В чертей, ведьм и прочую пакость Леонид Пантёлкин, конечно же, верил, но исключительно в земной их ипостаси. Дурные и злые людей встречались настолько часто, что искать их подобия в иных мирах казалось совершенно излишним. В глубине души Леонид считал, что ни один рогатый и хвостатый не додумается до половины тех ужасов, которые довелось повидать за не слишком долгую жизнь. Убивали, предавали, мучили и воровали человеки, не дьяволы. Появление же какого-нибудь кабиаса или овинника было бы воспринято им, исключительно как очередное диво матушки-природы. Велик мир, всем наполнен, отчего бы не жить в нем, к примеру, лешим с домовыми?

Но вот нечто, над человеком стоящее, Леонид признавал. Не Бога – Тот, ежели вправду существует, слишком далек и велик. Что Ему маленький грешник-таракашка, нолик без единицы? Но «кто-то» за его затылком все же дышал, присматривал, подсказывал, ободрял, если требовалось. Главное же, предостерегал. Потому и «рисовал» бывший чекист людей с первого взгляда, причем ошибался крайне редко. Посмотрит, послушает – и подсказку получит. Без этого давно лежал бы Пантёлкин под тремя аршинами суглинка. Раза три точно спасло. В первый – когда через немецкие посты пробирался в апреле 1918-го. Проводника-белоруса верные друзья рекомендовали, жизнью ручались. Поглядел на него Леонид, прислушался… После сам и расстрелял, когда измена открылась. И в Питере спасло, в нынешнем феврале. Не пошел Леонид в засаду на Можайской улице, у самого подъезда отвернул. Двое деловых, что вместе с ним ночлег искали, не послушались да и погорели. Пантёлкин же, понимая, что терять нечего, позвонил из случайного телефона прямо в приемную товарища Мессинга, начальника питерского ГПУ. Нужные слова произнес, подождал, пока секретарь спирт нашатырный нюхнет…

«Везуч же ты, Фартовый!» – изумлялся старшой конвоя, в Столицу его доставлявшего. Нет, не везуч, просто слушать умел да в подсказку верил. Потому и Смерти не слишком боялся. Для всех Она – гость нежданный, Пантёлкин же Ее слышал. Страшно, конечно, но все же лишняя минута перед встречей есть. А за минуту много чего успеть можно.

Своего соседа, седого археолога, Леонид теперь «срисовал» во всех деталях. Опасный человек, непростой – но не по его, Пантёлкину, душу. Врозь им к Смерти идти, пусть даже и к одной стенке.

– На выход, без вещей! Быстрее!..

Бывший старший оперуполномоченный кивнул Артоболевскому, попытался улыбнуться, шагнул к двери.

– Счастливо, Леонид Семенович! – сзади донеслось.

– Руки за спину! Пошел!..

Хлопнула дверь камеры, плеснула в глаза коридорная серость. Почему-то не захотелось идти. Леонид уже понял, что не на смерть зовут, но все равно словно шепот над ухом слышал. Берегись, берегись, берегись…

Пятизарядный «бульдог» по-прежнему в кармане. Это тоже не слишком радовало. В обычной киче уже десять раз бы обыскали, до нитки все вытрясли. Непонятно! А если непонятно, втрое беречься требуется.

– Пошел, пошел! Быстрее!..

Лестницы, лестницы… Если бы не ступени, Леонид бы давно закрыл глаза. На что смотреть, чем любоваться? Это не Туркестан, где даже лохматые псы клады ищут…

– Стой!

Камера – еще одна. Дверь приоткрыта, изнутри – густой кофейный дух.

– Заходи, товарищ Пантёлкин!

Леонид впервые выпил кофе в феврале 1918-го. До того времени знал, что есть такой «кофий», барский напиток, холуями прямо в постель подаваемый. Пролетарии же чаем обходятся и господский обычай презирают.

Жора Лафар был с этим принципиально не согласен. «Patriots drink just coffee» – сказал он на незнакомом языке и повел Леонида прямо в кафе «Норд», что на Невском. Занял столик в углу, сделал заказ официанту, быстро огляделся:

– Лёнька, хочешь с Блоком познакомлю? С тем, который «Двенадцать» написал?

Втроем кофе и выпили.

– Заходи, заходи, товарищ. Кофе будешь? У меня тут целый кофейник.

На кофейник Пантёлкин и взглянул первым делом. Хорош! Медный, длинноносый, а ручка дивная, словно дверная. Старая вещь, не иначе на обыске взяли.

Кофейник обосновался на столе при двух фаянсовых чашках. За столом – табурет, впереди еще два, все к полу привинченные. Непростая камера! Посреди – хиляк очкатый при темно-зеленых петлицах.

– Я Петров Константин Ферапонтович. Но ты меня по фамилии зови, оно проще будет. Так я кофе, значит, налью?

Леонид не стал спорить. Когда еще на киче такое выпьешь?

– Валяй, Петров. Только без сахара и без сахарина, иначе весь вкус убьешь.

Хиляк поглядел уважительно.

Про сахарин (сахар тогда днем с огнем было не сыскать) Леониду в первый же вечер в «Норде» рассказали. «Бариста», кофейный человек, по просьбе Жоры целую лекцию прочел, а после Блок еще добавил. А как первую чашку выпили, Лафар подмигнул и поздравил «со вступлением в клуб».

После молодой чекист еще трижды в «Норде» бывал, но каждый раз с обыском.

