихам, которые ощущались шрамами на коже. Очень жаль, что погибли такие рисунки. Жаль, что они не воскресают, как люди.
На других страницах были персонажи. Некоторые – из моих рассказов. Некоторые – выдуманные. Уже из его головы. Из его мыслей.
Я прислонился носом к бумаге и вдохнул. Необычный запах. Когда он смешивается с грифелем карандаша – ещё лучше. Запах чистых листов всегда отличался от запаха разрисованных. Первые были прекрасны в своём ожидании, что на них появится нечто необычайное. А вторые уже несли в себе что-то таинственное.
Я отдал альбом его владельцу. Дрю смущённо кивнул, отводя взгляд и бурча под нос, что это просто каракули и бред. Я хмыкнул, слушая, как Коул, который нас уже нагнал, отговаривает его от этих мыслей. Делал он это неохотно и не очень воодушевлённо. Устал уже от всяких «недооценивающих себя творческих личностей».
Дрю, который поверх школьной формы ничего на вечер не надел, кивал, лишь бы только Коул уже отстал.
Мы прошли сквозь коридоры и наконец оказались у дверей столовой. Я толкнул их и вошёл первым. Эндрю придержал створку для Коула, который кивнул и прошёл за мной. Он уставился мне в затылок, словно я мог прямо сейчас куда-то исчезнуть. Я вздохнул.
С ужина я ушёл первым. Хэллебор рассказывал Эндрю о том, что он думает предпринять со своим искусственным солнцем, а мне всё это слушать не хотелось. Я, скользя мимо людей, вышел из столовой и направился в комнату. Можно сейчас почитать. Или попытаться поймать Сеть с ноутбука. В общем-то, особо ничего делать не хотелось. Разве что расслабиться перед очередным треклятым учебным днём.
Да уж, ходить на уроки хотелось меньше всего.
Я топал по коридору, раздумывая над тем, что мне скажет учитель на ненаписанное уже в который раз эссе, когда услышал тихую мелодию. Кажется, это скрипка. Со слухом у меня было всё в порядке, я любил музыку и многое о ней знал. Потому казалось странным, что я никогда, никогда не слышал этой песни.
Мне всё равно было нечем заняться, так что я свернул в другой коридор, ориентируясь на звуки скрипки. Банально, но доносились они из маленького актового зала, где обычно проводились столь же небольшие мероприятия. Возле окна стоял юноша или девушка. Да, девушка, та самая, которую я сегодня видел на рисунке Эндрю.
Её волосы, не доходящие до плеч, были собраны в небольшой хвостик. Она и правда была очень похожа и на девушку, и на парня одновременно. Меня это завораживало.
Я направился к ней, по обыкновению слишком тихо. Забыв позвать или поздороваться. Я боялся испугать её, если окликну, но теперь уже в любом случае поздно. Так что я остановился посреди зала и просто слушал её грустную предсмертную песню.
– Так вот то самое время, когда ты умираешь.
Девушка вздрогнула и обернулась. На ней была мальчишеская форма. Впрочем, форма парней и девушек ничем не отличалась, кроме разве что того, что девушки могли носить юбки. Хотя скажи, например, что ты шотландец, тоже могло бы прокатить.
Увидев меня, она расслабилась. Но потом снова немного погрустнела.
– Не говори никому, что я играю тут. Мне надо лежать в постели. Пожалуйста.
Я кивнул, прочитав по её глазам несказанное.
«Какой смысл каждый раз умирать в кровати?»
Я подошёл поближе.
– Не скажу. Только ты должна будешь выполнить и моё условие.
Она поправила тёмную прядь волос, убирая их за ухо. Молчаливо недоумевая: «какое же?» Я видел это по её наклону головы.
– Не прогоняй меня.
Я сел там же, где стоял, на пол.
Она опустила скрипку, глядя в окно. И промолчала.
– Хочешь увидеть трагедию, не так ли?
Я выдохнул.
– Мне просто нравится, когда умирает нечто прекрасное.
Она снова посмотрела на меня. Тени в комнате очертили её лицо так, что она была похожа на призрака. Я понял, почему Эндрю рисовал её.
Прекрасный кошмар.
Девушка снова подняла скрипку и начала играть. Я внимал музыке, и чем больше слушал, тем больше погружался в незнакомую мне боль. Я почувствовал в тишине и спокойствии, как у меня ноют глаза неизвестно от чего. Чувствовал и то, что всё в жизни не важно. Что всё временно, непостоянно, а жизнь…
Хотелось бы подумать: всегда заканчивается.
Только я не был в этом уверен.
Она продолжала играть, даруя миру невидимую прелесть. Слышимую печаль и ощутимую скорбь. Красоту праха и окончания, судьбы и рока.
Она продолжала играть для меня и темноты, которая нас сковывала. Впрочем, темнотой был и я сам.
– Умирающие любят чувствовать жизнь напоследок, – я не понял, сказал это вслух или только подумал. Девушка не смотрела на меня, но мои слова часто игнорировали.
Я слушал её колыбельную, утопая в прохладе тьмы, пока смерть не подкралась к музыканту, запустив свои тощие пальцы в короткие волосы девушки. Она упала на колени. Я смотрел.
Она задыхалась. Я спросил:
– Тебе помочь?
Она печально улыбнулась.
И тогда я понял.
Смерть, только лишь погладив скрипача, протянула свои руки ко мне. Я не пытался вырваться. Мне сжали запястья.
– А. Я понял. Ты ведь акула, верно?
Она ещё раз улыбнулась. Я увидел клыки ещё более ясно. Однако они существовали лишь в моем воображении, как и всё это.
– Верно, ворон. И ты попался.
Я откинул голову, когда мне перерезали горло. Ещё удар – и отлетела голова.
Последнее, что я увидел, – это скрипка.
Просто она лежала на полу напротив моих мёртвых глаз.
Выходит, предсмертная мелодия была для нас обоих.
Девушка рухнула рядом, захлебнувшись в собственной крови.
Она была акулой, но всё же не лгала.
Я умер шестьсот шестьдесят шестой раз. Умирая в шестьсот шестнадцатый, я думал, что не дойду до такого. И пускай я не верил во всю эту ерунду с числом зверя, но для других это значило, что я теперь стану причиной их будущей гибели.
Гибели всего.
