Шмелеводство
Есть определенного рода занятия, не вполне поэтические и естественные, но во всяком случае располагающие к более великодушному и доброму отношению к природе, чем нам свойственно. Например, разводить пчел… это все равно что пускать солнечные зайчики.
«Я слышу пчелу!» — выкрикнул Ноа, отрывая взгляд от своего экскаватора. Как и многие маленькие мальчики, Ноа был неравнодушен к игрушечным грузовикам и всякого рода землеройным машинам и в течение последнего часа упорно разравнивал участок глинистой земли напротив моего кабинета. (А работаю я в расположенном на территории сада переоборудованном сарае, который мы прозвали Енотовой хижиной в честь его бывших жильцов.) Я был безмерно рад, что пчела способна отвлечь его внимание от этого занятия, а вообще мы уже несколько дней ждали, когда хоть одна из них появится.
Мы оба неподвижно следили за тем, как пчела полетела за угол хижины и принялась исследовать крыльцо. Начала с отверстия от сучка в обшивке стены, а затем поднялась к навесу над крыльцом, время от времени тычась в узкий карниз, который я пристроил для гнезд ласточек. Пчела снова спустилась вниз и теперь приближалась к странной штуковине, прибитой к решетчатому ограждению крыльца… я затаил дыхание. Мы с Ноа надеялись, что наш весьма оригинальный деревянный ящичек окажется привлекательным для пчел, как и для ласточек — оберегающий от дождя карниз. Прошлые наши попытки оказались неудачными, и в этом сезоне мы разработали новую модель: старый резиновый сапог с отрезанным носком, служащий входным тоннелем, ведущим внутрь деревянного ящичка через отверстие в его стенке. Носок сапога был крепко-накрепко соединен с ящиком, а зияющее отверстие голенища призывно направлено в сторону садовых деревьев. Примерно посередине между навесом и ограждением пчела на мгновение зависла в воздухе. Затем, словно притянутая неким магнитом, полетела прямо к сапогу.
«Это Bombus?» — нетерпеливо спросил Ноа, употребив латинское название, часто звучавшее в нашей семье, которая все больше и больше становилась помешанной на пчелах. Я кивнул ему в знак согласия. Распознавание пчел обычно куда сложнее: наколотые на булавки насекомые изучаются под микроскопом, поскольку требуется хорошенько рассмотреть жилки крыла, обратить внимание на длину хоботка и в некоторых случаях — на гениталии самцов и микроскульптуру их поверхности. Но раз вы имеете дело с летающей пчелой, то я из опыта могу подсказать одну хитрость: если на вас шерстяная шапка, две фланелевые рубашки и жилет-пуховик, то вы определенно видите перед собой шмеля. Немногие насекомые так же хорошо приспособлены к прохладной погоде и способны какое-то время производить сокращения крыловых мышц, не задействуя сами крылья, чтобы генерировать таким образом тепло в грудном отделе, разгоняя его по всему мохнатому телу с прекрасной теплоизоляцией. Данная способность позволяет им достичь температуры тела, подходящей для полета в различных погодных условиях, и, насколько я знаю, никакое другое насекомое не будет летать в столь ветреный день. А так как на дворе всего лишь второе марта, я понял, что это, скорее всего, шмелиная царица, только-только пробудившаяся после зимовки и, несмотря на холод, ищущая место для образования новой семьи.
