4

Когда Хардов вошёл в носовую каюту, Фёдор всё ещё, по-видимому, находился под действием настоя Рыжей Анны. Он растянулся на своей лежанке, и внешне это напоминало болезненный сон, неглубокое прерывистое забытьё. В каюте было сумрачно, и такая же тяжесть лежала на душе у Хардова.

– Привет, – тихо произнёс он. Замер и некоторое время молча слушал дыхание спящего.

Потом сел у изголовья Фёдора, наклонился к его лицу и повторил:

– Привет, Тео! – только теперь в его голосе было гораздо больше тепла. Так говорят с теми, с кем долгое время находился в разладе, но кто на самом деле бесконечно дорог. – Я зашёл попрощаться. Не знаю, слышишь ли ты меня сейчас. Мы так и не поговорили с тобой. Не нашлось времени. А теперь… вот. Прости меня за это. За многое. Ты бы всё равно пока ничего не понял. Не поверил, как всё ещё пытаешься не верить. Это могло лишь навредить тебе. Но всё равно прости.

Хардов отстранился, наклонил голову, пристально вглядываясь в лицо Фёдора, как будто в сложной мозаике пытался угадать спрятанный образ или просто распознать знакомые черты.

– Мне как никогда нужна твоя помощь, – тихо промолвил Хардов. – Ты даже не представляешь, насколько. А ты тут растянулся, как девочка. – Хардов улыбнулся, тепло, печально. – Как будто вовсе не ты учил меня сражаться голым. Вот пришло время попробовать. – Хардов чуть болезненно поморщился. – Не знаю, слышишь ли ты, но думаю, мои слова дойдут до тебя. Так или иначе дойдут.

Он снова наклонился к спящему, только теперь почти к самому уху, и заговорил. Бережно, нежно и горячо:

– Фёдор… Нет, Тео. Отринь иллюзии. Время пришло. И его совсем мало. Позволь иллюзиям развеяться. Они долго были необходимым коконом, но теперь бабочка созрела. Там, внутри тебя, скрыт ты настоящий.

По лицу Фёдора пробежала лёгкая волна, на лбу появилась морщинка. Он не хотел, чтобы его будили; он слышал во сне, и что-то внутри него активно сопротивлялось тому, что он слышит.

– Я не знаю, почему это произошло так, – чуть отстранённо прошептал Хардов. – Ты даже не выбрал себе нового скремлина. Это против всех законов. Но произошло так, как произошло. Может быть, потому, что никто ещё не возвращался дважды.

Морщинка на лбу Фёдора углубилась, теперь она сделалась болезненной. Но Хардов тихо улыбнулся, глядя на него, и лицо спящего разгладилось, дыхание стало ровным.

– Всё ведь хорошо, друг мой, – сейчас уже без напора, но так же нежно произнёс Хардов. – Ты всегда нарушал все законы. Даже собственные. Мы не дошли до места, где закончатся иллюзии. Где от них ничего не останется. Развеются, как дым. Не дошли до моста, где ты… с которого вы с Лией…

В горле у Хардова запершило и начал подниматься ком, с которым ему удалось совладать, справиться. «Я чуть не сказал: “Где ты умер”, – подумал Хардов. – Но нет, ты не умер. Это Лия умерла». Мысль была дикая. Пришедшая из тени. Но со всякими дикими мыслями он давно научился справляться.

– Моста, с которого вы упали, – ровно произнёс Хардов. И снова заставил себя улыбнуться. Это оказалось не так уж сложно. И тень отступила.

– Ты уж постарайся, – попросил Хардов. – Там, внутри, есть тот, кто на это способен. Настоящий, подлинный Тео. Как драгоценный сияющий алмаз! Сделай это. Скажи себе «да», там… столько света…

В горле у Хардова снова запершило, но теперь по-другому. И он поднялся. Посмотрел на Фёдора. Лицо спящего теперь казалось безмятежным. Хардов положил рядом с ним свёрнутый лист письма.

– Вот, прочтёшь, когда сможешь. – Он немного подвинул письмо к Фёдору. – Это очень важно. Там о Еве и ещё…

На безмятежном лице спящего мелькнула еле уловимая улыбка или только отсвет улыбки.

– Это очень важно, – внятным и глубоким голосом повторил Хардов. – Если случится так, что меня не будет рядом, это придётся сделать тебе. Ты должен будешь доставить Еву. Что бы ни случилось, и что бы тебе ни показалось. Верь ей. Она очень сильная, и она очень слабая. Она, может быть, самая прекрасная девушка, хоть и упряма… Она чудо. Такое же, как и ты.

