8

Центр Гюльспонга выглядел как город-призрак. Закрытые магазины, разбитые витрины, развевающиеся на ветру объявления с фотографией Анабеллы на каждом фонарном столбе. Если бы не толпа людей в желтых жилетах перед продуктовым магазином, можно было бы подумать, что поселок совсем заброшен. Скамейка у магазина стояла на прежнем месте, на ней сидело несколько потрепанных фигур с банками пива. Возможно, те же самые, что сидели там когда-то давно и кричали вслед Бетти каждый раз, когда она проходила мимо:

– Поцелуй меня, красотка Бетти!

– Заткнись, – отвечала обычно Бетти. – Не смей орать мне вслед, когда со мной ребенок.

– Твоя дочь, – сказал однажды один из них, – твоя дочь все больше становится похожа на свою мать.

В тот раз Бетти выпустила руку Чарли и подошла к скамейке. Подойдя вплотную к тому мужчине, который высказался по поводу сходства, она прошипела ему в лицо, чтобы он держался подальше от ее дочери.

– Советую тебе держаться подальше от моей дочери.

– Ты чего, Бетти? Я ведь просто сказал, что…

– Держись от нее подальше, понял?

Сейчас Чарли предпочла бы быть в машине одна. Во всех мечтах о возвращении сюда она всегда была одна. Ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Снова видеть все это – обшарпанные фасады домов, продуктовый магазин, киоск, кондитерскую, которая уже не работает. Для постороннего это, возможно, всего лишь депрессивная улочка в депрессивном поселке, но для нее… В носу защипало. Закрыв глаза, Чарли сделала глубокий вдох. Она сказала себе: надо сделать вид, что это какой-то чужой поселок, что водная гладь и улицы ей незнакомы, что она здесь впервые. Возможно ли это? В голове упрямо крутилась затертая поговорка. Девушка может уехать из деревни, но деревня из девушки – никогда.

– Они быстро собрались, – сказал Андерс, кивая в сторону желтых жилетов.

– Это хорошо, – ответила Чарли. – Всякая помощь сейчас бесценна. Но когда речь идет о красивой семнадцатилетней шведской девушки, отбоя не будет от желающих ее искать.

Она бросила взгляд на площадь, где журналисты с блокнотами беседовали с плачущими «друзьями». Ей было прекрасно известно, какие в результате получались психологические портреты. Пропавшие люди всегда милые, сговорчивые и замечательные. И – нет, у них не было никаких врагов, их все обожали.

– Это что еще за чертовщина? – спросил Андерс, когда они миновали старую плавильню, торчавшую прямо посреди центра.

– Это Геа.

– Геа?

– Плавильня.

– Она до сих пор работает?

– А что, похоже на то? – проговорила Чарли, оглядывая фасад, покрытый ржавыми металлическими листами, и высокие трубы.

– Похоже черт знает на что. Как можно было оставить такое уродство, к тому же в самом центре? Если она даже не функционирует?

Посмотрев на здание, Чарли впервые заметила, что оно и впрямь уродливое. В детстве она никогда об этом не задумывалась. Оно просто всегда стояло на этом месте.

– Похоже, ее теперь используют для чего-то другого, – сказала она. На одной табличке красовалась надпись «Стрелковый клуб», на другой – «Библиотека».

Плавильня. Когда-то здесь работала Бетти. Она ненавидела плавильню.

Почему?

Потому что там жарко, как в аду, а работа такая монотонная, что и самый здоровый человек просто свихнулся бы. Не было на свете другого места, которое она ненавидела бы так сильно, как плавильню.

А когда Чарли спросила, зачем же она пошла туда, Бетти рассмеялась в ответ и сказала, что у нее не было особого выбора. Потом, когда «Геа» закрылась, Бетти устроилась на фанерную фабрику. Как она была счастлива! Попробовать себя в новом деле, избежать жара – глядишь, и ресницы заново отрастут! Она была уверена, что ей понравится на новом месте. Но уже после первого рабочего дня она стала жаловаться. Какая жара! – сказала она. На этой проклятой фанерной фабрике такая же жара, как и на старой плавильне, и к тому же она исцарапала себе все руки. Плавильня отняла у нее мозги, а теперь трижды проклятая фабрика отнимет у нее и тело. Неужели этому никогда не будет конца?

– Если ты из этих мест, – сказал Андерс, – то, возможно, знаешь, где находится гостиница?

– Здесь нет гостиницы, – ответила Чарли. – Во всяком случае, не было, когда я жила тут.

– Но Чалле сказал…

– Есть мотель, – продолжала Чарли, указывая на желтое здание дальше по улице.

– А в чем разница между гостиницей и мотелем?

– Думаю, ты скоро сам поймешь. Сворачивай туда!

Они посмотрели на большое желтое здание с коричневыми углами. Западный фасад украшала лестница, окрашенная под дерево. Она начиналась у окна на верхнем этаже и спускалась до земли.

– Красивая пожарная лестница, – прокомментировал Андерс. – Я исхожу из того, что это именно пожарная лестница. Очень органично смотрится.

– Свою функцию она выполняет, – ответила Чарли. – В данном случае, вероятно, функциональность важнее эстетики.

– Кто сказал, что нельзя соединить и то, и другое?

– Возможно, денег не хватило. Уж не знаю.

– Ты всегда демонстрируешь свою самую лучшую сторону, когда ты с похмелья.

Припарковав машину у мотеля, Андерс заглушил мотор.

– Что это так воняет? – спросил он, выйдя из машины.

Чарли глубоко вздохнула, втянув ноздрями запах…

– Дерьмо? – спросил Андерс. – Удобрения с полей?

– Нет. Целлюлозно-бумажный комбинат.

– Так здесь еще и комбинат есть?

– Нет. Он расположен в нескольких милях отсюда. Но когда ветер в нашу сторону, вонь долетает и до нас.

Запах этот почти забылся, но теперь она вспомнила, как они не могли сушить белье на улице, если дул северный ветер, – как Бетти каждый раз забывала об этом, и в результате им приходилось спать на простынях, пахнущих канализацией.

– Кошмар! – сказал Андерс. – Выходишь – а тебя встречает такое!

– А мне нравится, – ответила Чарли. – Запах детства.

– Веселенькое же у тебя было детство.

– Кстати, прошу тебя не говорить никому, что я отсюда.

– Почему?

– Потому что это не имеет никакого значения. И потом, к сожалению, это может многое осложнить.

– Думаешь, тебя никто не узнает?

Чарли отрицательно покачала головой. Вряд ли. Прошло слишком много времени. К тому же она очень изменилась.