Доктор медицинских наук Александр Львович Гринберг — старый учитель Евгении Антоновны Холмской. Она училась у него в студенческие годы, продолжает учиться и теперь в его психиатрической клинике. С кем же ей посоветоваться, как не с ним? Он, правда, несокрушимый оптимист, а психиатрия так еще во многом беспомощна… Поэтому, может быть, неугасимая вера его в благополучный исход лечения даже безнадежно больных иногда кажется Евгении Антоновне напускной. И все-таки она верит Александру Львовичу больше, чем самому крупному авторитету в области психиатрии.

— Хочу посоветоваться с вами, Александр Львович…

— О чем советоваться, Женечка? — Он еще со студенческой поры в неофициальной обстановке называет ее Женечкой. — От афазии он избавился ведь довольно скоро. Постепенно и все остальное придет в норму.

— Да, теперь я в это верю больше, чем когда-либо.

И не без оснований. Он, кажется, вспомнил английский язык…

— А почему «кажется»?

— Видите ли… — И она рассказывает Александру Львовичу историю с радиоприемником и о своей беседе с академиком Урусовым.

— Да, ситуация прямо-таки международного характера! — вздыхает доктор Гринберг. — Но то, что Михаил вспомнил английский, уже хорошо.

— Вспомнил он его, наверное, не окончательно, но, видимо, настолько все же, чтобы догадываться о смысле английских передач. А в них, конечно, по-прежнему обсуждаются причины катастрофы в Международном центре ядерных исследований.

— Да, скорее всего, именно так все и есть, — соглашается с нею Александр Львович. — Но вы не расспрашивайте его. Делайте вид, что ни о чем не догадываетесь.

— А может быть, поговорить? Он ведь не все, пожалуй, понимает в этих передачах… По-моему, вообще главная его беда в неуверенности. Михаил все еще побаивается, что у него необратимое интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит об этом вроде в шутку…

— Ну, если шутит — уже хорошо! — смеется Александр Львович.

— Теперь, говорит, у тебя дома свой сумасшедший…

— И он абсолютно прав! Физики, они все сумасшедшие, даже те, которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом, присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: «Все мы согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том — достаточно ли она безумна, чтобы иметь шансы быть истиной. По-моему, она недостаточно безумна для этого».

— Вы все шутите, Александр Львович. Я ведь жена физика и знаю, что они называют «безумными» лишь принципиально новые идеи, такие, как теория относительности Эйнштейна, например.

— Нет, Женечка, они все немножко сумасшедшие! — смеется доктор Гринберг, энергично полируя свою сияющую в солнечных лучах лысину. — В какой-то статье я читал, что солидный американский физический журнал: «Physical Review» отклоняет рукописи многих ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя понять, а как раз наоборот — потому, что их можно понять. Ну ладно, не буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же хочет ваш «сумасшедший»? Чтобы мы произвели над ним патопсихологический эксперимент? А вы знаете — это идея! Его ведь нужно убедить, что он уже почти здоров.

— Ну, а если?

— Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я лично проделаю с ним это?

— Да, пожалуйста, лучше уж вы…

— Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального стандарта.

— А что, если попробовать показать ему «чернильные пятна» Роршаха?

— Ну, что вы такое говорите, милая моя! — возмущенно машет руками доктор Гринберг. — Этим очень модным на Западе методом пользуются главным образом неофрейдисты.

— Мы же не будем вскрывать с их помощью «либидозные комплексы» Михаила. Мы…

— Нет, нет и нет! — упрямо мотает головой доктор Гринберг. — Меня буквально воротит от всего, что хоть чуть-чуть попахивает фрейдизмом или гештальтпсихологизмом. Давайте уж лучше проведем над ним ассоциативный эксперимент, который ведет свое начало еще от Сеченова. Не пренебрегал им и Бехтерев.

— И хорошо бы проделать все это сегодня же.

— Ну что же, Женечка, сегодня я свободен, и вы можете считать меня в полном вашем распоряжении.