Интересное кино

В диалоге участвуют:

Петр – билетер,

Александр – охранник кинотеатра,

Григорий – зритель.

Диалог происходит между сеансами «Дневного Дозора».

Первые числа января 06-го года.

ГРИГОРИЙ: То ли не помню, то ли не понял, чем все там у них закончилось? Друзья сказали, сходить на этот фильм – лучший способ снять новогодний запой, и я, кажется, уснул под конец, приснилось какое-то собственное продолжение. Любезный Петр, правильно ли я понял, что финал позаимствован из третьей «Матрицы»?

ПЕТР: В финале утверждается старая добрая имперская идея светлых: наше поражение означает абсолютную катастрофу для всех. Горсвет оказывается гарантом вечного возвращения. Идея «отмотать время назад» объединяет, как известно, всех консерваторов и реакционеров мира, они спорят только о скорости и конечном пункте этой перемотки. В отличие от «Матрицы», дозоровская перемотка происходит не в мировых, но всего лишь в национальных границах. Горсвету то есть не важно, что происходит за пределами России, и он согласен пустить там все на самотек. Вообще, важно, что вся структура дозорского мифа – это не система мира, но только система России с ее ордынским и византийским происхождением. Да и апокалипсис показан национальный, а еще точнее, московский – страшный сон современной бюрократии с православными упованиями, имперской идеей и кагэбэшным прошлым.

АЛЕКСАНДР: Бюрократия перематывает нас назад в 91-й, в поздний совок, а точнее, в советизм без коммунизма, т. е. в командно-административный режим, лишенный исторических амбиций, научной программы и надежды на человека как на агента самопознания и самосовершенствования вселенной. Самое интересное для меня, кому удастся подобрать и куда удастся поставить этот отброшенный, лишний, красный элемент. В чьих руках станет бомбой больше не нужная в их машине деталь?

ПЕТР: Ты еще вспомни, как пьяный Городецкий про «вихри враждебные» на сцене кабака пел…

ГРИГОРИЙ: А по-моему, хорошее зрелищное кино. Жанна Фриске открылась нам как драматическая актриса, умеющая правдоподобно отрубать себе пальцы.

АЛЕКСАНДР: Правильное зрелище для контуженных капитализмом.

ПЕТР: А чем показалась тебе, любимый зритель, предыдущая, ночная серия?

ГРИГОРИЙ: Да я уже и не помню. Смотрел у друзей, курили драп. Затрудняюсь ответить.

ПЕТР: Позволь мне напомнить. Это с самого начала была реклама новой российской бюрократии нулевых годов. Ее оккультная легитимизация. «Дозор» – это заказной портрет власти, ее взгляд на себя и всю ситуацию, ее самопиар с помощью мистических образов и конспирологических идей и, наконец, ее послание к управляемым, объясняющее суть смены эпох, от 90-х к нулевым годам.

ГРИГОРИЙ: Власть – это, по-вашему, кто?

АЛЕКСАНДР: Власть – это те, кто зажигает лампочку взглядом, а значит, тем же взглядом может любую лампочку и выключить.

ПЕТР: На желтых грузовиках и в альпинистских цацках представители обобщенных спецслужб и чрезвычайных министерств каждый день откладывают конец света.

ГРИГОРИЙ: Не объясните ли вы мне, рядовому управляемому, в чем же состоит вышеназванное послание?

ПЕТР: Да хотя бы в том, что подлинная власть не может быть открыта и прозрачна, так как срочно решает задачи предотвращения вселенской катастрофы, уготованной темными засекреченными силами, ведущими против этой власти тысячелетнюю войну. Секретность целей и методов власти – это для управляемого, понимай «спасаемого», общества благо и гарантия выживания, а не опасность. Взяв на себя византийскую миссию «катехона», удерживающего, горсветовская бюрократия ежедневно спасает всех от вызванных мистическими причинами катастроф: воронки, лавины и прочие землетрясения. Причины катастроф: чувство вины населения перед своими умирающими родителями и сказочные проклятия, на пути нежелательного исполнения которых и стоят героические бойцы невидимого фронта из желтых грузовиков и в альпинистском снаряжении.

АЛЕКСАНДР: Имперский принцип непрозрачности власти и смехотворности демократии в таком мире наглядно показан в сцене, когда Горсвет создает свой невидимый антикризисный штаб по борьбе с воронкой внутри одного остановившегося мгновения в первой попавшейся квартире типизированных лохов-обывателей, т. е. не посвященных в конспирологические тайны и оттого ничего не замечающих.

