– «Полно, Миша! Ты не сетуй!..» – задумчиво проговорил Виктор Вырыпаев, аккуратно перекладывая машинописную страницу.

– А? – Семен Тулак недоуменно моргнул, оторвавшись от изучения какой-то таблицы.

Каждый, взяв по папке с документами, устроился на привычном уже месте: Семен за столом, батальонный же на широком подоконнике. Технический работник Зотова отбыла, дабы, по ее собственному выражению, «провести рекогносцировку пешей по-конному». Переспрашивать и уточнять никто не отважился.

– «Полно, Миша! Ты не сетуй! Без хвоста твоя ведь жопа. Так тебе обиды нету в том, что было до потопа», – с чувством продекламировал альбинос. – Граф Алексей Константинович Толстой, «Послание к Лонгинову о дарвинисме». Там в некотором роде тоже про обезьян.

– Работай, работай, та-ва-рисч! – подбодрил его ротный. – У меня вообще про эти… кара… каротиноиды. Я не ругаюсь, тут так написано. И ничего, не жалуюсь. «Разведчик трудолюбив и настойчив».

– Всегда готов! – вздохнул Виктор, вновь углубляясь в чтение. Но поработать им не дали. Черный телефон, уже два дня, как молчавший, внезапно подал голос.

– Гриша Каннер, – уверенно заявил Вырыпаев, – не может он без нас.

Ротный с сомнением поглядел на аппарат, потянулся левой рукой.

– Техническая группа при Научпромотделе. Алло? Да, Тулак Семен Петрович, сотрудник. Кто?!

Вырыпаев спрятал листок в папку и медленно встал.

– Слушаю, товарищ Лунин. Так точно. Да… Так точно. Сейчас буду. Сенатский корпус, третий этаж, понял.

Трубка упала обратно на рычаг.

– Можешь не пересказывать, – батальонный хмыкнул. – Объявился страшный товарищ Лунин из Центральной контрольной комиссии. Сейчас тебя польют подливой и подадут ему на блюде.

Тулак шутки не принял. Поморщился словно от зубной боли, отодвинул документы, левая, здоровая, рука нырнула в ящик стола.

– Здесь где-то был ключ. Да, вот… Зря радуешься, гимназист. Лунин потребовал все документы по санаторию «Сеньгаозеро» – дело про красных амеб…

– …Однако у нас имеется противоположное указание, – подхватил Виктор. – Поскольку получили мы его от прямого и непосредственного начальства, то документы мы не отдадим, к товарищу Лунину пойдем вместе…

– …А папку я спрячу куда подальше. Жаль, сейф нам до сих пор не выделили.

И белый поручик, и красный командир не слишком любили общаться с руководством, тем более, с посторонним. Бывший офицер резонно опасался, что незнакомый Красный Скорпион может обратить на его скромную личность слишком пристальное внимание. Краском же заранее предвкушал встречу с раздувшим от важности «комсановником». Тяжелые шторы на окнах, серебряные подстаканники, услужливые холуйки. «Обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй». Когда же секретарь в приемной принялся выяснять, почему их двое, а не один, бывший «юкист» понял, что не ошибся.

– Документы принести не изволили?

Товарищ Лунин был худ, бледен, суров и для большого руководителя неприлично молод – чуть старше своих гостей, а то и вообще погодок. Если бы не кабинет с секретарем, его вполне можно было спутать с секретарем цеховой ячейки, причем не партийной, а комсомольской. Старый костюм с заплатами на локтях, английские военные ботинки, расческа в нагрудном кармане. Зато нос почти до потолка.

Начальство!

Сесть не пригласил, даже не дал пройти в комнату, встретив у самого порога. Поскольку папки у пришедших не было, вопрос показался им явно лишним. Отвечать не стали, лишь переглянулись.

– Не советую шутить с ЦКК, товарищи. Наши указания, как правило, беспрекословно исполняются всеми инстанциями. Исключения очень редки, и я бы очень не хотел…

– Так с Центральным Комитетом тоже не пошутишь, – неожиданно для самого себя перебил ротный. – Товарищ Лунин, вы же воевали, порядок знаете. Получается, что командир полка велел одно, а инспектор из штаба дивизии – другое совсем. Инспектор – он, конечно, начальник, но я уж лучше комполка подчинюсь. За исполнение прямого приказа хоть и рвут головы, но все-таки, знаете, реже.

Батальонный выслушал эту тираду с немалым интересом. Настоящий, кабинетный начальник сейчас должен побагроветь, раздуть ноздри, ножкой о ковер притопнуть…

Ковра в кабинете не оказалось, и Лунин багроветь не стал. Поглядел иронично, кивнул на стулья.