Глухое жужжание указывало на то, что пчела уже пробиралась по сапогу внутрь ящичка. Я попытался представить себе, как она движется в темноте и обнаруживает наши разнообразные приманки при помощи обоняния и осязания: вату, чтобы устлать гнездо, и небольшую чашу размером с наперсток, заполненную медом из кипрея. Британский энтомолог Фредерик Уильям Ламберт Слейден свои ящички обычно наполнял буквально всем подряд, от сорванных травинок до измельченных льняных волокон, и даже умудрялся кормить пчел с помощью пипетки. Он собственноручно лепил для них горшочки для меда из расплавленного воска с использованием «деревянной палочки с закругленным концом, предварительно смочив ее водой». Его книга «Шмель, биология и способы одомашнивания» (The Humble-Bee: Its Life History and How to Domesticate It, 1912) является пособием номер один для любого начинающего пчеловода, занимающегося разведением шмелей рода Bombus, и изобилует подобными идеями, изложенными столь же подробно. За сотню лет со времени ее издания в английском языке отошли от обозначения шмелей словом “humble-bees” и более старой вариации “dumbledores”, знакомой сейчас разве что фанатам Гарри Поттера. Но мы продолжаем разводить этих насекомых. Некоторые энтомологи называют их плюшевыми мишками в мире пчел. Как и медоносные пчелы, некоторые виды шмелей стали важными опылителями растительных культур, разводимых в промышленных масштабах. Особенно хорошо шмели себя проявляют в так называемом опылении вибрацией, или соникации (sonication), когда они создают крылышками вибрацию нужной частоты, чтобы вытрясти пыльцу из сложноопыляемых цветков, например томата (мы это еще обсудим в главе 9). Если бы Слейден был еще жив, то первый его вопрос, адресованный нам с Ноа, касался бы не научных успехов в изучении шмелей, а нашего мудреного приспособления с использованием сапога.
В природе шмелиные матки разыскивают заброшенные мышиные или кроличьи норки, трещины в скалах, полые бревна или дупла в деревьях, покинутых дятлами. Им требуется сухое, замкнутое место, при этом достаточно большое для колонии, способной разрастись до нескольких сотен особей в конце сезона. Они неустанно ищут подходящее жилище, подбирая его по одному признаку — темному входному отверстию. По этой причине шмелиные матки проявляют необычайное любопытство в отношении различных затемненных отверстий и полостей, которых в мире людей всегда найдется предостаточно. В Уилтшире невнятное бормотание сравнивают с жужжанием шмеля в кувшине, это говорит о том, что найти шмеля в кувшине некогда было обычным явлением, с которым мог столкнуться каждый. В самом деле, люди находили шмелиные гнезда в самых неожиданных местах: от заварочных чайников и садовых леек до водостоков, дымоходов, выхлопных труб и свернутых ковров. К этому списку я добавил бы еще резиновые сапоги по одной понятной причине: сунув как-то ногу в сапог, я натолкнулся на свирепое жало.
Данное происшествие имело место как раз на крыльце Енотовой хижины, где я на несколько часов оставил свою грязную обувь без внимания на время работы в помещении. (Высокие резиновые сапоги — непременная часть моей рабочей одежды в течение большей части зимы и весны, когда дорожка от дома до хижины местами утопает в липкой жиже.) Столь уютное и темное местечко, судя по всему, очень понравилось шмелиной матке, раз она начала там обустраиваться. А точнее, ей там все нравилось, пока мой большой палец самым возмутительным образом не вторгся туда и все не испортил. Скинув сапог, я видел, как она выкатилась наружу и улетела в поисках более привлекательных апартаментов. Тем не менее, несмотря на боль и удивление, этот укус внезапно вселил в меня надежду. Похоже, до меня наконец дошло, как именно можно привлечь маток к изготовленному нами гнезду. Многие годы все мои попытки поселить колонию шмелей на крыльце Енотовой хижины и наблюдать за ней раз за разом проваливались. По мне, так здесь идеальное место: тихое, затемненное, а вокруг цветущие фруктовые деревья и ягодные кусты. К тому же дополнительный бонус — роскошные цветники, раскинувшиеся совсем рядом. Я пробовал все: от куска дренажной трубы до цветочных горшков и картонной коробки со входом через отрезок садового шланга, но насколько мне известно, ни одна шмелиха не то что дважды не взглянула — даже рядом не пролетела. В прошлый сезон мы с Ноа ловили маток и переносили их прямо в необычный ящик, купленный у фирмы Брайана Гриффина, в котором можно было за ними наблюдать, в итоге мы были свидетелями того, как все они улетали при первой же возможности. Но теперь, после двух дней, потраченных на прилаживание сапога к входному отверстию ящика, мы наконец приманили потенциального обитателя.
