«Лиловые шаровары»

Великий министр (Гэндзи), 37 лет

Девушка из Западного флигеля, Найси-но ками (Тамакадзура), 23 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи

Государь (Рэйдзэй) – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально – сын имп. Кирицубо)

Государыня-супруга (Акиконому) – дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, воспитанница Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй

Нёго Кокидэн – дочь министра Двора, наложница имп. Рэйдзэй

Сайсё-но тюдзё (Югири), 16 лет, – сын Гэндзи и Аои

Принц Хёбукё (Хотару) – сын имп. Кирицубо, младший брат Гэндзи

Удайсё (Хигэкуро) – поклонник Тамакадзура

То-но тюдзё (Касиваги), 21 (22) год, – сын министра Двора

Госпожа Мурасаки, 29 лет, – супруга Гэндзи

Все уговаривали юную госпожу из Западного флигеля занять место найси-но ками, но легко ли ей было решиться? Она не чувствовала себя в безопасности даже в доме Великого министра, который считался ее отцом, а во Дворце ее ждали, возможно, еще большие трудности, ибо всегда существовала опасность непредвиденных столкновений, которые могли повлечь за собой резкое ухудшение отношений с Государыней-супругой и нёго Кокидэн. Сама она была слишком ничтожна, а покровители ее, как тот, так и другой, вряд ли успели по-настоящему привязаться к ней. В мире о ней заговорили совсем недавно, и находилось немало злопыхателей, только и ждавших случая, чтобы сделать имя ее предметом для посмеяния. Словом, будущее рисовалось ей в мрачном свете, а как была она уже достаточно взрослой, чтобы все понимать, то пребывала в крайней растерянности и, не зная, на что решиться, тосковала и плакала тайком. Нельзя сказать, чтобы в доме на Шестой линии обращались с ней дурно, нет, но поведение Великого министра огорчало и досадовало ее, ей казалось, что, только покинув его дом, она наконец очистится от подозрений. Родной отец девушки из уважения к чувствам приемного до сих пор не осмеливался забрать ее к себе, хотя и признал открыто своей дочерью. В любом случае ей нечего было ждать от жизни, кроме унижений и мучительных сложностей. Видно, такая уж судьба выпала ей на долю – страдать самой и давать другим повод к злословию.

В самом деле, после того как министр Двора узнал о ее существовании, жизнь в доме Великого министра, как это ни странно, сделалась для нее еще тягостнее, ибо тот, почувствовав себя свободным от всяких запретов, стал вести себя бесцеремоннее прежнего, и она все чаще печалилась и плакала украдкой.

Матери, которой она могла бы если не открыться полностью, то хотя бы намекнуть на свои горести, у нее не было. Отцы же, приемный и родной, были особами слишком важными – она робела в их присутствии. Да и поняли ли бы они ее, попытайся она поделиться с ними своими сомнениями?

Однажды, сетуя на свою незадачливую судьбу, сидела она у выхода на галерею и смотрела на трогательно-прекрасное вечернее небо, столь прелестная в своей печали, что трудно было не залюбоваться ею.

Красота девушки, оттененная необычным светло-серым платьем, мягко облекавшим стан, казалась особенно яркой, и дамы улыбались, на нее глядя.

В тот день в Западный флигель зашел Сайсё-но тюдзё. Он был тоже в сером, только более темного оттенка, платье, которое удивительно шло к нему, с подобранными кверху лентами головного убора. За эти годы Сайсё-но тюдзё привык дружески опекать девушку, да и она не дичилась и всегда привечала его. Вот и теперь, не желая отдаляться от него потому лишь, что он не считался более ее братом, она, как и прежде, решилась поговорить с ним сама через штору, за которой стоял еще и занавес.

Юноша пришел по поручению Великого министра, дабы передать ей высочайшее повеление. Она отвечала простодушно, но с достоинством, держалась же при этом превосходно и была так мила, что сердце юноши вновь устремилось к ней, пожалуй, с еще большей силой, чем в то давнее утро после урагана, когда в нем впервые вспыхнуло чувство, повергшее его в такое смятение. Он опасался, что, став придворной дамой, девушка привлечет к себе внимание Государя и окажется в немилости у других прекрасных обитательниц Дворца, что могло иметь самые неожиданные и неблагоприятные для ее судьбы последствия.

