Глава 6
Проснулся в шесть утра, переполненный кипучей энергией. Подобного чувства я не испытывал уже больше пяти месяцев. Не скажу, чтобы охватывающее меня напряжение оказалось таким уж неприятным, поскольку на горизонте маячила совершенно конкретная цель, но к семи часам оно уже выросло настолько, что я рыскал по дому, как ягуар в поисках добычи.
В половине восьмого я решил, что уже достаточно поздно, и набрал номер Бониты Куинн. Она давно бодрствовала и вела себя так, будто ждала моего звонка.
– Доброе утро, доктор.
– Доброе. Я подумывал заскочить к вам и провести несколько часов с Мелоди.
– Почему бы и нет? Ей все равно нечего делать. Знаете, – она понизила голос, – по-моему, вы ей понравились. Вчера только и разговоров было, как вы вместе играли.
– Очень отрадно это слышать. Сегодня мы еще немного поиграем. Буду примерно через полчаса.
Когда я подъехал, Мелоди была полностью одета и готова к выходу. Мать нарядила ее в бледно-желтый сарафанчик, открывающий костлявые белые плечики и худенькие ручки, тоненькие, как прутики. Волосы были завязаны на затылке в конский хвостик, перехваченный желтой ленточкой. Она прижимала к груди крошечную лакированную сумочку. Я думал, что какое-то время мы проведем у нее в комнате, а потом отправимся куда-нибудь перекусить, но девочка явно приготовилась провести день вне дома.
– Привет, Мелоди!
Она отвела взгляд и принялась сосать большой палец.
– Ты сегодня просто замечательно выглядишь.
Мелоди робко улыбнулась.
– Вот думаю, не прокатиться ли нам в парк. Как ты на это смотришь?
– Хорошо. – Дрожащий голосок.
– Отлично.
Я заглянул в квартиру. Бонита яростно таскала за собой пылесос, словно тот был набит ее собственными грехами. На голове – голубая косынка, с губ свисает сигарета. Телевизор настроен на госпел-шоу, но картинку постоянно накрывал снег помех, а звуки религиозных песнопений заглушал рев пылесоса.
Я тронул ее за плечо. Она вздрогнула.
– Я забираю ее, хорошо? – проорал я поверх завываний адской машины.
– Да-да. – Когда Бонита говорила, сигарета прыгала в ее губах, словно форель на стремнине.
Я вернулся к Мелоди.
– Поехали.
Она пристроилась ко мне. Где-то на полпути к стоянке крошечные пальчики скользнули в мою руку.
* * *
После многочисленных поворотов на серпантинах и удачных объездов я выбрался на Оушн-авеню. Катил к югу, в сторону Санта-Моники, пока мы не добрались до парка, тянущегося по верху скалистого обрыва над Пасифик-Коуст-хайвей. Половина девятого утра. Небо чистое, с брошенной к горизонту пригоршней облачков – недостижимо далеких, как скрывающиеся посреди океана Гавайи. Место для парковки нашлось прямо на улице, напротив павильончика «Камеры-обскуры» и Рекреационного центра для пожилых граждан.
Даже в столь ранний час здесь было полно народу. Старики оккупировали скамейки и площадку для шаффлборда. Одни безостановочно болтали друг с другом или сами с собой; другие в молчаливом трансе таращились на бульвар. Длинноногие девушки в коротеньких откровенных топиках и атласных шортиках, прикрывающих от силы десятую долю их ягодичных областей, проносились мимо на роликах, превращая дорожки между пальмами в бесконечный парад загорелой плоти. Многие были в наушниках – несущиеся очертя голову инопланетянки с блаженным выражением на лощеных, по-калифорнийски безупречных лицах.
Японские туристы щелкали фотоаппаратами, толкая друг друга локтями, тыкая во все стороны пальцами и хохоча. Вдоль перил, отгораживающих осыпающийся обрыв от обширного открытого пространства за ним, околачивались потасканные бомжи. Они курили, зажав сигареты в кулак, и озирали мир с опасливым отвращением. Среди них я заметил на удивление много молодых людей – у всех такой вид, будто они только что выползли из какой-то глубокой, темной, давно истощившейся шахты.