– Ты, товарищ Пантёлкин, меня извини, что с задания срываю. Дело уж больно важное. Я к самому зампреду ГПУ ходил, визу получал, чтобы, значит, тебя привлечь. Очень нужно одного гражданина по полной раскрутить. Без «очняка» – никак. Ты уж войди в положение, помоги, значит.

Леонид пил кофе, ничего не понимал и терпеливо ждал какой-нибудь гадости. Хиляк в очках был юрок, деловит и противен. Такие сперва «кофием» угостят, а после, связанного, каблуками по ребрам охаживают. Ну, прямо Серега Кондратов, инспектор уголовной бригады из Питера. Тот, правда, сначала ребрами занялся, после уж кофе предложил. Зато похож – и очки железные, и глазки-пуговки за стекла так же моргают. Прямо-таки брат двоюродный.

– Так что, товарищ Пантёлкин, проводим «очняк». Я тебя с «гражданином» именовать буду, ты уж, значит, не обижайся. Надо, надо одну личность разъяснить!

Леонид понял: не шутит очкатый. То ли совсем дурак, то хитрый расчет имеет. Неплохо бы его самого разъяснить. Значит.

– Петров, я ведь арестованный, в тюрьме сижу…

Гэпэушник даже глазом не моргнул.

– В прошлом октябре меня, между прочим, судили. Высшая мера пролетарской защиты! Я из «Крестов» бежал…

– Так точно, товарищ старший оперуполномоченный!

На лице любителя кофе образовалась улыбочка, подобострастная и одновременно слегка снисходительная.

– Ты бы, товарищ Пантёлкин, на документик взглянул. Там виза Иосифа Станиславовича Уншлихта, заместителя председателя ГПУ. Меня ко всем, значит, материалам по Фартовому допустили. Посмотри, убедись!

Леонид поставил пустую чашку на стол и принялся разглядывать потолок. На что, интересно, рассчитывает этот хиляк? Что он сейчас ради какого-то «очняка» начнет колоться? Признает, что участвовал в операции, сообщников назовет, руководителей? К стенке уже ставили, теперь с кофием решили попробовать?

– Ты, товарищ Пантёлкин, себя мало ценишь. Знаешь, как тебя на самом-самом верху уважают? А что на киче сидишь, это ерунда, обычное недоразумение. Просто не с тем человеком поговорил. Такого, как ты, значит, не испугаешь, к тебе нужно с доверием и с пониманием. Знаешь, на чем мягче всего мириться? На трупе врага. Потопчемся вместе, как по твоим ребрам когда-то топтались, кол осиновый, значит, загоним. Глядишь, и сотрудничество наладится.

Мягко лилась речь, приветливо пялились оловянные пуговки за синеватыми немецкими стеклами, узкие губы кривились усмешкой. Леонид присмотрелся – и поверил. Этот очкатый и в самом деле станет на трупе плясать да еще других с собой позовет. С таким даже говорить опасно – голосом отравит. Молчать, молчать, ни слова!

Не получилось. Губы сами собой дернулись:

– На ком плясать будем?

Петров хихикнул, подошел к двери камеры, выглянул.

– Конвой! Заводи!..

Не завели – втолкнули. Человек оступился, попытался ухватиться скованными руками за стену, с трудом устоял.

«Наручники!» – поразился бывший бандит Фартовый. – «Немецкие, откуда только взяли? У нас такое только в книжке увидишь.»

Удивлялся он не зря. На госте были не хорошо знакомые «браслеты» с цепочкой, а нечто прямоугольное, блестящего темного металла, не позволяющее скованным рукам даже шевельнуться. Впрочем, сталь на руках была явно лишней. Сразу понятно: драться не полезет, на «рывок» не уйдет. Мал был ростом следователь Петров, хил и щупл, однако гость оказался даже его жиже, худой, мелкий, желтолицый, ни мяса, ни жил. Очки имелись, но вместо двух окуляров остался всего один, да и тот сидел на носу с немалым перекосом. Зато синяками украсили, трудов не пожалели. На что был привычен бывший старший оперуполномоченный, но и ему не по себе стало. От души молотили, не пожалели силушки!

За что так бедолагу?

– Проходите, проходите! – медом мазал гэпэушник. – Пальтишко снимите, тепло у нас, уютно. И кофе есть, и папироска…

А сам к Леониду повернулся и подмигнул. Смотри, мол! Пригляделся Пантёлкин – да так и сел на привинченный к полу табурет. Нет, быть не может! Или эти штукари мысли сквозь череп читать научились?

– Присаживайтесь прямо к столу, просим, просим… Мы, значит, очень убедительно просить умеем.

Гость спорить не стал, к столу подошел, ткнулся скованными руками в столешницу, осторожно присел на край табурета. При этом так поморщился, что сразу стало понятно – не только по лицу били.

– Ну, будем, значит, знакомиться, – Петров удовлетворенно потер руки. – Хоть вы и встречались, но порядок нарушать не станем. Итак, гражданин Пантёлкин, узнаете ли вы этого человека?

Леонид набрал в грудь побольше воздуха.

Выдохнул.

– Кондратов Сергей Иванович, инспектор 1-й бригады питерского угро.

Петров удовлетворенно закивал.

– А вы, гражданин Кондратов, узнаете…

– Сволочи! – тихо, не поднимая головы, проговорил человек. – Какие же вы все сволочи!..