ГРИГОРИЙ: Но ведь жанр фэнтези подразумевает героических сверхчеловеков, умеющих проникать даже на страшный уровень к комарам-вампирам, тут исключен сам разговор о демократии?

ПЕТР: Вспомни, если ты ее не проспал, сцену из второго фильма, когда Городецкого пытаются отговорить лететь за волшебным мелом в Самарканд, он вроде бы прибегает к самой настоящей демократической процедуре, громко обращаясь к гражданам пассажирам с вопросом: «Люди, все хотят лететь в Самарканд?» – и их нестройное хоровое «даааа» становится аргументом в споре. Гораздо важнее, что ни в какой Самарканд самолет так и не попадает, как только Городецкий понимает, что мел не там, а у золотого человека из пельменной. Самолет разворачивают, ни у кого не спросясь.

АЛЕКСАНДР: Читай, дорогой зритель, послание по слогам: демократия – это дурацкая процедура, не применимая к нашей экстремальной жизни, где за все отвечают и ведут войну тайные элиты, которым не до блеющей толпы непосвященных статистов. 90-е – хаотическая эпоха дележа, когда важнее была активность темных, – сменились эпохой охраны поделенного, т. е. нового порядка, охраняемого светлыми. Отсюда и бюрократия как главный герой модного фэнтези. Вот и вся конспирология.

ГРИГОРИЙ: Не объясните ли вы мне точное значение этого слова и какое отношение «конспирология» имеет к фильму?

ПЕТР: Конспирология – это замена сил, движущих Историю и требующих от нас анализа и изучения, на мифологические образы, требующие от нас страха, трепета, поклонения и любви. Конспирология – это всегда хроника оккультной войны, правильно объясняющей всё. Она всегда претендует на элитарный статус знания для посвященных, но при чисто текстологическом анализе оказывается более или менее примитивным сочинительством в жанре фэнтези. Современному школьнику понять таблицу Менделеева гораздо сложнее, чем заучить любой, самый закрученный конспирологический сюжет про «светлых» и «темных», сошедшихся на мосту закона. В конспирологии подозрение заменяет опыт, а образ работает вместо факта. Ощущение, но не понимание правящих тобой сил, превращается в инфантильном сознании в литературные образы борющихся друг с другом мировых правительств, бессмертных королей и прочих левиафанов. Конспирология невозможна без ощущения своей исключительности, без претензии на место в невидимой иерархии, раз уж не очень сложилось в видимой. Мифотворчество заменяет место социальной науки, до которой никому нет дела, времени, заказа и спонсорской поддержки. Конспирология – форма организации ложного сознания темных времен и зависимых обществ.

ГРИГОРИЙ: А какие общества ты считаешь зависимыми, уважаемый билетер?

ПЕТР: Такие, куда готовые решения ключевых вопросов импортируются извне.

АЛЕКСАНДР: Смотри на эту тему подробнее все, что написал Иммануил Валлерстайн о миросистеме и роли России как мировой капиталистической сырьевой провинции.

ПЕТР: Конспирология обращается к тому внутреннему времени человека, которое не нашло выхода в его ежедневности, искаженной непонятными ему силами.

АЛЕКСАНДР: Прогрессивная догадка: «у нас и нашей Истории есть смысл, и мы можем сознательно участвовать в его развертывании» – сменяется в сознании конспирологов реакционным выводом: «этот смысл принадлежит тайным элитам, соперничающим между собой, и вы можете иметь к нему доступ, вы можете превратиться из объекта в субъект собственной Истории, только если изучите язык посвященных, встанете над толпой слепцов и примкнете к одному из полюсов тайной элиты». Если убедить в этом всех и раз в 10–15 лет менять конспирологический сюжет, общество действительно навсегда останется манипулируемой толпой потребителей, нуждающихся не в опытно доказуемом знании, но во все новых и новых поворотах конспирологического спектакля. Именно толпа, состоящая из людей, охваченных нарциссическим бредом собственной «посвященности», наименее способна к последовательному мышлению и самоорганизации для решения реальных проблем.

ГРИГОРИЙ: Говоря о самопиаре власти и ее послании, вы все время вспоминаете светлых, но избегаете говорить о темных и как будто им даже сочувствуете.