Улыбка Фёдора сделалась явственней, он, видимо, не возражал против подобных оценок. И невзирая на весь драматизм ситуации, Хардов улыбнулся – не Фёдору, а тому, как нелепо он сейчас выглядел. Кивнул и всё же добавил:

– Во что бы то ни стало ты должен доставить Еву до Тихона.

Хардов отошёл от лежанки, остановился и бросил ещё один взгляд на спящего. «Мы не говорим “последний”, – подумал он, – хотя ты сам всегда повторял, что никто из нас не будет жить вечно. И поэтому не стоит бояться слов, притягивающих суеверия».

– Ну вот, мне пора, – сказал Хардов. Покачнулся в сторону выхода, но не сделал и шага. Потом он понял, что стоит тут, не в силах уйти, и смотрит на Фёдора. И ещё, что действительно пора.

– Мне бы так хотелось увидеть, каким ты вернёшься, – прошептал Хардов. – Но больше всего мне хотелось бы тебя обнять. – Он всё-таки сделал этот шаг к выходу и совсем уж тихо, одними губами добавил: – Я ведь давно простил тебя. Простил тебе Лию. Давно простил.

5

– Ты ослушалась меня? – Хардов смотрел на Рыжую Анну.

Отпираться было бесполезно, и та прямо сказала:

– Да.

– Почему?

Анна плотно сжала губы. Хардов молчал. Она подняла руку. Раскрыла пятерню тыльной стороной к себе. Покачала в воздухе, то ли сосредотачиваясь, то ли предлагая более уравновешенный ритм разговора.

– Послушай, дело не только в том, что я пожалела её… – начала было Анна.

– Ты ведь знаешь, насколько это опасно. Я даже команду снял с лодки, пока здесь стоим.

Анна снова сжала губы. Подняла указательный палец:

– Если ты дашь мне возможность объясниться…

– Рыжая! – Хардов взглянул на неё осуждающе. – Очень много всего поставлено на карту.

– Знаю, – сказала она. – Только послушай… Мне кажется, девочка влюблена в него.

– О чём ты, Анна? – Хардов усмехнулся.

– Ты что, ослеп? – Рыжая Анна вдруг тряхнула волосами и заговорила с напором: – А если это… Ты ведь понимаешь, о чём я?!

Хардов словно бы взялся руками за голову.

– Невероятно! – изумлённо протянул он. – Как такое вообще…

– Хардов, прекрати! Она любит его. А если это и есть то, чего мы не учли?

Анна пристально взглянула ему в лицо. И наткнувшись на эту восхитившую её много лет назад доверчивую смущённость, почти детскую беспомощность в глазах, поняла, что он думает о том же самом. Она слишком хорошо его знала, чтобы спутать: редкие моменты, когда Хардов был не до конца убеждён в своей правоте, и тогда он отключал голос рассудка и позволял руководить собой то ли интуиции, то ли этому парадоксальным образом всё ещё не исчезнувшему ребёнку.

– Кажется… влюблена… – пробурчал он.

– Не придирайся к словам. – Анна улыбнулась. – Не хочу, чтобы ты сердился на меня.

Хардов вздохнул.

– Не в этом дело, – покачал головой. – Это немыслимо, но… Наверное, я знал, что ты так поступишь. Кто-то из нас двоих должен был решиться. Дай Бог, чтобы это не стало ошибкой.

Анна серьёзно кивнула.

– Ты зайдёшь к нему перед… – Она оборвала себя на полуслове. Посмотрела куда-то в сторону.

– Я уже заходил, – быстро сказал Хардов. – Снимайтесь с якоря немедленно, как только мы с Евой окажемся за земляным валом. И ещё: Трофим хорохорится, но он даже не представляет, насколько на самом деле напуган, поэтому может быть очень опасен. Ты знаешь, что делать, и всё же будь осторожней. Ну вот, вроде бы всё.

Анна подняла на него глаза.

– Не хочу, чтобы ты сердился, – сказала она. – Хочу, чтобы поцеловал.

И Хардов, словно ждал этого, тут же привлёк её к себе. Анна выдохнула, вдруг смущённая внезапным напором. И поймала себя на мысли, что впервые за последние годы это не она целует мужчину. Затем ослабла, закрывая глаза, и все мысли покинули её. Поцелуй вышел долгим, страстным и нежным. Но в конце его Анна всё же ощутила привкус горечи. И когда их губы разомкнулись, её недавние слова всплыли сами собой:

– Хардов, не смей…

Она перевела дух. Затем крепко прижала его к себе. Смотрела прямо в глаза. С любовью, но и с яростным требованием:

– Не смей прощаться со мной!