Постаравшись справиться с волнением и придав лицу невозмутимо-важное выражение, Сайсё-но тюдзё сказал весьма многозначительно:

– Мне поручено говорить с вами о деле, не предназначенном для посторонних ушей.

Сидевшие рядом с госпожой дамы поспешили отойти в сторону и уселись за занавесом спиной к нему. Обстоятельно и заботливо юноша начал наставлять девушку якобы от имени Великого министра. Говорил же он о том, что, учитывая несомненную благосклонность к ней Государя, она должна проявлять чрезвычайную осмотрительность.

Не зная, что ему отвечать, девушка только вздыхала украдкой. Была же она так нежна и изящна, что, с трудом преодолевая смущение, юноша сказал:

– Одеяние скорби можно было снять уже на эту луну, но до сих пор не выдавалось благоприятного дня. Я слышал, что на Тринадцатый день намечен выезд в Кавара. Надеюсь, и мне будет поручено сопровождать вас.

– Боюсь, что ваше участие сообщит церемонии слишком большую торжественность. Мне не хотелось бы привлекать к себе внимание, – отвечала девушка.

Она была настолько осторожна, что не желала придавать широкой огласке даже причину своей скорби.

– Ваша предусмотрительность огорчает меня, – сказал юноша. – А я печалюсь, что пришла пора снимать эти одежды, напоминающие о столь дорогой моему сердцу особе. Но, право же, я до сих пор не могу уразуметь, что столь странным образом привязывает вас к этому дому? Ведь когда б не серое платье, и догадаться невозможно…

– Увы, мне, неразумной, еще труднее понять… Но поверьте, когда я гляжу на эти темные одежды, неизъяснимая печаль сжимает мое сердце.

Сегодня она была задумчивее обыкновенного, и это очень ее красило. Очевидно, подумав, что лучшего случая он вряд ли дождется, юноша подсунул под занавеси принесенную с собой веточку посконника, более известного под названием «лиловые шаровары», и сказал:

– О, взгляните на эти цветы, ведь не зря… (245)

Он сразу не отпустил ветку, а когда ничего не подозревавшая девушка протянула к ней руку, схватил ее за рукав и притянул к себе:

«Где-то в конце…» (246)

Девушка была весьма раздосадована, но, притворившись, будто ничего не поняла, проговорила, потихоньку отодвигаясь в глубину покоев:

Право, можем ли мы быть ближе друг другу, чем теперь?

Усмехнувшись, юноша ответил:

– Полагаю, что вы далеко не так наивны… Но, вероятно, вы и представить себе не можете, что происходит в моем сердце. Даже узнав о желании Государя приблизить вас к себе, я был не в силах забыть… До сих пор я молчал, страшась, что вы лишите меня своего расположения, но сегодня, подумав: «И не все ли теперь мне едино?» (150), решил наконец открыться вам. Вы, очевидно, знаете, какие чувства испытывал к вам То-но тюдзё из дома министра Двора. О, как я был глуп, взирая на его страдания с безразличием стороннего наблюдателя! Теперь пришел мой черед. Я завидую его нынешней невозмутимости: еще бы, у него появилась отрадная уверенность в том, что теперь он никогда не расстанется с вами. Хотел бы я оказаться на его месте! Неужели вы не пожалеете меня?

Он долго докучал ей своими признаниями, но довольно утомительно писать об этом.

Госпожа Найси-но ками, которую речи Сайсё-но тюдзё привели в полное замешательство, думала лишь о том, как бы побыстрее скрыться.

– Можно ли быть такой жестокой! – воскликнул юноша. – А ведь я никогда ничем не оскорблял ваших чувств.

Раз начав говорить о своих обидах, он уже не мог остановиться, но девушка, уронив: «Ах, мне что-то нездоровится…», скрылась в глубине покоев, и ему ничего не оставалось, как уйти, вздыхая украдкой.

Впрочем, очень скоро юноша пожалел о своем порыве, и мысли его устремились к другой, еще более прекрасной особе. «Неужели мне даже голоса ее никогда не придется услышать? – думал он, направляясь в покои Великого министра. – Хотя бы через занавес…»

Выйдя к сыну, Гэндзи внимательно выслушал его.