Неожиданно жужжание стало громче, и шмелиха появилась снаружи, летая все более широкими кругами вокруг сапога, ограждения и затем уже всего крыльца. «Это она так место запоминает», — шепнул я Ноа. Чтобы ориентироваться, пчелы используют целый ряд визуальных сигналов, включая поляризованный свет и положение солнца, и все больше свидетельств говорят о том, что их крошечный мозг способен детально запомнить окружающую обстановку в виде ментальной карты. Во время экспериментов шмелей и медоносных пчел переносили далеко от их гнезд в темных ящиках, и они возвращались домой с расстояния более 10 км, а орхидейная пчела однажды совершила подобное путешествие длиной в 23 км. В ходе неторопливого полета по кругу пчелы запоминают и распознают ключевые ориентиры, помогающие им точно определить местоположение гнезда или подходящего источника питания. Изменения в расположении ориентиров могут озадачить возвращающуюся пчелу, по крайней мере на какое-то время, как это продемонстрировал Брайан Гриффин на пчелах-каменщицах. Я ненадолго задумался: значит ли это, что, имея соседей-шмелей, мне теперь не следует переставлять грабли, лестницу, шезлонг и другие имеющиеся на крыльце вещи? В этот самый момент шмелиха метнулась прочь через весь сад и исчезла за пастбищем, подхваченная порывом прохладного ветерка. Но через некоторое время она вернулась, будто бы проверяя свою ментальную карту, и продолжила осмотр ящика с сапогом. Расплывшись в улыбке, мы с Ноа торжествующе хлопнули друг друга по ладоням. Это было хорошее начало.
Череда знаменитых пчеловодов берет начало с Аристотеля и Пифагора и включает также Октавиана Августа, Карла Великого и Джорджа Вашингтона. На сегодняшний день этот ряд пополнился известными актерами, такими как Генри и Питер Фонда, Скарлетт Йоханссон и Марта Стюарт. Из литераторов пчел содержали Виргилий, а также Л. Н. Толстой, посвятивший целых две страницы романа «Война и мир» сравнению опустевшей Москвы, ожидавшей прибытия войск Наполеона, с «домирающим, обезматочившим ульем». Сэр Артур Конан Дойль сам пчел не разводил, но дал понять, что пчеловодство было единственным увлечением, сумевшим занять ум отошедшего от дел Шерлока Холмса. Во время последнего дела в рассказе «Его прощальный поклон» Холмс говорил Ватсону о своих пчелах следующее: «Я выслеживал трудолюбивых пчелок точно так, как когда-то в Лондоне выслеживал преступников». Существуют разные взгляды на пчел и их разведение — от шекспировских метафор до мемуаров ученых и практических руководств, но почти все подобные исторические или литературные источники отсылают к одному лишь виду: медоносной пчеле Apis mellifera. Избрав разведение шмелей, мы с Ноа ступили на непроторенную и куда менее прославленную тропу. В самом деле, есть только одна известная персона, со знанием дела писавшая про род Bombus, но об этом мало кто знает.
В последний год своей жизни Сильвия Плат содержала медоносных пчел и написала о них несколько стихотворений, а ее раннее творчество наполнено пчелиными метафорами и отсылками самого разного характера. Безусловно, она является единственной крупной литературной фигурой, использовавшей со знанием дела слово «гибернакула», понимая под ним узкую норку, в которой оплодотворенная шмелиная матка переживает зиму. Свои знания о пчелах Плат приобрела самым естественным путем — проведя детство в обществе крупнейшего в Северной Америке знатока шмелей. В то время как литературные критики знают Отто Плата как зловещую фигуру, настойчиво повторяющуюся в поэзии его дочери, энтомологи вспоминают о нем с любовью. Его классическая книга «Шмели и их повадки» (Bumblebees and Their Ways) считается своего рода американским дополнением к труду Слейдена, и неудивительно, что некоторые его познания оказали влияние на маленькую Сильвию. Друзья детства вспоминали о ней как об увлеченном натуралисте, и в ее творчестве можно встретить упоминания самых разных энтомологических объектов — от одиночных пчел до паразитических галлообразующих наездников. В автобиографическом рассказе «Среди шмелей» она вспоминает о человеке — прообразом которого послужил ее отец, — увлеченно ловившем безжальных самцов, которые жужжали у него в кулаке, но не причинявшем им вреда. Я не был уверен, что Ноа сможет вспомнить обо всех наших с ним совместных приключениях с пчелами, но зато я знал, что глава, посвященная шмелям, будет короткой, если у этой матки не получится положить начало колонии. И к сожалению, вскоре все изменилось в худшую сторону.