ПЕТР: Ты прав, говорить о них по отдельности бессмысленно, ведь они составляют неразрываемую пару. Темные воруют кровь, самую распространенную метафору энергии. В «Матрице» был, помнится, другой образ: человеческая батарейка. Темные заняты непосредственной эксплуатацией – высасыванием и присвоением энергии масс, изматыванием стада до такой степени, чтобы оно захотело и запросило себе светлых пастухов.

АЛЕКСАНДР: Обеспечение должной измотанности и запуганности – это воровство будущего, как во фьючерсной экономике.

ПЕТР: Главному герою приходится отдать темным ребенка, как в культе Молоха, чтобы временно задобрить и отложить судьбу. В этом и смысл его прихода к ведьме. Тогда как Горсвет – великий посредник, безвозмездно следящий за порядком на нашей земле. Их работа – задобрить рок, отложить катастрофу, придать человечеству именно ту форму, которая откладывает его, человечества, финал, продлевает его комфортное воспроизводство в нынешнем виде. Они – профессиональные и бесплатные адвокаты человечества перед великим роком. Идея, что никакого финала не будет и они откладывают не конец вида, а его ценную мутацию, представляется светлым особо опасной. Темные держатся благодаря непосредственному поступлению крови от слепого человеческого стада к посвященным в великую войну. Они берут у нас энергию-кровь. Светлые дают нам спасительный закон и следят за его соблюдением, продлевающим нашу общую жизнь.

АЛЕКСАНДР: Правда, лицензии на отлов живой добычи и другие темные дела выдаются как раз в кабинетах светлых.

ГРИГОРИЙ: Молодого вампира в исполнении Чадова это возмущало, а вот его мудрый отец-мясник воспринимал выдачу лицензий на кровь с ледяным спокойствием.

ПЕТР: Эта диалектика в фильме для правдоподобия. Уж слишком часто ты, зритель, наталкивался на то, что власть стимулирует и организует именно то, с чем официально борется. Поэтому темные, эти обобщенные криминалы, бисексуалы, наркоманы, террористы и звезды ночных клубов…

АЛЕКСАНДР: Жаль про ваххабитов забыли.

ПЕТР: Не перебивай. Про ваххабитов все уже показано в сериале «Спецназ». Так вот, темные, эксплуатируя наши страсти и вообще принцип удовольствия, не имеют в этом полной свободы, над ними есть мужской, патриотичный и государственный Горсвет, который, оседлав принцип реальности, выдает лицензии, строго следит за соблюдением и бьет горячей сковородкой по рукам за самодеятельность. Вот какой следует из фильма социальный дуализм: корыстное темное жречество удовольствий против альтруистической светлой аристократии порядка.

АЛЕКСАНДР: А по-моему, темный экономический способ принуждения, замешанный на шкурном интересе, то есть капитализм, против светлого феодализма, то есть административного способа принуждать, основанного на верности и служении никто не скажет вслух чему, а на самом деле самим благородным рыцарям. Видимая бескорыстность горсветовской элиты держится на том, что их собственностью и так является весь мир фильма, и потому они благородно ничего не хотят для себя, как и все фанатики власти.

ПЕТР: А точнее, как и всякая власть хотела бы себя видеть и показывать. Все то же послание, зритель: власть просто дана людям щедрой высшей силой, а вовсе не нанята за деньги на работу. Власть дана, чтобы удержать мир от превращения в преисподнюю, и ничего не требует взамен. Власть – это абсолютное и оттого никем не контролируемое благо.

АЛЕКСАНДР: Дозор предупреждает: безответственная богема и безродная буржуазия должны быть под надзором национальной бюрократии. В 90-х многим казалось, наоборот, что власть полностью приватизирована капиталом и является простой его маскировкой. В нулевых они поменялись местами. Потому модные фильмы теперь это художественно выраженная идеология новой российской бюрократии, переживающей ренессанс и почувствовавшей свою силу хотя бы оттого, что они выиграли первое место в споре у новых русских буржуа. Горсвет проводит чистки в собственных рядах, спрашивая каждого: «Где ты был этой ночью?» В этом ведомстве мудро говорят: «Это не совпадение, это провокация!», слова до удивления знакомые всем, кто застал советский век и чекистский миф. Могут без спросу поменять разнополых сотрудников телами, потому что так надо для дела.

