Телефон надрывался, но Виктор Вырыпаев не спешил поднимать трубку. Ничего хорошего от звонка он не ждал, настроение же и так с утра было препаршивым. К тому же всю внешнюю политику техгруппы прочно узурпировал Семен Тулак, и батальонный опасался по неопытности влипнуть в очередную неприятность. Но цыганистый пребывал в нетях, а телефон упорно не желал умолкать. Выбора не было.

– Алло? Техгруппа, Виктор Вырыпаев.

– Товарищ Вырыпаев? – радостно откликнулась трубка. – Здоров будь! Каннер Гриша беспокоит.

Альбинос обреченно вздохнул. Все радости уже есть, Гриши Каннера не хватало.

– Семен в отъезде? Знаю, знаю. Как вернется, пусть брякнет, мне тоже интересно, чего там на Сеньгаозере. «Мне», как ты понимаешь, значит, не только мне. И не столько. А ты над чем работаешь? Над обезьянами?

Батальонный бросил взгляд на лежавшую перед ним папку. Если товарищ Каннер сквозь стены видит, зачем вопросы задавать?

– Алло? Так над обезьянами? Слушай, товарищ Вырыпаев, не затягивай, Инстанция очень интересуется.

– Да, – спохватился Виктор. – Над ними. Я бы давно закончил, но решил все расчеты перепроверить. Не по обезьянам – по деньгам. Там кое-что можно безболезненно сократить.

– Молодца! – одобрила трубка. – Значит, в целом, рекомендуешь? Тогда вот что. Инстанция интересуется…

Вырыпаев чуть было не переспросил, какая именно, но вовремя сообразил. Выходит, у генсека новый псевдоним? Иосиф Виссарионович Инстанция?

– …Как быть с постановлением «двадцать-один-двадцать»? Если подпадает, на политбюро могут завернуть, да еще со скандалом. Ситуация сейчас, сам знаешь, какая. Царь Зверей рвет и мечет, зачем ему лишние кости подкидывать? Тем более, наши с тобой?

Виктор понял, что пора звать переводчика. Если с Царем Зверей, который не просто Лев, а Лев Давыдович, все ясно, то «двадцать-один-двадцать»… Невидимый собеседник, кажется, сообразил, что слегка зарапортовался. Из черной мембраны послышался тяжелый, полный печали вздох:

– Непонятно? В документах должно быть, пересмотри еще раз. Ладно, намекну. Постановление. Важное. Двадцатого – первого…

Альбинос выругал себя за недогадливость. «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ». Постановление ЦК от 20 января 1920 года.

– Понял, – заторопился он. – Об осуждении и всем прочем. Товарищ Каннер, а прямо сказать нельзя? Мы же не в подполье, в конце концов. Кстати, этого документа я не читал. И Семен не читал. Так что, рад бы ответить…

В ответ – новый вздох, тяжелее прежнего.

– Сообщу инстанции. А насчет подполья… Это ты не в подполье. Не уходи, скоро перезвоню.

Виктор послушал нервные короткие гудки, вернул трубку на место, без особой нужды сложил листы бумаги аккуратной стопкой. «Это ты не в подполье». Товарищи из аппарата ЦК явно заигрались в войнушку.

Чемодан был спрятан под кроватью в общежитии. Больше девать его было некуда, разве что отнести в камеру хранения на ближайшем вокзале. Придя на службу, Виктор первым делом поинтересовался, на месте ли товарищ Ким, однако начальник все еще пребывал в одной из своих бесконечных командировок. Хорошо, если вернется сегодня-завтра. А если нет? Убийцы Игнатишина едва ли остановятся.

В милицию заявить? В ГПУ? Смерть хранителя фонда даже не стали расследовать.

Чемодан оказался заперт, и батальонный решил не любопытствовать. Судя по весу, не золото и не бомба, значит, пусть пока постоит, укрытый для верности трофейным британским плащом-накидкой. Иное беспокоило, не давая сосредоточиться на столь важном «обезьяньем» вопросе. После кладбища Виктор с трудом добрался до общежития, лег на койку, укрылся с головой серым казенным одеялом. Последняя мысль, перед тем, как он рухнул в черную бездну сна, была не из самых удачных: «Свалюсь – не встану!» Однако утром батальонный проснулся вполне здоровым, без труда проделал гимнастику, до работы шел пешком. То, что случилось в старом склепе, теперь казалось сном, причем не своим, а чужим, пересказанным неумело и наивно. Разверстый саркофаг, тени на пороге, колыбельная, похожая на заклятие, цветные огоньки на броши, цветные огоньки на кресте. Американская фильма, и только. Всё хорошо, хорошо всё, песок тихонько шуршит, под пригорком Вечный Жид, на пригорке Каин – далека дорога, неблизко до порога.

Все можно было смело забыть, отложить в самый дальний уголок Памяти, если бы не странное чувство потери. Он забыл. Забыл что-то важное, очень серьезное, без чего трудно будет жить дальше.

Но что? Спросить не у кого, жаловаться некуда.

Виктор вдруг понял, что надо обязательно пересмотреть весь его нехитрый скарб, перечитать бумаги. Вдруг повезет? Господь собрал войско из гвоздя и доски, всех чертей согнал в сарай, спел им песню, баю-бай, а на утро у чертей ни рогов, и ни когтей… Колыбельную он запомнил с первого раза.

– Дзинь-дзин-дзин! – напомнил о себе телефон.

– Чтоб тебя! – пожелал ему альбинос.

Снимая трубку, он успел подумать, что плохи дела в ЦК с субординацией. Группа подчиняется товарищу Киму, а лезут в их дела все подряд. То суровый товарищ Лунин, то веселый товарищ Каннер. Незаменимые они, что ли?

– Алло? Это обратно я, Гриша, Гриша Каннер. Значит, товарищ Вырыпаев, слушай сюда. Инстанции доложено, добро получено. Сейчас назову номер комнаты в Сенатском корпусе, ты туда подойдешь, удостоверение предъявишь, где надо, распишешься и что надо, прочитаешь. А номер комнаты…