Главная особенность нашего гнездового ящика, помимо приделанного к нему сапога, заключалась в наличии прозрачного окошка из оргстекла, встроенного в потолок. Сняв деревянную крышку, мы могли видеть все, что происходило внутри, не беспокоя его обитателей (и тем более не вынуждая их улететь). Первое время мы наблюдали копошение в слое ваты. Это была шмелиха, обустраивавшая все на свой вкус. Я быстро вернул крышку на место и сказал Ноа, что нам несколько дней не следует заглядывать туда, пока она там не устроится. Если повезет, то скоро она начнет сооружать восковые горшочки с медом, и когда-нибудь ящик загудит от множества работающих крыльев. Однако вскоре после этого с крыльца Енотовой хижины я услышал иные звуки — характерную трескотню домового крапивника. Когда я осмотрел ящик, то обнаружил, что пчела исчезла, а сапог наполнен прутиками — основой для гнезда крапивника, который в конечном счете будет выкармливать там выводок из шести крикливых птенцов. Я люблю птиц, и поэтому старался философски отнестись к этой неудаче. Ноа же был вне себя, объявив всему племени крапивников войну на все времена за свержение нашей драгоценной царицы. В довершение всего мы узнали о том, что крапивники совершили еще один налет на местную популяцию пчел — в конце сезона, когда мы извлекали их прутико-перьевую конструкцию из сапога, то обнаружили изящную чашечку, облицованную войлоком из пуха, явно добытую из разгромленного гнезда пчелы-шерстобита!
Несмотря на то что крапивники сорвали нам все планы относительно первой шмелихи, мы с Ноа по крайней мере кое-что вынесли из этого горького опыта. К приходу очередной весны мы запаслись на местной барахолке старыми сапогами всех фасонов и видов, а также чайниками, лейками и флягами — по нашему мнению, достаточно широкий выбор мест для жилья, чтобы и крапивникам угодить, и заманить очередную шмелиху. В некотором роде мы использовали одну очень давнюю хитрость, с помощью которой привлекались медоносные пчелы, адаптировав ее для шмелей. Когда традиционные охотники, такие как хадза, добираются до гнезд диких пчел внутри деревьев при помощи топора, они часто потом заделывают поврежденные стволы камнями или глиной в надежде, что пчелы впоследствии будут поселяться там вновь и вновь. (Подобные отреставрированные гнезда вдвойне выгодны людям: во-первых, известно место, где они находятся, во-вторых, если пчелы туда снова заселятся, людям легче будет такое убежище снова вскрыть.) Первые африканские пчеловоды просто пришли к следующему логическому шагу: для привлечения роя диких медоносных пчел устанавливали пустые колоды в подходящих местах. Данная практика все еще имеет место во многих сельских районах, благодаря чему несколько популяций африканских медоносных пчел постоянно оказываются в полуодомашненном состоянии, что выглядит довольно примечательно.
