17

Бон вояж! Бон вояж!

«Тёмные шлюзы, – подумал Фёдор. – В который раз я уже прохожу их».

Он попробовал открыть глаза и понял, что это всё ещё сон. Но, наверное, не тот, счастливый, где Ева приходила к нему и приходил Хардов с просьбой позаботиться о ней (почему?), а тот, в котором были голоса.

Два скремлина и два воина.

Ещё Хардов говорил о прощении, и от его слов какая-то непосильная ноша сваливалась с сердца.

Действительно, почему? Разве ты в чём-то виноват перед ним?

– Ева, – позвал Фёдор. Но окончательно выйти из болезненного сна, липкой смеси яви и бреда, не удалось. Вся циновка, на которой он лежал, и покрывало были насквозь мокрыми от пота.

А ты понял, кто второй воин?

А второй скремлин?

Голоса…

бон вояж

бон вояж!

* * *

Только голосов было намного больше. Они снова спорили в нём, твердя прямо противоположные вещи, и это становилось всё нестерпимей. Их обладатели прикрывались разными личинами, но все они собрались здесь, в его тесной каюте, где потолок то уплывал, то, напротив, низко склонялся к нему вместе со стенами.

«Два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос, гребцы и целых два воина».

Визгливо-издевательский фальцет принадлежал старикашке-пьянице на плоскодонке, голос же того, другого, с покрывалом из сумрака на плечах, каким он явил себя на Ступенях, был исполнен мрачной торжественности и непреклонности, словно огонёк костра окончательно задули в ночи.

«Я прошу тебя, прошу тебя, спаси нас, – говорила Ева, но самой девушки тут не было. – Я отдам тебе часть своей любви, я смогу, но останься жив».

(«Кстати, а кому она это говорила? – интересовалась Сестра. – Уж не Хардову ли?»)

Это неправда. Неправда! Не Хардову. И Сестра не могла об этом спрашивать. Раздавался дребезжащий хохоток, и образ Сестры таял, а на её месте оказывалась каменная голова со дна канала, которую он видел в давешнем кошмаре.

«О, браво, наконец догадался! – визжал старикашка-пьяница. – Вот почему здесь освещение отличается от того, на канале, за узкими прорезями окошек».

(Это мёртвый свет. Потому что ты тоже видел его частицу, и от этого теперь никуда не деться. И потому что тебя ищут. Но не только тебя…)

– Ева…

(два скремлина и два воина)

С теми, кто слышит голоса, обычно не происходит ничего хорошего. А уж с теми, кто видит их обладателей, и подавно. Он, конечно, сходит с ума. Вот как бесславно закончилось его бегство из дома. Его голова превратилась в сосуд для смеющихся демонов.

(бон вояж)

Все демоны Тёмных шлюзов собрались там, чтоб уж порезвиться как следует напоследок.

«Ева, где ты? Почему тебя нет? Почему ты не приходишь?»

Фёдор пытается повернуться и открыть глаза. Он ещё ни разу не проходил Тёмных шлюзов. Он ещё только мечтал стать гребцом. Или… проходил?

«Ну, теперь-то ты понял, наконец, кто второй воин?» – Издевающийся голосок старикашки, кажется, режет черепную коробку изнутри. «А он не знает, – тёмно озираясь, ухмыляется Ваня-Подарок (и тут Фёдор убеждён, что это не он, только личина). – Думает на меня».

«Я схожу с ума».

«Всё он знает, понимает, – не унимается старикашка-пьяница. – Скорее, отказывается знать. Потому что тогда всё внутри него рухнет».

«Да-а», – сочувственно кивает дядя Сливень, и к нему присоединяется батя. Но Фёдор видит лишь его печально опущенные глаза, как будто батю притащили сюда против воли, да ещё руки, большие, усталые и такие родные. Фёдору кажется, что у него сейчас разорвётся сердце, – скольким же людям он причинил страдания? – Это ж как не просто проснуться в один день и понять, что ты совсем не тот, кем себя представлял. Прощайте, мои родные! А кто ты теперь, про того ты ничего не знаешь».

«Прекратите», – просит Фёдор.

(я схожу с ума)

Бон вояж!

Бон вояж!