– Садитесь, товарищи. Ну, прямо, как у Николая Тихонова. «Гвозди б делать из этих людей». И молотком забивать – по самую шляпку.

Когда гости устроились, товарищ Лунин присел и сам, но не за стол, а рядом, оседлав верхом стул.

– Вы, стало быть, товарищ Тулак, – кивнул он ротному. – Ивану Тулаку, который в Царицыне главкомом был, часом не родич?

Семен лишь развел руками. Фамилия у него была редкая, но главкомов в родне не числилось.

– Вырыпаев, – представился батальонный. – Имею родственников и однофамильцев по обе стороны фронта. Могу подробнее…

– И я могу, – вздохнул работник Центральной контрольной. – Я ваше личное дело только что листал. Стало быть, Вырыпаев, который у Каппеля воевал, ваш двоюродный брат?

Ротный опасливо покосился на сослуживца, но тот ухом не повел.

– Так точно, Василий Вырыпаев, на восемь лет меня старше. Виделся я с ним два раза в жизни и родства никогда не скрывал. А что, уже пора?

– Некоторые пробуют, – Лунин равнодушно пожал плечами. – Но, знаете, Контрольная комиссия – она вроде английского бульдога. Если вцепится, то уже не отпустит до получения результата. На всякий случай напомню, что зовут меня Николай Андреевич, но обращаться можно по имени, по фамилии, на «вы» и на «ты», как больше нравится. Все эти буржуазные условности суть ерунда, главное в общении – тот самый результат.

Холодный пристальный взгляд скользнул по гостям, и тем стало не слишком уютно.

– Теперь по интересующему нас всех делу. Успели с ним ознакомиться?

Сотрудники Техгруппы вновь переглянулись, но уже без особой уверенности.

– В самых общих чертах, – рубанул Семен Тулак. – Амебы… Красные амебы содержат фото… фотосинтетические пигменты. Они имеют эти… ложноушки… Виноват, ложноножки, необходимые для распространения этой гадо… То есть, этого всего дела по организму. Они, амебы, вначале в кровь вводятся, потом оседают на стенках сосудов, по которым эта кровь течет. Затем они, как эти самые… моноциты, адге…ад-ге-зи-ру-ю-тся на стенках капилляров, мигрируют через эндотелий в рыхлую соединительную ткань и уже там постоянно живут, так сказать, со всеми удобствами. Когда освоятся, то протискиваются через стенки, расползаются по соединительно… соединительнотканному слою кожи, и там уже фото… фото…

– Фотосинтезируют, – негромко подсказал Николай Андреевич. – С научной частью проекта я знаком. Вчера специально проштудировал статью Михаила Семеновича Цвета, чтобы чуток разобраться. Мудрено, однако понять все же можно. Вы, товарищи, представляете разницу между реакционной буржуазной носологией и прогрессивной носунтологией? То-то!

Вырыпаев сглотнул. Образ вооруженных ложноножками амеб, десантирующихся на стенки кровеносных сосудов, произвел на него впечатление.

– А еще там с деньгами неувязка, – осмелел цыганистый. – Каждый год под это дело давали все больше, а отчетов никаких нет. Вот, к примеру, «смета расхода выделенных по спецсчету средств за 1922-й год…»

На этом его познания определенно исчерпались, и Семен предпочел сделать многозначительную паузу. Лунин посмотрел на него с немалым интересом.

– Память у вас, однако, фото… фотографическая. Не смущайтесь, я и сам многое не понял. И, между прочим, не пойму, пока вы мне не принесете все документы. Но суть не в амебах. В начале 1918 года известный ученый Берг обратился в Совет Народных комиссаров с очень интересным предложением. Профессор Владимир Берг… Слыхали о таком?

Семен предпочел промолчать, Вырыпаев же, немного подумав, кивнул:

– Так точно. Когда мы изучали физику по Краевичу, наш учитель рассказал о молодом ученом, с которым вместе закачивал Санкт-Петербургский университет. Он еще пошутил, что на сей горе будет построено новое естествознание. «Берг» – по-немецки «гора».

Лунин встал, подошел к столу, быстрым движением взял сверху какой-то листок.