Медоносные пчелы способны роиться всюду, где пчелиная семья могла бы достаточно разрастись, чтобы появились новые матки, после чего семья делится, порой более одного раза в год. Шмелей же можно привлекать разве что весной или ранним летом, когда матки только выходят на поверхность и пытаются устроить гнезда. Такое несовпадение сезонных циклов имеет свои глубокие корни и объясняет многие различия между этими двумя близкими родами пчел. Медоносные пчелы возникли в зоне с тропическим и субтропическим климатом, где круглый год бурлит жизнь в гнездах с огромным населением, которому для поддержания порядка необходима весьма сложная форма социальных взаимоотношений. Шмели же со своей стороны всегда обитали в умеренном климате и приспособлены к жизни в краях с суровыми зимами, где лучшей стратегией выживания является зимняя спячка маток. Их биология лишний раз подчеркивает скоротечность периода активности: рабочие особи переходят от одних обязанностей и социальных ролей к другим, что необходимо для поддержания производительности гнезда в течение очень короткого сезона. Альпийские шмели или те, что живут в арктических регионах, вынуждены пройти полный жизненный цикл за считаные недели. Такая унаследованная быстротечность в том числе объясняет, почему у нас с Ноа так мало единомышленников во всем мире по части приручения шмелей. Поскольку медоносные пчелы в эволюционном плане настроены на круглогодичную активность, мед они производят в огромном количестве, которого хватает для обеспечения десятков тысяч рабочих особей в самую разную пору: в засуху, при резком похолодании, в период муссонов и даже на случай низкой интенсивности цветения растения. Шмели тоже делают мед, и он не менее вкусный. Но они производят его слишком мало, только чтобы хватило для прокорма нескольких десятков особей в редкий дождливый день.
C приходом весны погода на нашем острове улучшилась, и мы с Ноа возлагали большие надежды на сапоги и чайники, которые распределили по всему саду. Однако на всякий случай я начал читать все, что только мог найти, об отслеживании пчел. В тех краях, где не было медоуказчиков, охотники и собиратели додумались ловить рабочих пчел на цветках, чтобы приклеивать к ним лепестки, листочки или даже перья — в результате их становится проще заметить в полете и появляется возможность выследить их гнездо. Также неплохо еще и хорошенько прислушаться. По имеющимся данным, охотники за медом из живущего в лесах республики Конго племени мбути полагаются исключительно на слух, и каждый в отдельности способен обнаружить от двух до трех гнезд за раз по доносящемуся из них жужжанию, причем в нескольких шагах от своей стоянки. Подобная статистика меня обнадеживала, потому как если шмели откажутся поселиться в каком-либо из предложенных «ульев», то в течение сезона мы уж точно сумеем найти способ отыскать их гнезда. Как оказалось, на деле все было не так просто.
Ранней весной два солнечных дня порадовали нас тем, что мы впервые в этом году смогли понаблюдать за пчелами, но потом вновь пошли дожди, и даже несколько бурь с холодом и ветрами обрушились на наш остров. После холодной сырой зимы погода, казалось, и не собиралась особо меняться, оставаясь недружелюбной даже для тех из нас, кто родился и вырос на тихоокеанском северо-западе Штатов. Пчелам же было гораздо хуже, чем нам. Рано пробудившимся от спячки шмелихам приходилось расходовать драгоценный запас энергии в прохладной среде, в которой практически и цветка не найти. Изо дня в день мы находили мокрых потрепанных шмелей, вцепившихся в редкий крокус или нарцисс, который не побоялся распуститься в такой холод. В конце концов погода наладилась, однако столь неудачное начало года имело свои негативные последствия. Из всех наших импровизированных «ульев» только в одном обнаружили раннюю шмелиху — матку с черно-оранжевым кончиком брюшка, которая заползла в сапог на крыльце Енотовой хижины, но погибла недалеко от входа в сам ящик, как и многие другие, став жертвой голода, холода и сырости.
