«Доехали благополучно зпт погода архипрекрасная тчк доктор»

Ольга Зотова еще раз перечитала телеграмму, аккуратно сложила бланк, спрятала в карман шинели и быстро огляделась. Возле окошка с надписью «До востребования» змеилась угрюмая очередь. Все были заняты, никто не смотрел на высокую худую девушку в старой шинели, подпоясанной ремнем со «счастливой» артиллерийской пряжкой.

Кавалерист-девица усмехнулась. Все правильно! Потому и зашла на телеграф ближе к вечеру, когда народу погуще, потому и телеграмма «до востребования». Текст оговорили заранее. Если «архипрекрасная», а не как-то иначе, значит, и в самом деле порядок. Дмитрий Ильич Ульянов был опытным подпольщиком. «Мыльную девочку» Наталью Четвертак он отвез в Симферополь, на бланке же стояло «Ростов, проездом».

Девушка вздохнула и принялась проталкиваться к выходу. Она тоже не сплоховала – кварцевая лампа исчезла из квартиры, наиболее любопытные соседи строго предупреждены. Все хорошо, только без шкодливой Наташки будет очень уж скучно. «Тетя Оля, скажите «раз!..»

– Зотова? Вот так встреча!..

Встреча была по всем правилам – сначала взяли под локти, а уж потом поздоровались. Двое с боков, третий, весь в черной коже, впереди, к фуражке руку прикладывает.

– Не помнишь меня, Зотова? Яша Блюмкин, с Южного фронта. Я с отрядом из окружения прорывался, а твой эскадрон нас прикрывал. У Севска, в ноябре 1919-го. Неужто забыла?

В ином случае кавалерист-девица высказалась бы на всю катушку, но револьверный ствол у поясницы призывал к сдержанности.

– Помню, – шевельнула губами. – Только ты, товарищ Блюмкин, тогда рыжим был.

– Точно! – фронтовой знакомец счастливо рассмеялся. – Рыжий, рыжий, конопатый, убил Мирбаха лопатой!.. А я еще думаю, какая это Зотова? Неужели та самая?

Ненужная улыбка сгинула, толстые губы хищно дернулись:

– К выходу! И без всяких выдумок. Умереть не дадим, а помучаться придется. Пошла!..

– Здравствуйте, товарищ Зотова! – дохнули в правое ухо. – Синцов я, оперуполномоченный ГПУ. Станция Черусти, помните? Как хорошо, что мы вас нашли!..

«А уж я как рада!» – хмыкнула девушка, но не вслух, чтобы не унижаться. Страха не было, только внезапная горькая обида. Подошли, револьвер в спину ткнули… «Пошла!» Если с нею, партийной и в ЦК служащей, такое можно, что про остальных говорить?

На улице от нее не отстали и локтей не отпустили. Блюмкин, шедший первым, кивнул в сторону ближайшего переулка. Только когда зашли за угол, в тихое безлюдье, девушка почувствовала, что хватка ослабла.

– Оружие я уберу, – негромко проговорили слева. – Но вы лучше не рискуйте, товарищ Зотова. Здесь все очень хорошо стреляют.

Сказано было самым спокойным тоном, вполне добродушно, но именно от этих слов Ольге стало действительно страшно. Она вдруг поняла, что могут и вправду убить – не сейчас, так часом позже.

Ее отпустили, он не сразу. Блюмкин не преминул заглянуть в кобуру, которую теперь Зотова носила на шинельном ремне. Убедившись, что там табак, он взял шепотку на пробу, хмыкнул и махнул рукой. Невидимая хватка разжалась. Ольга перевела дух.

– Еще раз здравствуйте, товарищ Зотова! – оперуполномоченный Синцов вынырнул, словно чертик из табакерки. – Вопрос к вам, важный очень…

– Потом! – махнул рукой Блюмкин. – Отведем сначала. Пошли!..

– Нет, я все же спрошу! – Синцов вновь пристроился справа, взял под локоть. – Товарищ Зотова! На станции вас видели с ребенком, с девочкой. Это была не Наталья Четвертак из «Сеньгаозера»? У нее кожа красная, как от ожога…

Блюмкин шел по-прежнему впереди, неизвестный – тот, что советовал не рисковать, сзади. Редкие прохожие, сразу сообразив, что дело нечисто, старались обходить их стороной. Не убежишь и на помощь не позовешь…

– …У нас ее всюду ищут, и в соседнем уезде ищут. А товарища Громового арестовали, упустил, мол, бдительность потерял. Так это она, Четветак, была с вами?

Девушка почти не слушала, пытаясь подсчитать шансы. Если отведут на Лубянку, можно будет вытребовать начальство. Удостоверение и партбилет при ней, плохо, что телеграмму порвать не успела… Шли, однако, недолго и совсем не в сторону Лубянской площади. Миновав небольшой перекресток, Блюмкин уверенно свернул в одну из подворотен.

– За мной!

