– Стрэчен! – воскликнул лорд Питер Уимзи.

Мистер Стрэчен так сильно вздрогнул, что едва не свалился вместе со своим холстом в озеро. Неловко примостившись на гранитном валуне на берегу озера Каррик, он старательно прорисовывал островки на Флите. Дул порывистый ветер, предвещавший бурю, отчего бегущие по небу облака отбрасывали на поверхность моря причудливые тени.

– Привет, Уимзи! – ответил художник. – Как вы здесь оказались?

– Приехал на машине. Свежий воздух и все такое. – Он уселся на удобный плоский камень, поплотнее надвинул на голову шляпу и вытащил из кармана трубку с видом человека, наконец-то отыскавшего спокойное место.

Стрэчен нахмурился, хотя обычно не обращал внимания на сторонних наблюдателей.

– Сегодня ветрено, правда? – произнес он, когда молчание затянулось.

– Да, – кивнул Уимзи.

– Но дождя нет.

– Пока нет.

– Сегодня погода лучше, чем вчера, – продолжил Стрэчен и сразу сообразил, что сморозил глупость.

Уимзи тотчас повернулся к нему и радостно заметил:

– Намного лучше. Вчера у меня сложилось впечатление, будто в небе кто-то специально открыл водопроводный кран, чтобы сорвать мне выезд на природу.

– А, ну да.

– Мысль сумасбродная, но почему-то показалась мне привлекательной. Как давно вы работаете над этой картиной?

– Около часа, – ответил Стрэчен.

– У вас длинные мазки. Широкий, размашистый стиль, насколько я в этом понимаю. А Кэмпбелл часто использовал мастихин, верно?

– Да.

– Им работать быстрее?

– Ну, в общем…

– Вы работаете так же быстро, как Кэмпбелл?

– Мастихином я орудую не так ловко, как он, если вы об этом. Нужно практиковаться, иначе ничего не получится. Но, используя свои собственные методы, я мог бы нарисовать полноценную картину почти так же быстро, как он.

– А сколько, по-вашему, требуется времени на создание законченного наброска?

– В зависимости от того, какого размера будет картина.

– Примерно такого, как стоит сейчас на вашем мольберте.

– Чтобы завершить задуманное, мне потребуется полчаса. Может, чуть дольше. Если, конечно, не разразится буря, – добавил художник, когда с моря налетел очередной порыв ветра, от которого мольберт задрожал и покачнулся, несмотря на то что Стрэчен закрепил его тяжелыми камнями.

– Хорошо, что вы подложили камень. Но почему в такую погоду вы не взяли с собой планшет вместо мольберта?

– Не знаю. Хотя прежде я не пользовался планшетом, так что работать на нем довольно непривычно. Привычка – вторая натура.

– Точно.

– Я люблю порядок и систематичность. Могу в темноте найти любую кисть или краску. А вот многим художникам по душе хаос. Кидают инструменты в сумку как попало. Я же перед работой все аккуратно раскладываю. Тюбики с краской лежат в определенном порядке. Сосуд для грунтовки здесь. Чистые кисточки – вон там. Даже краски на палитре располагаются по порядку, хотя оттенки меняются. Одним словом – в соответствии со спектром.

– Ясно. Я далеко не такой педант, но всегда восхищался аккуратностью других. Мой камердинер Бантер в этом отношении просто находка. Он почти физически страдает, оттого что ему приходится выгребать из моих карманов всякий хлам и наводить чистоту в платяных шкафах.

– О, дела в моих шкафах тоже обстоят не лучше, – усмехнулся Стрэчен. – Аккуратность распространяется только на художественные принадлежности. Но, как я уже говорил, это просто привычка. В остальном я совсем не так педантичен.

– А как у вас дела с цифрами, датами, расписаниями и подобным?

– Никак. Я ненаблюдателен. У меня отвратительная зрительная память. Некоторым людям достаточно одного взгляда, чтобы запомнить расположение предметов. Приезжают потом и точно воспроизводят на холсте каждый дом и каждое деревце. А мне необходимо постоянно видеть то, что я рисую. Это своего рода недостаток.

– Я смог бы изобразить то, что видел, – сказал Уимзи, – если умел бы рисовать. Взять, например, дорогу, соединяющую Гейтхаус и Керкубри. Я хоть сейчас составлю план со всеми подробностями – с каждым поворотом, домом, деревом, шлагбаумом и дорожным знаком. Если же вы провезете меня по ней с завязанными глазами, я сообщу вам, где именно мы проезжаем.

– Я бы так не сумел, – покачал головой Стрэчен. – Разумеется, я проезжал по этой дороге сотни раз, и каждый раз замечаю что-нибудь такое, чего не видел раньше. Но зато можно радоваться всяким неожиданностям.

– Да уж, скука вам точно не грозит. Порой внимание к деталям просто необходимо. Например, если вам нужно придумать какую-нибудь правдоподобную ложь.

– Ну-у… – протянул Стрэчен, – в этом случае – пожалуй.

– Взять хотя бы ваш рассказ о мяче для гольфа, которым вам подбили глаз. Он звучал бы более правдоподобно, если бы вы снабдили его убедительными деталями. А так получилось недостоверно – слишком много неучтенного времени. Но раз уж вы взялись что-либо утверждать, то неплохо бы подкрепить это доказательствами.