Но, к счастью, шмель шмелю рознь. Как хорошо было известно Сильвии Плат, шмелиная матка, выбравшаяся из гибернакула, является не просто зачинательницей, но и продолжательницей. Численность, состояние и здоровье весенних шмелих всецело зависит от того, насколько благоприятным или неудачным было прошедшее лето. В конце каждого сезона старая матка, рабочие и трутни умирают, возлагая свои надежды на нескольких особей, которым повезет выжить. В экономических терминах Бернда Хайнриха молодые перезимовавшие матки являют собой остаточную прибыль, обеспечивая продолжение рода в результате всех усилий и растительной энергии, которые были в них вложены сородичами. Новые матки, а также трутни, с которыми они спариваются, появляются в конце сезона в том количестве, которое может позволить себе колония. Гнездо, плохо обеспеченное провизией либо зараженное болезнями или паразитами, может в итоге остаться без единой оплодотворенной матки. А в период изобилия колонии разрастаются до такой степени, что их могут быть сотни. Преуспевающие колонии способны обеспечить своим царицам больше корма, благодаря чему более крупные и здоровые матки лучше переживают суровую зиму или слишком холодную весну. Кроме того, шмели научились подстраховываться. Различия в сигналах, которые выводят их из спячки, не позволяют всем шмелиным маткам из одного поколения пробудиться одновременно — такая вот страховка на случай плохой погоды, непредсказуемости цветения или иных возможных неприятностей. Ближе к разгару сезона мы с Ноа заметили больше шмелих, а потом обнаружили и рабочих особей тоже, это означало, что гнезда были заложены где-то поблизости. Наша первая попытка их разыскать началась с короткой прогулки до курятника.
В нашем небольшом курятнике долгожительницей была Золотушка породы палевый плимутрок. В свои поздние годы она начала набирать вес и теперь еле протискивалась через узкий дверной проход курятника. В результате рядом всегда валялись выпавшие перья — желтые и пушистые, и мне показалось, что их можно использовать, чтобы довольно легко проследить за шмелем. Мы выбрали маленькое аккуратное перышко, подрезали его до нужного размера и вернулись к дому, где Ноа без промедления поймал шмелиху на цветках куста крыжовника. После непродолжительного охлаждения нашего объекта в холодильнике (рекомендованные действия в целях успокоения холоднокровных животных) я нанес немного водорастворимого клея на кончик пчелиного брюшка и приладил к нему перышко. Затем мы посадили шмелиху на верхнюю ступеньку крыльца, а сами, надев сапоги, присели рядышком готовые сразу рвануться с места.
Всего мгновение понадобилось ей, чтобы отогреться, и вскоре она уже принялась чистить антенны и выглядела готовой к полету. Мы видели, как сокращалось и дрожало ее брюшко, распределяя по всему телу тепло от работающих мышц. После чего она неожиданно дотянулась задней ногой до перышка, захватила его и отбросила с раздражением — по крайней мере, это так выглядело.
В популярной книге с детскими стишками английская поэтесса XIX в. Сара Кольридж однажды так мечтательно написала: «Вот бы нам ощутить, хотя бы слегка / Горячую нежность, что в сердце шмеля». Мисс Кольридж явно никогда не пыталась приклеить перышко к шмелю. Она бы написала и другие строки, если бы увидела, как наша шмелиха ожесточенно топтала всеми шестью ногами раздражающее ее перо, превращая его в клейкий шарик, а затем с жужжанием затрепетала крылышками и рванулась навстречу лучам солнца, исчезнув из поля зрения. Потом мы перепробовали еще несколько подобных способов, но результат оставался прежним. Хотя шмели напоминают неуклюжих плюшевых мишек, их ноги чрезвычайно подвижны и приспособлены для того, чтобы дотянуться и счесать пыльцу практически с любой части тела. Они добирались даже до самых маленьких и хорошо прикрепленных перышек. Как оказалось, шмель в состоянии избавиться даже от пера, привязанного к нему ниткой. Избрав другую тактику, мы напылили на нескольких пчел частицы ярко-синего мелка, от чего они стали неплохо выделяться на фоне листвы или зеленой лужайки. (Малайзийские пчелы-плотники от природы обладают плотным опушением синего цвета, и их, должно быть, нетрудно выслеживать в тропическом лесу.) К сожалению, наши обсыпанные мелом шмели совершенно терялись на фоне голубого неба, оставляя нас буквально в нескольких шагах от своих скрытых гнезд.