Сердце сжалось. Выходит, даже не арест? Зотова запоздало пожалела, что не попыталась вырваться в набитом людьми зале. Там, по крайней мере, был шанс.

За подворотней оказался небольшой двор-колодец. Рассмотреть его Ольга не успела – Блюмкин уже стоял возле дверей ближайшего подъезда.

– Вниз, – распорядился он. – Там открыто.

– Сейчас будут ступеньки, – предупредил вежливый голос сзади. – Осторожнее, пожалуйста.

– Вы что – добрый следователь? – не выдержала девушка и резко обернулась.

Крепкий парень в зимней куртке и кепке вынул правую руку из кармана.

Улыбнулся.

– Я не следователь. Пантёлкин Леонид Семенович, бывший старший уполномоченный ВЧК.

Внизу оказался подвал, в подвале – уголь огромной черной кучей, электрический светильник под железным колпаком и две лопаты у стены. В центре место расчищено, как раз, чтобы тесной толпою постоять.

Зашли. Блюмкин, прочих пропустив, дверь на щеколду запер да там же остался, вроде сторожа. Прочие дальше проследовали, к самому углю.

– Теперь можно? – оперуполномоченному Синцову явно не терпелось. – Товарищ Зотова, так что там с девочкой? Уж, извините, но ответить вам придется.

Шинель свою серую с зелеными «разговорами» гэпэушник сменил на пальто, тоже серое. Ремень не надел, оттого стал очень походить на дезертира, из тех, что в Гражданскую по лесами прятались.

– Зотова, вы бы ответили! Всякому терпению предел положен.

Ольга еле сдержалась, чтобы не сунуть руку в карман, к телеграмме поближе. Самого Синцова она не слишком опасалась, даже если тому вздумается «шпалер» достать. Но с остальными ей не справиться.

– Товарищи! – оперуполномоченный нетерпеливо обернулся. – Помогите гражданку связать. Шинельку с нее снимите и, если можно, ножик дайте.

Пантёлкин взглянул на Блюмочку, тот молча кивнул. Бывший чекист шагнул ближе, достал из кармана куртки перчатки. Не абы какие, лайковые, тонкой серой кожи. Не спеша расправил, не спеша надел. Девушка стояла молча, глядя прямо перед собой. Дышала тихо, лицом не дрогнула, только на худой шее слева синяя жилка проступила.

Леонид пошевелил пальцами в серой коже, неторопливо развел руки.

– Ох-х-х…

Удар был настолько быстрым, что и заметить его было трудно. Дернулась правая, чуть в сторону ушла… Гэпэшуник Синцов лежал, уткнувшись лицом в жесткий уголь. Пантёлкин присел, быстро обшарил карманы, достал револьвер, пачку патронов, вытащил из внутреннего кармана пальто документы.

Встал, плечи расправил.

– А это для вас, товарищ Зотова.

На широкой ладони – небольшой квадратный пакетик. Синяя наклейка, белые буковки.

– Иголки, при нас куплены. – Блюмкин, вновь нацепив веселую улыбку, принялся спускаться вниз. – Рабочий инструмент, помогает узнать всю правду, так сказать, под-но-гот-ную. Лёня, чего стоишь, продолжай.

Пантёлкин провернул барабан трофейного револьвера, поморщился.

– Уши заткните. Товарищ Зотова, вас тоже касается.

Подождал, пока совету последуют, вновь над павшим склонился, оружие в бессильную руку вложил, поднес к самому виску товарища Синцова…

– Б-бах…

Не слишком громко вышло, даже эхо не проснулось. Блюмкин ближе подошел, пошевелил тело носком сапога, кивнул одобрительно.

– А знаешь, похоже вышло. Почуял субчик, что жареным запахло, в Столицу кинулся, понял, что не помилуют – и забился, как крыса, в подвал. Лёня, ты вещички ему верни для пущей достоверности, только иголки оставь … Зотова, что за девчонка такая? Все ГПУ на ушах, частый гребень пустили, арестные ордера выписывают. Говорят, дочь самого Деникина.

– Не знаю, – выдохнула Ольга.

Смерть не ушла, она была совсем рядом, дышала холодом в лицо, смотрела в глаза. Синцов, любитель иголок и подноготной правды, слишком увлекся, по сторонам не смотрел.

Между тем, Пантёлкин достал из кармана зажигалку, щелкнул, полюбовался маленьким трепещущим огоньком.

– Яшка, дай своих турецких!

Блюмкин с явной неохотой вынул из-за пазухи большую желтую коробку. Подумал немного, протянул папиросы Ольге:

– Угощайся, Зотова. А то таскаешь в кобуре всякую отраву, твоей махрой лишь комаров отгонять… «О койвшен, койвшен папиросен, ком зи мир, зольдатен унд матросен…» Только, товарищи, окурки здесь не бросайте, чтоб сыскари лишнее не увидели.

Девушка протянула одеревеневшие пальцы, с трудом ухватила зубами мундштук…

С выражением пропел Блюмкин, доставая собственную зажигалку и прикуривая.