– Судя по всему, юная госпожа не очень расположена к придворной службе, – замечает он. – Не потому ли, что пылкие чувства принца Хёбукё нашли наконец отклик в ее сердце? Ведь он человек весьма опытный в таких делах. Вместе с тем я уверен, что, увидев Государя во время выезда в Охарано, она не осталась к нему равнодушной. Ни одна молодая девица не откажется от придворной службы, стоит ей хоть мельком увидеть Государя. На это я и рассчитывал…

– Не знаю, какое положение окажется более созвучным ее натуре. Вряд ли она сможет соперничать с Государыней, да и нёго Кокидэн пользуется при дворе большим влиянием. Юной госпоже будет трудно выдвинуться, даже если Государь и изволит заинтересоваться ею. Нельзя забывать и о том, что принц Хёбукё, которого преданность не вызывает сомнений, будет очень недоволен, если вы отдадите ее во Дворец, пусть даже в качестве простой придворной дамы. В мире уже судачат о возможных переменах в ваших отношениях с принцем, – говорит Сайсё-но тюдзё с рассудительностью несколько неожиданной в его возрасте.

– Так, все это чрезвычайно сложно. Даже Удайсё и тот склонен винить во всем меня, как будто я могу располагать ее будущим по своему усмотрению. Получается, что, не оставляя человека в беде, ты поступаешь неразумно, ибо в конце концов сам же во всем и оказываешься виноват. Я не забыл, как трогательно просила за дочь ушедшая, и, узнав, что девушка живет в глуши, не имея никакой поддержки со стороны родного отца, пожалел ее и взял к себе. Теперь же, когда ее окружили такими заботами в нашем доме, министр тоже готов признать ее, – говорит Гэндзи, ловко толкуя события в свою пользу. – Я уверен, что она может стать хорошей супругой принцу, – продолжает он. – Обладая живым нравом и изящной наружностью, она достаточно умна, чтобы не допускать досадных оплошностей. Полагаю, что их союз был бы весьма удачен. Однако она прекрасно справилась бы и с обязанностями придворной дамы. Она хороша собой, недурно воспитана, сообразительна, прекрасно разбирается в обрядах и церемониях. Государь наверняка будет доволен.

Как видно, желая проникнуть в сокровенные думы отца, юноша спрашивает:

– Люди превратно толкуют то редкое внимание, которое до сих пор вы уделяли ее воспитанию. Похоже, это мнение разделяет и министр Двора; во всяком случае, что-то в этом роде он ответил Удайсё, когда тот обратился к нему, рассчитывая на его содействие.

Засмеявшись, Гэндзи отвечает:

– Все они далеки от истины. Что же касается самой девушки, то ей в любом случае следует повиноваться воле отца, идет ли речь о придворной службе или о чем-то другом. Женщина находится в подчинении у троих, и я не волен нарушать установленный порядок и распоряжаться ее судьбой по своему усмотрению.

– Еще говорят, что министр Двора не скрывает своего восхищения вашей мудростью и дальновидностью, – как ни в чем не бывало, продолжает юноша. – Ему кажется, что вы нарочно решили отдать юную госпожу во Дворец, чтобы таким образом сохранить для себя, ибо иначе ее положение в вашем доме среди давно уже здесь живущих высокорожденных особ остается весьма двусмысленным.

«Неужели он действительно так думает? Жаль!» – И, улыбнувшись, Великий министр отвечает:

– Я не знал, что дело дошло до таких нелепых предположений. Очевидно, господин министр Двора страдает чрезмерной подозрительностью. Надеюсь, что скоро все так или иначе разрешится. Люди всегда склонны видеть то, чего нет на самом деле.

Его удивление казалось вполне искренним, но юношу одолевали сомнения. Впрочем, Гэндзи и сам понимал, что не так-то легко будет выйти из этого положения. «Значит, мои опасения были не напрасны, – думал он. – Не хотелось бы оправдывать ожидания клеветников, да и ни к чему обременять себя дурными поступками. Главное – найти средство убедить министра Двора в полном бескорыстии моих намерений».

Гэндзи был неприятно поражен тем, что отцу девушки удалось до некоторой степени проникнуть в его тайные помышления, ибо, отдавая свою воспитанницу во Дворец, он и в самом деле прежде всего думал о том, как бы удержать ее при себе, ничего не меняя в их отношениях.

Скоро девушка из Западного флигеля сняла одеяние скорби.

– Следующая луна неблагоприятна для представления ко двору. Придется подождать Десятой луны, – сказал Великий министр, и Государь с нетерпением ждал назначенного дня.