В конце концов сработало то, что является естественным для традиционных охотников за медом, а именно состояние повышенной бдительности, — мы находились в постоянном поиске. Мы привыкли поворачивать голову в сторону любого проносящегося мимо жужжащего объекта и особенное внимание начали уделять «подозрительным пчелам», как метко прозвал их Ноа: когда матка обследует корни перевернутого пня или рабочие особи крутятся там, где отсутствуют явные источники нектара и пыльцы. Когда я увидел шмеля, вылетевшего из старого сарая для лошадей, нам не составило труда отыскать внутри не одно, а целых два гнезда. Матка шмеля Ситки (Bombus sitkensis) выбрала себе место под старой деревянной палетой метрах в трех от брошенной полевкой норы, в которой поселился другой вид, известный как мохнатоусый шмель. Я понял, что, поставив шезлонг между ними, смогу следить за движениями возле обоих гнездовых ходов и в то же время работать над этой самой книгой. Оказалось, что там очень даже плодотворно удается писать. Без телефона и электронной почты я не без удовольствия отвлекался разве что на снующих туда-сюда шмелей.
Сначала я наблюдал просто двух шмелиных маток, то и дело улетающих и возвращающихся с плотными обножками на задних конечностях. Во время этих первых важных недель жизни колонии матка выполняла всю работу самостоятельно, как это обычно бывает у одиночных пчел: собирала провизию и откладывала яйца. Но если бы я только смог заглянуть внутрь, то увидел бы, что эти гнезда совершенно отличаются от таковых у каменщиц, роющих и солончаковых пчел. Вместо запечатывания яиц поодиночке в отдельных камерах шмелиная матка откладывает их группами и насиживает, как птица, воздействуя своим теплом на скорость их развития. Сидя в шезлонге и глядя на часы, я мог предсказать, чем занимается каждая из шмелих. Сбрасывание обножки или отрыгивание нектара в гнезде занимает не больше минуты, но если там имеются яйца, требующие насиживания, то матка может оставаться внутри около часа до следующего вылета. Это становилось похоже на соревнование: из какого гнезда вылетят первые рабочие особи; правда, когда этот момент наступил, я его чуть не пропустил.
«Крошечные!» — гласит моя заметка, описывающая двух черных насекомых, которых я увидел вылетевшими с жужжанием из-под старой палеты, где скрывалось гнездо шмелихи Ситки. Они выглядели как домашние мухи, правда, с небольшими пучками белесых волосков, украшавших их брюшко. Небольшие размеры этих только что появившихся на свет первенцев — первых рабочих особей — говорили просто о недостатке питания. В одиночку воспитывая свое первое потомство, царица часто не в состоянии обеспечить их достаточным количеством пыльцы, чтобы они могли в полной мере вырасти. В некотором смысле она поступает так из рациональных соображений, стремясь ввести разделение труда и касты, определяющие жизнь в колонии общественных насекомых. В конечном итоге пчелы-кормилицы, сторожевые пчелы и множество иных рабочих особей возьмут на себя заботу о поддержании растущей колонии, позволяя матке сосредоточиться на откладке яиц. В последующих поколениях, среди которых все больше и больше взрослых особей будут заняты сбором пыльцы и заботой о личинках, шмели окажутся раз в десять крупнее тех, которых самостоятельно вырастила основательница. Теперь, заметив этих двух первенцев, я понял, что процесс активно идет, но, увидев их вылетающими на поиски корма, испытал смешанные чувства, ведь это означало, что я, возможно, в последний раз видел их большую, неуклюжую царицу. Разделение труда, при котором рабочие становятся ответственными за сбор пыльцы и нектара, подразумевало, что матка проведет остаток своей жизни в темном гнезде в качестве машины по производству яиц в окружении отпрысков, среди разрастающейся сети ячеек с расплодом, запасами пыльцы и восковых горшочков. Однако так получилось, что я больше никогда не видел ни царицу, ни первенцев, ни каких других пчел из этой колонии. В следующий раз, когда я устроился в своем шезлонге, чтобы в очередной раз вести наблюдения, гнездо этих шмелей безмолвствовало.