Были здесь еще уткнувшиеся в книги студенты, растянувшиеся на траве парочки, маленькие мальчики, мечущиеся между деревьями, а несколько молчаливых встреч – сошлись-разошлись – подозрительно напоминали торговлю наркотиками.
Мы с Мелоди прогулялись вдоль наружного края парка, держась за руки и изредка перебрасываясь словами. Я предложил купить ей горячий крендель у уличного разносчика, но она сказала, что не голодна. Мне припомнилось, что потеря аппетита – еще один побочный эффект риталина. Может, она просто плотно позавтракала?
Мы подошли к мостику, ведущему на пирс.
– Когда-нибудь каталась на карусели? – спросил я.
– Один раз. Мы как-то ездили в школе на Волшебную гору, на экскурсию. Я испугалась – очень быстро крутили, – но мне понравилось.
– Тогда пошли. – Я указал на пирс. – Вон она. Давай прокатимся.
По контрасту с парком пирс казался практически пустынным. Лишь кое-где сидели мужики с удочками, в основном старики – черные и азиаты, но на лицах у них был написан пессимизм, а ведра пусты. В старые доски уходящего в море пирса въелась засохшая рыбья чешуя, отчего на утреннем солнце они казались усыпанными праздничными блестками. Кое-где доски потрескались, и в трещинах под ногами проглядывала морская вода, лениво шлепающая о сваи и с недовольным шипением откатывающаяся обратно. В тени под настилом вода казалась зеленовато-черной. Крепко пахло креозотом и солью – выдержанный, первозданный аромат одиночества и времени, впустую уходящего в никуда.
Бильярдная, в которой я частенько пропадал, прогуливая школу, была давно закрыта. На ее месте возник зал игровых автоматов, и одинокий мексиканский юнец целеустремленно дергал джойстик на одном из аляповато раскрашенных роботов, который отзывался компьютерным бульканьем, блямканьем и звонками.
Карусель размещалась в увенчанном шатром павильоне такого вида, будто его смоет первым же высоким приливом. Служителем оказался крошечный человечек с торчащим, как дыня, брюшком и шелушащейся кожей вокруг ушей. Он сидел на табурете, изучая программу скачек, и старательно делал вид, что нас тут нет.
– Мы хотим покататься на карусели.
Служитель поднял взгляд, оценивающе оглядывая нас. Мелоди зачарованно рассматривала древние плакаты на стене. «Буффало Билл». «Викторианская любовь».
– Четвертак за раз.
Я сунул ему пару купюр.
– Пускай чуть подольше покрутится.
– Нет проблем.
Я усадил ее на большую бело-золотую лошадку с розовыми перьями вместо хвоста, подвешенную на витой медный прут, – наверняка еще и вверх-вниз ходит. Сам встал рядом.
Коротышка опять с головой ушел в чтение. Вытянул руку, нажал кнопку на ржавом пульте, потянул рычаг, и слезливые звуки вальса «Голубой Дунай» с хрипом вырвались из полудюжины упрятанных под потолком динамиков. Карусель плавно тронулась с места, начала раскручиваться – лошадки, обезьянки, колесницы возродились к жизни, плавно поднимаясь и опускаясь при вращении машины.
Ручонки Мелоди крепко сомкнулись вокруг шеи ее скакуна; она неотрывно смотрела прямо перед собой. Постепенно ослабила захват и позволила себе оглянуться по сторонам. К двадцатому обороту девочка уже покачивалась в такт музыке, прикрыв глазенки и разинув рот в молчаливом смехе.
Когда музыка наконец смолкла, я помог ей слезть, и Мелоди, пошатнувшись от головокружения, ступила на грязный бетонный пол. Она хихикала и крутила сумочку в веселом ритме, в такт уже умолкнувшему вальсу.
