10

– Я их видел, пока мы вас ждали, видел эту лодку, – первым нарушил молчание Ваня-Подарок, когда полицейское судно отошло на приличное расстояние и над ровной гладью канала разносился лишь монотонный удаляющийся гул. – Они прошли мимо нас в сторону второго шлюза. И очень спешили.

Матвей Кальян, вспоминая, потёр подбородок и согласился:

– Похоже, так и есть. Только тогда в ней находились два водника. А теперь к полицаям добавилось ещё семь человек. И надо же, всем рулит баба! Это люди Шатуна?

Альбинос ему кивнул и усмехнулся:

– Знал бы ты эту бабу… – Затем он посмотрел на Хардова. – Но как она догадалась? По каналу ходит множество лодок. В том числе с гидами. В том числе и с документами, подписанными Тихоном.

– Тебе лучше знать свою бывшую. – Хардов отстранённо пожал плечами.

– И чего столько тянула? Они могли вернуться значительно раньше. – Он снова усмехнулся. – Догадалась. Она всегда была умной.

– Даже слишком умной, – неопределённо откликнулся Хардов. Затем он спрыгнул на нижнюю ступеньку и принялся отвязывать лодку.

– Что теперь? – спросил Кальян. Наступило его время отвечать за лодку, и он видел, что команде не терпится побыстрее покинуть это место.

– Снимаемся. И идём за ними. Теперь они будут у нас как на ладони. Их слишком хорошо слышно, капитан.

Хардов бросил канат Фёдору, и юноша легко поймал его. Он вдруг почувствовал прилив благодарности: значит, Хардов больше не злится на него за всё то множество проколов в этот самый… неудачный его день.

– Они закрыли глаза, – растянуто промолвил Паромщик и посмотрел на гида, но тот даже не обернулся. – Пора. Неплохая у нас вышла коммерция. С тобой было приятно иметь дело, Хардов. – И с некоторой задумчивостью он добавил: – Зря ты меня не послушал на первой переправе: купил бы тогда скремлинов – глядишь, не пришлось бы давать зарок. Ведь он ненарушаем, так ведь? Кто теперь будет отдавать за тебя долги?!

Хардов легко взошёл на борт своей лодки. Затем всё же обернулся и улыбнулся Паромщику. Что-то было в этой улыбке, Фёдор не сразу понял, что именно, – не угроза, нет, но что-то ещё, помимо достоинства.

– Тебе напомнить его имя? – спросил Хардов.

Лицо Паромщика застыло. Старческие пальцы крепче ухватились за древко весла. К задумчивости в его взгляде добавилась угрюмость, когда он обиженно отмахнулся:

– Зачем ты так?.. Ещё неизвестно, как оно ляжет.

А потом Фёдор передёрнул плечами. И хоть Паромщик по-прежнему смотрел на Хардова, юноша был уверен, что этот угрюмый взгляд очень быстро и словно украдкой прошёлся по нему.

11

Колюня-Волнорез теперь знал, что самое мерзкое место на канале между Дубной и Дмитровом вовсе не шлюз № 2. Самое мерзкое место они только что оставили за спиной. И Колюня поклялся себе, что больше никогда, даже если его попросит сам Шатун, даже если его заставят под пыткой, он не окажется ночью на Ступенях.

Как только включили двигатель и лодка стала набирать ход, Колюня приналёг на пулемёт. Словно это поможет быстрее двигаться вперёд. Он чувствовал что-то за спиной. Такое, наверное, происходит с убегающим зайцем, который чувствует настигающую его беду. Но там что-то было, за спиной, что-то очень нехорошее, и если б Волнорез мог, он, наверное, бежал бы по воде, бежал впереди лодки и не оглядывался.

Но природа страха – вещь очень странная. Иногда она толкает на гибельное безрассудство. И Волнорез обернулся. Он не смог себе в этом отказать. Оказался не в состоянии противиться ожиданию неведомого кошмара и обернулся. Как только они отошли на приличное расстояние.