ПЕТР: Горсвет вразумляет: со времен фараонов и пирамид мы стоим на ваших головах и плечах, потому что именно мы отвечаем за поддержание великого равновесия нашей вселенной, и это только кажется некоторым из вас, что наши подошвы на ваших лбах и плечах, на самом деле мы подвешены к небу и свободно парим над вашими головами, как бесплотные ангелы порядка. Это мистический этатизм.

ГРИГОРИЙ: Я Лукьяненко не читал, сначала прочту всего Акунина, но ведь над ними всеми стоит некая инквизиция, которая превыше всего?

ПЕТР: В религиях митраистского типа, а именно там находятся все сюжеты оккультной легитимности власти, и Ормузд, и Ариман, обе соперничающие группировки, есть дети Зервана.

ГРИГОРИЙ: Я их никого не знаю и ничего не понял.

ПЕТР: И бог с ними. Из фильма мы ничего не узнаем об «инквизиции», кроме того, что она бдительно следит за отношениями обеих сторон. Идеальный образец чиновничьей паранойи. Над каждой спецслужбой есть и другая проверяющая спецслужба. Бюрократическая модель мира – бесконечная башня проверяющих друг друга уровней порядка.

ГРИГОРИЙ: Новый «Дозор» по сравнению с первым фильмом это, конечно, совсем другой размах.

АЛЕКСАНДР: Настоящее зрелище конца мира для тех, кто не хочет конца мира зрелищ.

ПЕТР: В «Дневной» серии ангелы-хранители на желтых грузовиках продолжают гоняться за подростками-вампирами в киллерских масках, пьющими кровь у бабушек на улицах. Нас предупреждают: хаос 90-х годов, когда музыку заказывали «темные», породил новое поколение неуправляемых беспредельщиков, еще более опасных для воспроизводства бюрократии, чем их недавние предшественники, делящие топором бомжатину на мясных рынках и разъезжающие на красных и черных легковых автомобилях.

АЛЕКСАНДР: Страх власти перед подростком, который, потренировавшись несколько лет, вполне сможет и захочет эту власть похоронить, очевиден. Мировоззренчески власть опирается на чиновников средних лет и на умудренных стариков и намерена срочно состарить в современной России всех, кто психологически моложе.

ГРИГОРИЙ: Какое мировоззрение идеально подходит горсветовской бюрократии для самооправдания? Советизм без коммунизма, он ведь чем-нибудь должен идейный вакуум заполнить?

ПЕТР: Конечно же, это гумилевский евразизм с пельменных дел мастером, золотым человеком, хранящим волшебный мел. В прошлом он был правой рукой Тамерлана, а в не столь отдаленном сталинском времени «заведовал в самаркандском горкоме идеологией». Необходимый евразизму византизм в фильме тоже имеется. Весь конфликт, изложенный в притче с блудницей-воронкой-порчей и коллективным грехом, завязывается именно в Константинополе. Дуэль завязывается там, откуда и пришла к нам идея удерживающего «катехона».

АЛЕКСАНДР: Идея вполне адекватная той эпохе и оскорбительная для самостоятельных людей в наше время.

ГРИГОРИЙ: Помните, как там: «Я держал в своей деснице весь мир…»

АЛЕКСАНДР: «Но не смог взять его с собой».

ПЕТР: Вечное сожаление мистически настроенной бюрократии и ее жутковатая догадка о том, что она совершила какую-то фатальную для себя ошибку, обменяв на «весь мир» кое-что покруче.

ГРИГОРИЙ: Но возможны ведь и другие прочтения. Мой, например, приятель, гей, мечтающий однажды пройти лав-парадом победы по Москве, толковал мне смысл этого фильма так: виной всему мужская конкуренция из-за женщин, которая и привела Городецкого к ведьме и толкнула на смертный грех. А в конце второй серии он собрался с мозгами, исправился, понял, что страдать из-за баб это некультурно и опасно, послал ее вместе с потомством куда подальше, побежал по бульвару за другой и вдруг, все поняв окончательно, мудро-двусмысленно улыбнулся мокнущему на лавке Борису Ивановичу. Только есть там такой конец или придумал мой нетрадиционный друг, я не помню, закемарил.

АЛЕКСАНДР: Есть, конечно, не сомневайся. Борис Иванович, он в любой беде герою помогает. Ведь кто его спасает, когда сын тянет в одну сторону, а Светлана – новая любовь – в другую, между тем как летит сверху на голову острющее стекло? Не любовь спасает его к детям или к женщине, а все тот же добрый чиновник Борис Иванович останавливает время и дает шанс Городецкому восстановить Москву.