– Не знаю, что вы имеет в виду, однако если сомневаетесь в моих словах…

– Да, сомневаюсь. Я вам не верю, и прежде всего потому, что своей жене вы изложили иную версию событий. Опрометчиво с вашей стороны. Если вы лжете, то всем говорите одно и то же. Вы забыли упомянуть, у какой именно лунки играли, когда это произошло. Ни разу не встречал человека, который рассказывал бы о происшествии во время игры в гольф, опустив при этом географические и прочие детали. Большое упущение с точки зрения психологии. Вы сообщили мне, что целое утро провели на гольф-полях, совершенно забыв о том, что может найтись множество свидетелей, которые подтвердят, что на поле вас не видели. Кстати, именно в то утро вы приказали Тому Кларку прикатать траву. Он был на девятой лунке между десятью и одиннадцатью часами утра и клянется, что вас не видел. А если вы пришли на поле позднее, то не стали бы говорить, что дело было после завтрака. Кроме того…

– Послушайте, – прервал его светлость Стрэчен, хмуря брови. – На что, черт возьми, вы намекаете, разговаривая со мной таким тоном?

– Мне интересно, дадите ли вы другое объяснение синяку у вас под глазом. Если бы вы захотели прямо сейчас признаться мне в том, что синяк возник в результате домашней ссоры, то отпала бы необходимость предавать данный факт огласке.

– Ничего не понимаю! С вашей стороны это просто наглость.

– Неужели? Дружище, мне нет никакого дела до ваших ночных прогулок. Если вы где-то дебоширили или…

– Если не уйметесь, я сверну вам шею!

– Ради всего святого, не надо больше угрожать! – воскликнул Уимзи.

Стрэчен взглянул на него и залился краской от шеи до лба.

– Вы меня обвиняете, – хрипло произнес он, – в том, что я имею какое-то отношение к убийству Кэмпбелла?

– Я никого не обвиняю в убийстве, – возразил Уимзи. – Пока. – Он внезапно поднялся с камня и, балансируя на самом краю скалы, посмотрел мимо Стрэчена на расстилающуюся впереди водную гладь. Облака сгрудились в одну устрашающую массу, а желтые холодные волны яростно бились о берег, огрызаясь и шипя белой пеной. – Но я обвиняю вас, – произнес Уимзи, резко разворачиваясь, чтобы порывы ветра не сбили его с ног. – Обвиняю в том, что вы знаете гораздо больше об этом деле, чем рассказали полиции. Не надо агрессии! Какой же вы глупец! Это опасно!

Он перехватил запястье художника, когда кулак просвистел в дюйме от его уха.

– Послушайте, Стрэчен. Послушайте, дружище. Я искушаю вас, стоя вот так на краю скалы. Черт возьми, я сделал это специально. Я ниже вас ростом, однако с легкостью отправлю вас в пучину одним движением руки. Так что стойте смирно. Вы когда-нибудь просчитываете свои действия на пару шагов вперед? Неужели вы действительно считаете, что сможете все уладить с помощью грубой силы? Допустим, вы столкнули бы меня вниз. Допустим, я разбил бы голову, как Кэмпбелл. Что бы вы стали делать дальше? Усугубили бы свое положение или нет? Как бы поступили с телом, Стрэчен?

Художник взглянул на его светлость и в порыве отчаяния прижал ко лбу ладонь.

– Господи, Уимзи, – промолвил он, – да вы сущий дьявол! – Стрэчен шагнул назад и, дрожа всем телом, опустился на свой раскладной стул. – Я мог бы вас убить. Всем известно, какой у меня горячий нрав. Что заставило вас поступить таким образом?

– Я хотел понять, насколько вы вспыльчивы, – холодно ответил Уимзи. – Кстати, если бы вы действительно меня убили, вам бы ничто не угрожало. Вам нужно было бы просто уйти, оставив меня умирать, верно? Моя машина здесь. Все подумали бы, что порывом ветра меня сбило с ног, я упал вниз и разбил голову о камни. Как Кэмпбелл. Какие улики против вас?

– Полагаю, никаких, – ответил Стрэчен.

– Вы так думаете? А знаете, я почти хотел, чтобы вы меня столкнули. Просто для того, чтобы посмотреть, как вы поступите дальше. Ладно, забудьте. Дождь начинается. Нам пора отправляться по домам.

– Да, – кивнул художник и принялся собирать свои рисовальные принадлежности, хотя лицо его по-прежнему покрывала мертвенная бледность.

Уимзи заметил, что, несмотря на крайнее возбуждение, он действовал быстро и аккуратно, следуя давней привычке. Стрэчен положил влажный холст в чехол, машинально отсоединив зажимы и туго затянув лямки чехла, спрятал кисти в жестяной футляр, сунул палитру в коробку, а затем собрал с прикрепленной к мольберту полочки тюбики с краской.

– Эй! – неожиданно крикнул он.

– Что такое? – спросил Уимзи.

– Кобальт пропал. Наверное, упал вниз.

Уимзи наклонился.

– Вот он, – произнес его светлость, вытаскивая из пучка вереска тюбик с краской. – Остальное на месте?

– Да, – ответил Стрэчен, убрал тюбики в специальный ящичек, сложил мольберт, затянув его ремешком, и застыл, словно ожидая дальнейших указаний.

– Однако нам лучше поторопиться, – проговорил Уимзи, поднимая воротник пальто, поскольку дождь усиливался с каждой секундой.

– Послушайте, – сказал Стрэчен, стоя под проливным дождем, – что вы собираетесь делать?

– Ехать домой. Если только… – Уимзи сурово посмотрел на художника. – Если только вы не хотите мне что-нибудь сообщить.

– Однажды вы зайдете слишком далеко, и кто-нибудь убьет вас.

– Почему-то ваши слова меня не удивили, – усмехнулся лорд Питер.