Между тем поклонники юной госпожи, весьма раздосадованные таким поворотом событий, торопили пособниц своих, дабы те отыскали средство свести их с девушкой прежде, чем она приступит к придворным обязанностям. Но, увы, осуществить это было куда труднее, чем остановить водопад Ёсино (247).

– Невозможно! – отвечали дамы на все их просьбы.

Сайсё-но тюдзё, коря себя за невольно вырвавшееся у него признание, проявлял удивительную заботливость, стараясь вникать во все нужды юной госпожи и предупреждать каждое ее желание. Не позволяя себе и намека на нежные чувства, он держался невозмутимо, с достоинством.

Родные братья девушки, не имея возможности приблизиться к ней, с нетерпением ждали дня, когда она наконец переедет во Дворец, где они смогут заботиться о ней открыто.

Дамы с удивлением: «Что за непостоянное сердце!» – взирали на То-но тюдзё, который, казалось, успел забыть о том, что совсем недавно сгорал от мучительной страсти. Однажды он пришел в дом на Шестой линии с поручением от министра Двора.

Поскольку родство их до сих пор не было предано огласке, То-но тюдзё по-прежнему навещал девушку тайно. Вот и на этот раз, не проходя в покои, остался ждать ответа в саду, под сенью кассии, тем более что ночь выдалась лунная. Однако отношение к нему девушки заметно изменилось: раньше она отказывалась даже читать его письма, а теперь распорядилась, чтобы юношу провели к южному занавесу.

Правда, она все еще не решалась беседовать с ним сама и отвечала через госпожу Сайсё.

– Господин министр Двора послал к вам именно меня, потому что я имею сообщить вам нечто, не предназначенное для ушей посредника. Могу ли я выполнить его волю, находясь на таком расстоянии от вас? Я хорошо представляю себе всю меру своей ничтожности, но ведь нас связывают неразрывные узы, поэтому я смел надеяться… Возможно, я покажусь вам несколько старомодным, но должен сказать, что во всем полагаюсь теперь на вас… – говорит То-но тюдзё не без некоторой досады.

– Вы совершенно правы, да мне и самой хотелось бы поговорить с вами обо всем, что произошло за эти годы, но в последние дни мне что-то нездоровится, я даже не имею сил встать. Вряд ли близкий человек стал бы меня упрекать… – отвечает она ему через Сайсё.

– Так разрешите хотя бы приблизиться к занавесу, за которым изволите лежать… Впрочем, нет, вы правы. Я веду себя слишком дерзко. – И, понизив голос, То-но тюдзё передает девушке поручение отца. Держится он не хуже других и производит весьма приятное впечатление. Вот что просил передать дочери министр Двора:

«Я не имею достоверных сведений о том, как именно будет проходить церемония Вашего представления ко двору, но полагаю, что Вам есть о чем посоветоваться лично со мной. Не желая подавать подозрения окружающим, я не осмеливаюсь навещать Вас, и сердце мое в тревоге».

От себя же То-но тюдзё добавляет следующее:

– Я постараюсь больше не нарушать вашего покоя своими глупыми речами. Но мне обидно, что вы не замечаете моей искренней преданности. Взять хотя бы сегодняшний вечер. Уж лучше бы вы поручили кому-нибудь из служанок принять меня в Северных покоях, если считаете недостойным своего внимания. Право, редко кто обращается так с родным братом. Да, что ни говори, а все это весьма странно.

Печально понурившись, он вздыхает, и растроганная Сайсё спешит передать его слова госпоже.

– Вы совершенно правы, – откровенно отвечает девушка. – Я и в самом деле боюсь, что столь внезапное сближение может показаться людям подозрительным. Но знали б вы, как горько мне – о, куда горше, чем прежде, – что я до сих пор не могу поделиться с вами всем, что накопилось в душе за долгие годы, проведенные вдали от столицы…

Смутившись, То-но тюдзё не решается настаивать.

сетует он, но кто тому виною?..

Полагаю, что моя госпожа до сих пор не поняла, какой смысл вкладывали вы в свои письма. Она болезненно робка и придает слишком большое значение мнению света, потому и не решается отвечать вам. Но я уверена, что скоро все изменится, – говорит Сайсё. И разве она не права?