Курили прямо над трупом. Бывший замкомэск, преодолевая смертное оцепенение, принялась незаметно присматриваться и выводы делать. Ребята были, конечно, тертые, воевавшие, видевшие смоленого волка – что Яшка Блюмкин, что вежливый парень Леонид. Она тоже воевала и врагов по головке не гладила, однако имелась и разница… Бывшая гимназистка седьмого класса была солдатом, а не палачом.

Блюмкин сделал глубокую затяжку, мечтательно улыбнулся:

– Эх, жаль, нет здесь Сереги Есенина! Он бы чистую работу оценил. В Харькове, в 1919-м, ходили мы с ним на исполнение, так он чуть не пищал от восторга. Не смерть ему нравилась. Он, душа наивная, всё понять не мог. Как это, мол, так получается? Человек, образ Божий, венец творения, с целым миром в башке – и пулька дурная в девять грамм, ни ума, ни души, просто свинцовая капля. Шлеп – и нет венца творения! Когда с одной пули раба божьего валили, очень ему нравилось… Нам твоя девка не нужна, Зотова. Дурак этот, Синцов, на тебя вывел, но интерес у нас совсем даже другой. Веришь?

Ольга чуть не поперхнулась дымом.

– Верю.

– Вот и прекрасно. Все остальное от тебя зависит. Глядишь, и не придется помирать. Ты где сейчас служишь?

Девушка прикрыла глаза, собираясь с силами. Началось!

– В Горпромхозе, в центральном управлении. На «ремингтоне» стучу.

Блюмкин покивал, весьма ответом утешенный.

– Конечно, конечно…

Пел с чувством, даже со слезой. Маленький еврейский мальчик Симха-Янкель Гершев из трущоб Молдаванки, торгующий папиросами на шумном перекрестке. Как такого не пожалеть?

– Леонид, ты в перчатках? Забери у нашей ремингтонистки зажигалку. В руки мне не давай, в карман положишь.

Толстые красные губы плямкнули. Маленький мальчик сгинул без следа. Агент «Не-Мертвый» если и позволял себе расслабляться, то очень ненадолго. Пантёлкин пожал плечами, полез в карман куртки, зажигалку достал.

Щелк!

– Работает, – констатировал он. – Товарищ Зотова, давайте обменяемся.

Спорить Ольга не решилась. По крайней мере, этот вежливый не станет ее обыскивать. Телеграмму от «доктора» показывать нельзя.

– Чудно! – ухмыльнулся Блюмкин, когда обмен завершился. – Этот будет су-ве-нир-чик. А теперь слушай, Зотова. Вариант первый, самый неприятный. Мы не договариваемся, и я тебя здесь же рву на части. Иголки мне нужны, руками обойдусь. Ты скажешь все, но оставить тебя живой, извини, не смогу. Негуманно!..

Яков подошел ближе, заглянул в лицо. Ольга еле сдержалось, чтобы не отшатнуться. Взгляд невольно скользнул в сторону, где стоял «добрый следователь».

– На Лёньку не надейся, – понял ее Блюмкин. – Он мне и так одну жизнь должен, кроме того, выбор у нас с ним невелик. Поэтому вариант второй, щадящий. Ты отвечаешь на вопросы…

– Нет, – прохрипела замкомэск. – Не дождешься. Убивай, сволочь!..

Взгляды их встретились. В черных глазах Якова Блюмкина плескалась тьма, светлые зрачки гимназистки седьмого глаза казались ледяными. Секунды тянулись медленно, словно в кавалерийский схватке, перед последним мигом, когда шашка уже по крови соскучилась.

«Не-Мертвый» первым отвел взгляд, отвернулся.

– Дура идейная!

Хотел сплюнуть, да не решился. В сторону отошел, ткнул носком сапога в кучу угля.

– Здесь, значит, и оставим, а сверху угольком притрусим. Не люблю с бабами возиться, вечно у них все на истерике. Ни ума, ни догадливости, кошки и то потолковей будут.

Ольге внезапно стало легче. Врет Блюмкин, дурака перед нею валяет, страхом хочет опутать. Хотел бы прикончить, не стал бы лишние слова тратить. Ни ума, ни догадливости, значит?

Замкомэск улыбнулась сухими губами.

– Говорите лучше, чего нужно. Если не враги вы и не шпионы, авось и столкуемся. Я – человек невеликий, но за мной и другие стоят. Могу письмецо передать, могу и на словах.

Пантёлкин и Яков переглянулись.

– Заговорила! – хмыкнул Блюмкин. – Только, зажигалку я не зря у тебя стребовал. Увильнешь, сбежать попытаешься – сувенирчик этот возле трупа найдут. Пальчики на нем твои, и Синцов, царствие ему небесное, тебя, а не кого другого, отслеживал. Никакой адвокат не отмажет. А дело простое, хоть и важное. Найдешь Лунина, главу вашего Цветочного отдела, и передашь ему слово в слово…