– Берги… Три брата, внучатые племянники адмирала Маврикия Берга, главного командира Черноморского флота, дальние родичи покорителя Туркестана генерала Кафумана. Карл, Федор и Владимир, все трое – ученые-физики, младший известен также как биолог-экспериментатор. Ваш учитель, товарищ Вырыпаев, говорил о Карле Берге, остальные братья учились за границей. В настоящее время Федор Берг где-то в эмиграции, Карл жил в Париже, потом вернулся в Столицу и в марте 1921 года погиб в результате неудачного научного эксперимента. Владимир никуда не уезжал, к советской власти был всегда лоялен, три месяца назад подал заявление в РКП(б). Рассмотрения отложили из-за неявки заявителя на парткомиссию… Так вот, товарищи, младший Берг предложил советскому правительству создать медицинский центр по лечению последствий длительного голодания.

– Это как? – не удержался Семен. – А чего их лечить? Кормить людей надо, вот и все дела.

– Берг обещал сделать человеческий организм менее восприимчивым к голоду, а если получится, уменьшить зависимость от привычной еды до минимума.

– Красными амебами, извините, питаться? – осторожно поинтересовался Виктор.

Николай Андреевич неопределенно хмыкнул.

– Данный вопрос, товарищ Вырыпаев, следует задать вашему коллеге. Все документы у него. Для Центральной Контрольной комиссии важно то, что на финансирование объекта, так называемого гелиотерапевтического санатория «Сеньгаозеро», за эти годы ушло средств больше, чем на институт академика Павлова. Результаты нам неизвестны, отчитываться Берг не пожелал, даже на парткомиссию не приехал. Поэтому с подачи ЦКК и Центральной ревизионной комиссии Научпромотдел поставил вопрос о прекращении финансирования. Зачем дело передали в Техгруппу, мне, признаться, не слишком понятно.

– А для того, чтобы мы во всем как есть разобрались! – отрубил Семен Тулак, вставая. – Разобрались и доложили. Разрешите приступить к исполнению, товарищ дивизионный комиссар?

– На Польском фронте были? – понял Лунин. – Приказывать вам не могу, это забота товарища Кима. К сожалению, он порой ведет очень странную политику. Товарищи, позиции мы, кажется, обозначили. Сейчас я иду к Валериану Владимировичу Куйбышеву, пусть он и решает. Если в результате вас командируют куда-нибудь на Чукотку, виноват буду не я.

Николай Андреевич говорил негромко, но настолько убедительно, что сотрудникам Техгруппы почудилось, будто паркет под ногами внезапно покрылся светло-зеленым тундровым мхом. Красный командир поежился, словно от полярного ветра, глубоко вздохнул.

– Николай! Будь человеком, дай нам пару дней. Мы же ерундой занимаемся, вечными двигателями, всякими Блаватскими, обезьян каких-то ловим. А тут – интересное дело, настоящее. Мы туда, в «Сеньгаозеро», съездим, все узнаем и тебе доложим. Думаешь, не справимся? На фронте я полк из окружения выводил!..

– Из полка, насколько я знаю, осталось двести тридцать человек, половина даже без винтовок, – резко бросил Лунин. – Ты, товарищ, меня на эмоции не бери, мы не митинге, и сейчас не декабрь 1917-го. Гнилой компромисс, тобой предложенный, отвергаю. Приказать, как я уже говорил, не могу, а совет дам. Побереги свое упорство на будущее и рогами вперед не лезь. Не ваше это дело. С товарищем Кимом мы как-нибудь поладим, а тебе по полной достанется.

Виктор Вырыпаев уже открыл рот, чтобы напомнить случай с Игнатишиным, который тоже почему-то оказался «не их», но вовремя прикусил язык. Могло выйти еще хуже.

– А вообще-то рад познакомиться, – глаза бывшего комиссара блеснули. – Хорошо, что у нас в Центральном Комитете такие неравнодушные товарищи. Но, хлопцы, поберегите головы! Сейчас на любой мелочи погореть можно, время уж больно мерзкое. «Письмо к съезду» вам подбросили? Вот и делайте выводы, причем в самом практическом смысле.

Рукопожатие Николая Андреевича было такое же, как и речь – резкое и твердое.

Поручик выходил из кабинета не без некоторого смущения. Лунин напомнил ему не помянутого бульдога, а воплощенный кошмар его красного коллеги – Крокодилу, худую, злющую от голода и необыкновенно цепкую. Такой действительно не отпустит, станет рвать «до результата». Разговор временами подходил к опасному краю. Сшивая своего Голема, доктор Франкенштейн старался держать его подальше от Южного фронта, где воевал сам, а посему отправил на Польский – как раз туда, где комиссарил Лунин. Теперь ложь становилась опасной. Документы не вызывали сомнений, однако розыск живых свидетелей был для члена ЦКК несложным делом. Молодой комиссар был прав – ветер в Центральном Комитете крепчал. Однако отступаться от задуманного поручик все же не собирался.

Он тоже не признавал «гнилые компромиссы».