ПЕТР: А насчет прочтений, чем их больше, тем лучше кассовые сборы. Моя жена говорит, что в этом фильме все мужчины, как всегда, самовлюбленные садистские козлы, но зато показано, как женщины рубят себе пальцы и прочие подвиги делают ради любви. А мой сын, металлист и гностик, всю голову сломал, разбираясь, кто именно в дозоре хилики, а кто психики, только с одним мальчиком понятно, что он – пневматик. Но дед, офицер запаса и фанат геополитики, говорит, что всю дозоровскую дуэль надо понимать как извечный конфликт «народа суши» с «народом моря».

АЛЕКСАНДР: Почти как мой шурин с Украины, он снег сейчас убирает во дворе фонда Сороса. В этом самом фонде даже дворники в курсе: в «Дозоре» запечатлен вечный, двигающий историю конфликт: военно-мистические машины империй против торгово-художественных машин городов.

ПЕТР: Начинать, кстати, тогда уж можно не с аграрных империй и портовых городов, а раньше, с двух враждовавших видов человекообразных обезьян. Партия светлых: оседлые пращуры будущих земледельцев мололи тростник гигантскими челюстями, а их антиподы, номады и мясоеды, отгоняли камнями львов от недоеденных туш и дробили кремневым рубилом кость в поисках съедобного мозга. Мы чувствуем в себе нераздельную смесь обеих кровей, и потому нас захватывает «Дозор».

ГРИГОРИЙ: И за кого же, по-вашему, надо болеть, раз уж на билет потратился?

ПЕТР: В отличие от счастливых героев фильма мы остаемся пока в 06-м году и можем рассчитывать только на Егора. В этом длинном клипе все, кроме опасного мальчика, влюблены в бесконечность и стремятся слиться с нею либо через коллективную традицию власти, как светлые, либо через ничем не отменяемый принцип индивидуального удовольствия, как темные. Но есть мальчик, одинаково недоверчивый и к тому и к другому. Скептически настроенный к данному ему времени и пространству вообще. Его главное удовольствие состоит в великом отказе потреблять власть, и это превращает его из объекта манипуляции в субъект действия.

АЛЕКСАНДР: Обдумывающий житье юноша, к которому все это фэнтези как бы в первую очередь и обращено и на которого есть надежда, что он лет через пять-шесть, окончательно во всем разобравшись, всех оценив и устав сомневаться, одновременно выйдет из тени и выключит свет. Устроит новый хелтер, что называется, скелтер. Отменит эту дурную биполярность.

ПЕТР: Такой мальчик принесет чуму в оба дома, покончив как со светлыми тамплиерами спасительных спецслужб, так и с темными гуляками криминального карнавала. Какая ему разница, что иногда они меняются местами?

АЛЕКСАНДР: Его приговор элите: чванливая азиатчина, изоляционизм, государственничество, клановость, номенклатурное прошлое. Его приговор контрэлите: декадентское западничество, буржуазность, фарцовочное прошлое. В обоих случаях – отсутствие Истории в крови.

ПЕТР: Мальчик бросает террористический шарик на резиночке, которым пользовалась против крокодила еще, помнится, старуха Шапокляк. Освобождает эту форму от этого содержания. Дырявит советский «Космос», снимает с оси столичное колесо обозрения и пускает по ветру останкинское телевидение.

АЛЕКСАНДР: Подлинная проблема мальчика в том, что он один. Ни демонический индивидуализм темных, ни тошнотворная семейственность светлых ему не нужны. Нужны несколько таких мальчиков, готовых действовать вместе. Понявших, что они обладают абсолютным оружием. И не так уж важно, каким общим именем они себя назовут.

Сквозь стеклянные двери кинотеатра видна шумно-веселая рождественская толпа новых зрителей, еще не видевших фильм.

ГРИГОРИЙ: Пожалуй, я куплю у вас второй билет и прямо сейчас посмотрю еще раз, а потом скажу вам свое мнение.

Его подхватывает толпа новогодних россиян. Распродав билеты на последний сеанс, билетер закрывает кассу и пересчитывает купюры. Охранник сдает дубинку, служебный телефон и магнитные ключи сменщику.

Из зала доносятся привычные звуки первых кадров фильма.