Мы вышли из павильона и рискнули дойти до конца пирса. Мелоди не сводила завороженного взгляда с огромных баков для наживки, кишащих извивающимися анчоусами, в изумлении застыла при виде корзины свежих морских окуней, которую тащила троица мускулистых бородатых рыбаков. Красноватые снулые рыбины лежали грудой. От быстрого подъема со дна океана воздушные пузыри у некоторых окуней полопались и торчали из разинутых ртов. Вверх-вниз по неподвижным тушкам карабкались крабики размером с пчел. Сверху на рыбу пикировали грабители-чайки, которых отгоняли мозолистые коричневые руки рыбаков.
Один из них, парнишка не старше восемнадцати, заметил ее завороженный взгляд.
– Грязновато тут, а?
– Ага.
– Скажи своему папе, пусть в следующий выходной сводит тебя куда-нибудь почище!
Он рассмеялся.
Мелоди улыбнулась. Она даже не попыталась его поправить.
Где-то по соседству жарили креветок. Я заметил, как девочка поводит носом.
– Проголодалась?
– Типа да. – Она явно маялась.
– Что-то не так?
– Мама велела мне ничего не выпрашивать.
– Не волнуйся. Я собираюсь сказать твоей маме, что ты вела себе хорошо. Ты сегодня завтракала?
– Типа да.
– А что ела?
– Соку попила. Кусочек пончика. Такого, с белой обсыпкой.
– И всё?
– Угу. – Мелоди отвернулась от меня, словно ожидая наказания. Я смягчил голос.
– Наверное, у тебя тогда еще не было аппетита.
– Угу.
Вот тебе и теория насчет завтрака!
– Ну, а лично я голоден как волк. – Это было правдой. С утра только чашку кофе выпил. – Как смотришь, чтобы вместе пойти поискать что-нибудь перекусить?
– Спасибо, доктор Дел… – На моей фамилии она запнулась.
– Давай просто Алекс.
– Спасибо, Алекс.
Мы вычислили источник соблазнительных запахов – в убогой забегаловке, втиснувшейся между магазином сувениров и открытым ларьком с наживкой и рыболовными снастями. За прилавком стояла толстая тетка, нездорово белая и рыхлая. Пар и дым густо окутывали ее луноподобное лицо, создавая мерцающий ореол. На заднем плане шипели и потрескивали залитые раскаленным маслом противни.
Я купил большой промасленный пакет всяких вкусностей: несколько порций завернутых в фольгу креветок и жареной трески, корзинку жареной картошки, которая торчала оттуда, словно набор полицейских дубинок, запечатанные пластиковые плошки с соусом тартар и кетчупом, бумажные пакетики с солью и две банки колы непонятной марки.
– Эй, не забудьте вот это, сэр! – Толстуха протянула мне целую пачку бумажных салфеток.
– О, спасибо.
– Ох уж эти детки! – Она опустила взгляд на Мелоди. – Приятного аппетита, зайчик!
Мы вынесли еду с пирса и нашли тихий уголок на пляже, неподалеку от «Центра долголетия Притикина». Набросились на истекающие маслом яства, наблюдая за солидного возраста мужчинами, пытающимися бегать трусцой вокруг квартала после подпитки тем бессердечным меню, которое в наши дни предлагают в этом центре.
Мелоди поглощала еду, как водила-дальнобойщик. Время подбиралось к полудню – значит, она была готова к своей второй дозе амфетамина за день. Ее мать не предложила мне прихватить с собой таблетки, а я не подумал – или не захотел – об этом напомнить.
Перемена в ее поведении стала заметной еще за едой и с каждый минутой проявлялась все сильнее.
Девочка стала более подвижной. Проявляла больше любопытства к происходящему вокруг. Постоянно вертелась, словно просыпаясь от долгого бестолкового сна. Все время озиралась по сторонам, вновь вступая в контакт с окружающим. Маленькое личико, совсем недавно сонное и безучастное, на глазах оживало.
– Ой, смотрите! – Она ткнула пальчиком в сторону выводка облаченных в гидрокостюмы серферов, катающихся по волнам вдалеке.
– На тюленей похожи, правда?
Мелоди хихикнула.
– А можно я подойду к водичке, Алекс?
– Только сними туфельки и ходи там, где волны касаются песка. Постарайся не замочить платье.
Я сунул в рот очередную креветку, откинулся и смотрел, как она бегает вдоль линии отлива, пиная тонкими ножками воду. Один раз обернулась в мою сторону и помахала.