Бон вояж!

И вдруг, сквозь весь этот беснующийся хоровод, как старый друг, которого давно не слышал, пробивается голос, столь похожий на батин:

«Ты прекрасно знаешь, что не сходишь с ума. Ты прекрасно знаешь, что это! – Эти слова Фёдору говорили, но добавляется и кое-что новое. – Пришло время выбирать. Больше за тобой некому подтирать сопли».

И тогда все голоса ненадолго смолкают. Не утихают насовсем, но будто боязливо прислушиваются.

Юноша открывает глаза.

(или это ещё сон во сне?)

«За мной никто не подтирал сопли, – пробует возразить в нём прежний Фёдор. И даже чуть обиженно добавляет: – Никто и никогда».

«Подтирали. И подтирают до сих пор. Сейчас, в эту самую минуту. Но пришло время тебе обо всём позаботиться. Потому что ищут не только тебя…»

Голоса всё ещё молчат. Приходит странный ропщущий звук, словно их обладатели в замешательстве переглядываются, словно еле уловимый шелест проносится по головам толпы. А потом тот, кем представал старикашка у Ступеней, задумчиво и отстранённо произносит: «Что ж… Тогда теперь гораздо важнее ответ на вопрос: кто второй скремлин?»

* * *

Когда Фёдор на всё ещё негнувшихся ногах выбрался из каюты, он не сразу понял, что происходит. Лодка шла сквозь густой туман. Совсем небольшой участок воды, не шире ручейка, пока оставался чистым. Рыжая Анна стояла на носу, склонившись к чему-то, что держала на руках, и была полностью поглощена своим занятием.

На палубу Фёдор вышел полностью одетым. Он прочитал письмо, оставленное ему Хардовым. Оно было от бати, размашистый почерк Макара трудно было спутать. Фёдор не думал о том, рухнул ли весь его мир или нет. Родной он или найдёныш, он будет любить людей, ставших ему родителями, сколько б ему ни осталось. Но сейчас его ждали дела посрочней.

Первым появление Фёдора обнаружил Ваня-Подарок. Альбинос тут же приложил указательный палец поперёк рта, что означало требование тишины, и повёл стволом

(«Снайперская винтовка “Беретта”, – тут же оценил Фёдор. – Хорошее и редкое оружие».)

в сторону каюты. Так малым детям показывают, чтоб немедленно вернулись в свою комнату. А потом их взгляды встретились. Робкая недоверчивая улыбка родилась на губах Ивана. Фёдор еле заметно кивнул. Улыбка стала шире. И радостней. Они поняли друг друга.

Внизу батиного письма Хардов приписал несколько слов своей рукой. Фёдор очень рассчитывал не опоздать. Письмо он спрятал во внутренний карман. И забрал оставленный манок. «Мой манок», – поправил сам себя мысленно.

(Эх, Хардов, Хардов, как же так можно?)

Ни пера, ни меха, ни чего-либо ещё к латунной трубке с костяным бумерангом не крепилось. Ведь он пока не нашёл себе скремлина. И тот не нашёл его.

Голова всё ещё немножко кружилась. Но ничего, он справится. Не каждый день на вас обрушиваются Вселенные. Справится. Задубелый ремешок с орнаментом, латунная трубка, бумеранг, как что-то давно забытое, оставленное пылиться на полке, нечто из другой жизни, наполнявшее радостью и отвагой, – теперь он узнавал свой манок. Они снова узнавали друг друга. Действительно из другой жизни. Но не каждый день на вас обрушивают Вселенные, и ещё реже вы в состоянии это принять.

(Эх, Хардов, зачем?)

Это была правда. И это была неправда. Пришло время делать выбор. От этого всё и зависит. Как говорят на канале, все другие хорошие новости для него закончились.

Фёдор быстро окинул взглядом всю лодку.

– Где Хардов? – спросил он у Вани-Подарка. Он всё ещё надеялся не опоздать. И второй вопрос, который волновал не меньше, всплыл сам собой: – Где Ева?

Альбинос молча сжал челюсти и еле заметно кивнул в сторону берега. Где проплывала Икша, пожранная мглой. Фёдор понял, что его прогноз не оправдывается. Он опоздал.