– О, я хорошо понимаю, что время для доверительных бесед еще не настало, – соглашается То-но тюдзё. – Я слишком мало сделал для вашей госпожи и не имею права обижаться. Что ж, все впереди…

И он встает, собираясь уходить.

По прекрасному небу плывет светлая луна, в лунном сиянии стройная фигура облаченного в носи юноши кажется особенно изящной. Разумеется, до Сайсё-но тюдзё из дома Великого министра ему далеко, но по-своему и он хорош.

«Отчего все юноши, к этому семейству принадлежащие, так красивы?» – восторгаются дамы, восхваляя достоинства молодых людей и забывая об их недостатках.

То-но тюдзё служил в правой Личной императорской охране, являясь там вторым по старшинству лицом после Удайсё, который часто вызывал юношу к себе для обсуждения особо важных дел, одновременно используя его как посредника в сношениях своих с министром Двора. Удайсё был человеком вполне достойным, к тому же многие прочили его на место Высочайшего попечителя. Словом, лучшего зятя найти было трудно, но, опасаясь, что Великий министр придерживается иного мнения, и не желая противиться его замыслам, министр Двора не торопился с решением.

Удайсё был единоутробным братом матери принца Весенних покоев. Государь благоволил к нему более, чем к кому бы то ни было, не считая, разумеется, обоих министров. Лет ему было около тридцати двух – тридцати трех. Его супруга, старшая дочь принца Сикибукё, приходилась сестрой госпоже Мурасаки. Она была на несколько лет старше мужа, что, впрочем, никак не умаляло ее достоинств, но вот нрав ее почему-то пришелся Удайсё не по душе. Не называя ее иначе, как старухой, он только и думал о том, как бы с ней расстаться. Скорее всего именно эти обстоятельства и заставляли Великого министра терзаться сомнениями. Да и в самом деле, разве его питомица не заслуживала лучшей участи?

Удайсё никогда не был человеком легкомысленным, к безрассудствам юности склонным, но девушка из Западного флигеля целиком завладела его думами.

Имея надежного осведомителя, он сумел выведать многое, и прежде всего узнал, что сам министр Двора не выказывает неодобрения его искательству, а девушка не проявляет особого желания идти на придворную службу. Воодушевленный полученными сведениями, он попытался заручиться поддержкой дамы по прозванию госпожа Бэн.

– Я знаю, что Великий министр настроен против меня. Но поскольку мое желание не идет вразрез с намерениями родного отца…

Наступила Девятая луна. Однажды в прекрасный утренний час, когда на землю лег первый иней, дамы, всегда готовые услужить тому или иному из поклонников юной госпожи, украдкой принесли в ее покои письма. Сама госпожа не стала их читать, но слушала, как дамы читают их вслух. Было там и письмо от Удайсё.

«Долгая луна вселяла в меня надежду, но вот и она на исходе. И я печалюсь, глядя на унылое небо…

Судя по всему, Удайсё было хорошо известно, что, как только кончится Долгая луна, девушка поступит на службу во Дворец.

А вот что написал принц Хёбукё: «Я понимаю, сколь тщетны мои упования, и что я могу сказать?..

По крайней мере мне будет отрадно сознавать, что Вы знаете о моих чувствах…»

Письмо принца было привязано к тонкому стеблю тростника, на листьях которого еще сохранился иней. Под стать этому стеблю был и гонец.

Сахёэ-но ками, сын принца Сикибукё, приходился братом госпоже Мурасаки. Часто бывая в доме Великого министра, он хорошо знал обо всем, что там происходит. Вот и теперь, не в силах сдержать досаду, поспешил высказать девушке свои обиды:

При полном несходстве все без исключения письма были очень хороши – каждое по-своему. Прекрасно подобранный цвет бумаги, изысканные оттенки туши, чарующий аромат…

– О да, очень скоро мы не будем уже получать этих писем, – сетовали дамы. – Какая тоска!

А что думала юная госпожа?

Она ответила только принцу Хёбукё, причем чрезвычайно кратко:

Знаки, начертанные бледной тушью, показались принцу необыкновенно изящными. Всего несколько слов, случайных, словно росинки на листке, но они были проникнуты искренним сочувствием, и принц возрадовался, хотя может ли что-нибудь быть ненадежнее такого утешения?

В те дни девушка получила много и других, совсем уж незначительных писем, полных обид и любовных жалоб.

Говорят, что оба министра сочли ее поведение образцом, которому должна следовать любая женщина…