Я минут двадцать понаблюдал, как Мелоди носится туда-сюда, а потом закатал штанины, снял туфли и носки и присоединился к ней.
Стали бегать вместе. Ее ноги работали лучше с каждым мгновением; вскоре она уже прыгала и скакала, как газель. Радостно вопила, брызгалась и двигалась без остановки до тех пор, пока мы оба не запыхались. Затем побрели к месту нашего пикника и рухнули на песок. Волосы ее совсем перепутались, так что я вынул заколки, кое-как привел ей голову в порядок и вновь пристроил заколки на место. Ее маленькая грудь тяжело вздымалась. Ноги от лодыжек покрылись коркой песка. Когда девочка наконец перевела дух, то спросила меня:
– Я… я хорошо себя вела, да?
– Ты вела себя просто замечательно.
На маленьком личике явственно читалось сомнение.
– А ты так не думаешь, Мелоди?
– Ну, не знаю…. Иногда я думаю, что веду себя хорошо, а мама бесится, или миссис Брукхауз говорит, что я плохая.
– Ты всегда хорошая. Даже если кто-то думает, что ты делаешь что-то не то. Понимаешь это?
– Наверное, да.
– Но не совсем, угу?
– Я… я уже запуталась.
– Кто угодно может запутаться. И дети, и мамы, и папы. И доктора.
– Доктор Тоул тоже?
– Даже доктор Тоул.
Мелоди немного над этим поразмыслила. Большие темные глазищи метались по сторонам, нацеливаясь то на воду, то на мое лицо, то на небо, то опять на меня.
– Мама сказала, что вы хотите меня загипнотизировать. – Она произнесла это как «гип-мотизировать».
– Если только ты сама этого захочешь. Понимаешь, зачем это?
– Типа да. Чтобы я стала лучше соображать?
– Нет. Соображаешь ты и так отлично. Здесь, – я похлопал ее по макушке, – все работает как надо. Мы хотим попробовать гипноз – за-гип-но-ти-зи-ро-вать тебя, – чтобы ты нам помогла. Чтобы смогла кое-что вспомнить.
– Насчет того, как ранили того, другого доктора?
Я смешался. Мой принцип – быть с детьми максимально честным, но если ей не сообщили, что Хэндлер и Гутиэрес мертвы, то я не собирался оказаться первым, кто сообщит ей это шокирующее известие. Да и момент неподходящий.
– Да. Насчет этого.
– Я сказала тому полицейскому, что ничего не помню. Там все было темно и ваще.
– Иногда под гипнозом вспоминают то, чего просто так никак не вспомнить.
Мелоди испуганно посмотрела на меня.
– Ты боишься гипноза?
– Угу.
– Это нормально. Это совершенно нормально – бояться новых вещей. Но в гипнозе нет абсолютно ничего страшного. Это в некотором роде даже развлечение. Ты раньше когда-нибудь видела, как кого-нибудь гипнотизируют?
– Неа.
– Ни разу? Даже в мультиках?
Мелоди расцвела:
– О, когда этот парень в треугольном колпаке гипнотизировал Попая, и из рук у него пошли волны, а Попай вышел в окно и не свалился!
– Точно. Я этот мультик тоже смотрел. Парень в колпаке заставил Попая делать кучу фантастических вещей.
– Ага!
– Ну, для мультика это классно, но настоящий гипноз – не совсем то.
Я выдал детскую версию лекции, которую совсем недавно прочитал ее матери. Мелоди, похоже, мне поверила, поскольку страх уступил место завороженному любопытству.
– А можно попробовать прямо сейчас?
Я замешкался. На пляже было пусто – никаких посторонних глаз и ушей. И момент правильный. К черту Тоула…
– Не вижу препятствий. Для начала сядь поудобней.
Я попросил ее сфокусировать взгляд на гладком блестящем камушке, который она держала в руке. Через несколько секунд девочка заморгала – пошла реакция на внушение. Дыхание замедлилось, стало размеренным. Я приказал ей закрыть глаза и слушать шум волн, накатывающих на берег. Потом попросил представить, как она спускается вниз по ступенькам и проходит через красивую дверь туда, куда ей очень хотелось бы попасть.