И увидел чёрный силуэт. Лодка была там. Это были её контуры – Волнорез не зря столько проторчал на шлюзе № 2 и что-что, но запоминать и различать лодки с первого взгляда он обучился. Во тьме, у самой нижней ступеньки стояла лодка, которую они искали, и…

Колюня-Волнорез сглотнул. Отвернулся. Его правая рука опять задрожала. Наверное, туда не стоит больше смотреть. Ни к чему. Но вдруг они… Что? Что и кто они?! Волнорез этого не знал. Он не был особо пугливым, возможно, лишь впечатлительным, и когда ходил в туман с Шатуном, ничего не боялся, и Раз-Два-Сникерс доверял тоже, но…

Колюня снова обернулся. Силуэт чёрной лодки оставался на прежнем месте. Он не ошибся. Колюня положил обе руки на пулемёт, крепко сжал холодную сталь – было в этом что-то очень надёжное. Может, стоит сказать Раз-Два-Сникерс? Сказать, что за спиной у них осталась лодка, которую они ищут? Но… возможно, он всё это выдумал. Возможно, ему услужило его разыгравшееся воображение, но лодка показалась ему черней самого этого места, словно изнутри неё разливалась какая-то непостижимая холодная тьма.

«Эта лодка – призрак», – с зябкой тоской подумал Колюня. Он слышал о подобном. Но… Руки ещё крепче обняли пулемёт. Волнорез не заметил, что гладит его, и опять обернулся. И клацнул зубами. Может, правда сказать Раз-Два-Сникерс?

В этот момент у Ступеней, всё больше остающихся позади, Перевозчик говорил Хардову, что «ещё неизвестно, как оно ляжет». Но Колюня-Волнорез этого не знал. Он не мог видеть Перевозчика. Лишь контуры чёрной лодки, которая днём показалась ему абсолютно нормальной, к тому же двух человек из команды он прекрасно знал. Да и в общем-то, Раз-Два-Сникерс в нём не ошиблась: Колюня-Волнорез был верен, предан как собака. Да только… только и самая преданная собака иногда вынуждена противиться хозяину. И если её принуждают, что-то в ней ломается, и она упирается лапами, пока в непостижимой неведомой тоске не завоет на луну.

Волнорез решил… нет, не врать, а просто оставить всё как есть. И тут же вздрогнул, услышав:

– Ты чего это развертелся, Колюня?

Раз-Два-Сникерс стояла рядом и смотрела вперёд. Она не повернула к нему головы, и её глаза в темноте блестели:

– Чего ты там увидел?

Волнорез попытался ей что-то сказать, но выдавил из себя лишь сиплое покашливание. Если она тоже знает про лодку? Увидела? И знает, что он промолчал? Дрожь в правой руке вернулась. В каком-то молчаливом отупении, чувствуя лишь поднимающуюся из желудка тошноту, Колюня подумал, что руку стоит показать врачу. И что она знает его как облупленного, женщина, за которой он совсем недавно был готов идти хоть в ночь, хоть в туман, видит его насквозь, так как же ему теперь оправдаться?

Когда Колюня-Волнорез снова попытался заговорить, он, наверное, действительно выглядел как побитый пёс. По крайней мере, голос его звучал заискивающе, когда он вымолвил:

– Видишь ли, мне… вон там…

Но она не дала ему закончить фразу, даже если бы у Волнореза и хватило духу рассказать про лодку.

– Не стоит оборачиваться, – произнесла Раз-Два-Сникерс. – Там уже ничего не осталось.

Она по-прежнему не смотрела на него, просто стояла рядом.

– Смотри вперёд. Волнорез. Смотри, куда идём. Всё, что у нас теперь есть, ждёт только там. Впереди.

– Как скажешь. – Колюня с благодарностью зашмыгал носом.

Как-то Шатун заметил ему, что Раз-Два-Сникерс любит поиграть с огнём, но всегда знает, когда убрать руку. Колюня питал слабость к метафорам. Они позволяли ему смачно сплёвывать. Но сейчас растерялся. Он был благодарен ей, но было и что-то ещё. Какой-то смутный вязкий комок непонимания, и Колюня не знал, что с ним делать.

Возможно, она просто давала ему указания: смотри, мол, Волнорез, вперёд. А возможно, предпочла сейчас вовремя убрать руку, о чём и сообщила. Метафоры, метафоры… Колюня-Волнорез не знал, что сейчас произошло. Не знал ответа. Лишь смутный вязкий комок. Но что-то подсказывало Волнорезу, что ответ ему может очень не понравиться. Что-то подсказывало, что ответ может быть опасен. Потому как находится теперь там, в чёрной лодке, куда действительно лучше не возвращаться.

– Я буду смотреть вперёд, – пообещал Волнорез, стараясь, чтобы голос его прозвучал бодро.

Она ничего не ответила. Лишь тихо усмехнулась. Наверное, они поняли друг друга. Вот только смутный вязкий комок шевельнулся вновь, прежде чем затихнуть в той тёмной глубине, куда мы вынуждены складывать неудобные вопросы.