Чарльз Дарвин однажды связал участь определенных диких цветов с количеством домашних кошек, при этом он отмечал, что кошки ловят мышей, мыши разоряют шмелиные гнезда, а шмели в свою очередь являются важными опылителями таких растений, как красный клевер и фиалка трехцветная. Он подытожил: «Отсюда становится вполне вероятным, что присутствие большого числа животных из группы кошачьих в известной местности может определять через посредство, во-первых, мышей, а затем шмелей изобилие в этой местности некоторых цветковых растений».
Позднее различные комментаторы расширили данную модель, включив в нее старых дев в английских деревнях (которые часто имели кошек) и моряков Королевского военно-морского флота (которые ели просоленное мясо коров, питавшихся клевером), таким вот образом увязав обороноспособность Британской империи с количеством незамужних любительниц кошек. Данную шутку часто упоминают как один из первых комичных примеров концепции пищевой цепи, однако Дарвин в этом случае обнаружил тонкое понимание природы шмелей. Слейден, Плат и другие авторитетные ученые подтверждают, что грызуны действительно нападают на колонии шмелей, главным образом на новые, подобно гнезду моей шмелихи, на защите которого стоят лишь несколько маленьких рабочих особей. Я не мог найти лучшего объяснения тому, что обнаружил, когда поднял палету и увидел то, что под ней осталось. В конце концов, я знал, что в сарае и в поле водились грызуны и что, возможно, они первыми обжились в этом самом месте. Гнездо состояло из двух небольших камер, соединенных тоннелем с кучей из сухих травинок, листьев тополя, синтетической веревки, кусочков ткани и обрывков блестящей упаковки из-под зернового батончика. Не было признаков того, что зверек проник сюда извне, как не было и следов мертвых или пораженных болезнью пчел внутри гнезда. На самом деле какая-то любопытная мышь или крыса, по-видимому, просто проследовала к входу в гнездо по тоннелю, одолела первенцев и слопала все, что было вокруг. Единственным признаком того, что для пчел это место служило домом, были остатки единственной рыжеватой восковой ячейки в форме урны.
Мне было жаль, что мы лишились гнезда шмелей, но его разорение убедило меня кое в чем, чего я никак не мог осознать, несмотря на все наши с Ноа неудачные начинания с различными сапогами и прочими хитроумными приспособлениями. (Вдобавок к уже описанным провалившимся попыткам, одного гнездового ящика мы лишились из-за енотов; также мы видели, как матку, делающую свои первые неуверенные шаги, настигли муравьи.) Любой, кто содержит ульи медоносных пчел, мог бы сказать нам для начала, что разведение пчел — работа трудоемкая. Чтобы поддерживать колонию в здоровом состоянии требуется преодолевать разные негативные природные факторы: от капризов погоды до назойливых конкурентов и постоянной угрозы со стороны хищников, паразитов и болезней. Даже в дикой природе преуспевание является скорее исключением, нежели правилом. Если бы все было иначе и каждая матка образовывала процветающую колонию, то в результате мы бы имели угрожающий переизбыток пчел. Утешение же я нашел в том, что после всех наших попыток у нас с Ноа появилась искренняя увлеченность и понимание шмелей, что помогает нам выявлять местоположение диких гнезд повсюду — от окружающих наш дом лесов до трещин в городских тротуарах. И я буду продолжать наблюдения за гнездом мохнатоусого шмеля в норе полевки, которое сильно разрослось и настолько переполнилось рабочими особями, что я уже просто не мог больше делать вид, что пишу книгу, и просто глазел на то, как они летают туда-сюда. По прошествии нескольких недель по их обножкам можно было судить о том, что именно цветет в нашем саду: ярко-оранжевая была собрана с цветков аспарагуса, угольно-черная с мака и белая с тыкв и дынь. Это зрелище было достойным завершением наших экспериментов в области шмелеводства. Неважно, насколько удивительна биология пчел и шмелей или как сильно мы любим их мед и воск, наша глубочайшая связь с ними прежде всего проявляется в том, насколько сильно они влияют на наш рацион питания.