– Я не знаю, где это место и что в нем, но для тебя оно особенное. Можешь сказать мне или держать в секрете, но, находясь там, ты чувствуешь себя так спокойно, так уютно, так счастливо, так уверенно…
Еще немного подобных усилий, и Мелоди погрузилась в глубокий гипнотический транс.
– А теперь ты можешь слышать мой голос, но только специально не вслушивайся. Просто продолжай наслаждаться своим любимым местом и хорошо проводи время.
Я оставил ее в покое еще на пять минут. На ее худеньком личике застыло умиротворенное, ангельское выражение. Легкий ветерок шевелил выбившиеся прядки волос у нее на голове. Сидя на песке с положенными на колени руками, она выглядела совсем маленькой и хрупкой.
Я дал ей внушение вернуться назад во времени – в ночь убийства. Девочка на миг напряглась, но тут же продолжила все так же глубоко и ровно дышать.
– Ты по-прежнему чувствуешь полную расслабленность, Мелоди. Тебе так хорошо, так спокойно… Но теперь ты можешь увидеть саму себя, словно ты кинозвезда в телевизоре. Вот ты видишь, как вылезаешь из постели…
Ее губы разомкнулись, и она провела по ним кончиком языка.
– Вот подходишь к окну, садишься там, просто выглядываешь в него. Что там за ним?
– Темно. – Это слово прозвучало едва слышно.
– Да, темнота. И есть там еще что-нибудь?
– Нет.
– Хорошо. Посиди так еще чуть-чуть.
Через несколько минут:
– Видишь что-нибудь в темноте, Мелоди?
– Угу. Темноту.
Я сделал еще несколько попыток, а потом сдался. Либо она действительно ничего не видела, и разговоры про двух или трех «темных» мужчин были всего лишь плодом ее фантазии, – либо «закрылась». В любом случае шансы что-либо получить от нее выглядели практически нулевыми.
Я дал ей еще насладиться своим любимым местом, дал установки на владение собой, самоконтроль, ощущение счастья и бодрости и мягко вывел из транса. Очнулась она с улыбкой на лице.
– Было здоровско!
– Рад, что тебе понравилось. Похоже, что в твоем любимом месте и вправду классно.
– Вы сказали, что можно не рассказывать!
– Истинная правда. Не надо.
– А что, если мне хочется? – Она надулась.
– Тогда можно.
– Хм!
Секунду Мелоди смаковала свою власть надо мной.
– Я хочу все-таки рассказать. Я каталась на карусели. Круг за кругом, все быстрей и быстрей…
– Отличный выбор.
– И чем больше я крутилась, тем мне было радостней и радостней. Можно будет туда еще сходить покататься? Когда-нибудь?
– Конечно!
Ну вот и допрыгался, Алекс. Влез в то, от чего теперь уже так просто не отделаешься. Папочка быстрого приготовления – просто добавь вины.
Уже в машине она повернулась ко мне:
– Вы сказали, что гипноз помогает вспомнить?
– Может.
– А он поможет мне вспомнить папу?
– Когда вы в последний раз виделись?
– Никогда. Он ушел, когда я была совсем маленькая. Они с мамой больше не живут вместе.
– А он заглядывает вас навестить?
– Нет. Он живет очень далеко. Раз позвонил мне, перед Рождеством, но я спала, а мама не стала меня будить. Я очень рассердилась.
– Могу это понять.
– Я ее стукнула.
– Наверное, ты действительно очень рассердилась.
– Ага. – Она прикусила губу. – Иногда он присылает мне всякое.
– Вроде Жиртреста?
– Ну да, и всякое другое. – Она покопалась в своей сумочке и вытащила оттуда нечто похожее на большую высохшую косточку от какого-то фрукта. На ней было вырезано подобие лица – весьма злобного лица – с глазами из бусин и приклеенными сверху черными акриловыми волосами. Голова, «сушеная голова». Дешевая безделушка, которую можно найти в любом сувенирном ларьке в Тихуане. Держала она ее так бережно, словно то была не безвкусная поделка, а как минимум бриллиант из королевской короны. Непонятно только, какого именно короля. Может, Квашиоркора?
– Здорово. – Подержав в руке шишковатую штуку, я отдал ее обратно.
– Я бы хотела с ним повидаться, но мама говорит, что не знает, где он. А можно меня так загипнотизировать, чтобы я его вспомнила?
– Это будет трудно, Мелоди, потому что ты слишком давно его не видела. Но можно будет как-нибудь попробовать… У тебя есть что-нибудь напоминающее о нем, например фотография?
– Ага.
Она опять порылась в сумочке и извлекла оттуда загнувшийся в трубочку, мятый и изрядно потертый моментальный снимок. Похоже, что его регулярно вытаскивали и вертели в руках, будто четки. Мне вспомнилась фотография на стене у Тоула. Ну просто неделя целлулоидных воспоминаний! Мистер Истмен, если б вы только знали, что при помощи вашей маленькой черной коробочки можно сохранить прошлое, как мертворожденного зародыша в банке с формалином!
С выцветшей цветной фотографии на меня смотрели мужчина и женщина. Женщиной была Бонита Куинн – в более молодые, но отнюдь не более прекрасные годы. Даже двадцати с чем-то лет отроду она носила на лице ту угрюмую маску, что предвещала безжалостное будущее. Платье излишне открывало тогда еще худосочные бедра. Волосы длинные и прямые, расчесанные на прямой пробор. Она со своим спутником стояла перед входом в нечто вроде сельского бара – заведения того сорта, на которое вы вдруг натыкаетесь после очередного изгиба второстепенного шоссе. Стены здания были из грубо обтесанных бревен. В окне маячила реклама «Будвайзера».
Бонита обнимала за талию мужчину в футболке, джинсах и резиновых сапогах, который обхватывал ее за плечи. Рядом с ним виднелась задняя часть мотоцикла.
Парень был несколько странного вида. Одна сторона его – левая – скособочилась и более чем намекала на атрофию, охватившую его от шеи до левой ноги. Он походил на какой-то фрукт, который нарезали на ломтики, а потом без особой точности попытались собрать обратно. Впрочем, если не обращать внимания на асимметрию, выглядел он совсем не плохо – высокий, худощавый, со светлыми лохмами по плечи и густыми усами.
Ехидно-хитроватое выражение у него на лице резко контрастировало с торжественной важностью Бониты. Это был тот взгляд, который вы видите на лицах местных деревенщин, когда заходите в таверну маленького городка в незнакомых краях, просто чтобы выпить чего-нибудь холодненького и немного побыть в одиночестве. Тот взгляд, которого вы старательно избегаете и из-за которого стараетесь побыстрей убраться за двери, поскольку он означает неприятности и ничего более.
Меня ничуть не удивляло, что его обладатель в итоге оказался за решеткой.
– Держи. – Я отдал ей фото обратно, и она тщательно уложила его обратно в сумочку.
– Не хочешь еще побегать?
– Неа. Я типа устала.
– Хочешь домой?
– Ага.
* * *
На обратном пути в машине Мелоди совсем притихла, словно опять одурманенная таблетками. У меня было неуютное чувство, что я как-то неправильно с ней поступил, зря растормошил ее, только чтобы опять вернуть в унылую повседневность.
Мне вспомнилось, что я слышал на лекции одного из старших профессоров на выпускном курсе, полном честолюбивых будущих психотерапевтов:
«Когда вы приходите к решению зарабатывать на жизнь, помогая людям, испытывающим эмоциональные страдания, вы также принимаете решение в буквальном смысле тащить этих людей на собственной спине, причем достаточно долго. К чертям все эти разговоры о профессиональной ответственности и уверенности в себе! Все это пустые словеса. Вам предстоит каждый день в своей жизни сталкиваться с беспомощностью. Ваши пациенты будут липнуть к вам, как цыплята, готовые прибиться к первому же живому существу, как только высунут голову из скорлупы. Если вы не способны управиться с этим, идите в бухгалтеры».
Сейчас счетоводная книга, полная бездушных цифр, представлялась мне более чем желанным зрелищем.
