Молодая киноактриса Лена Холмская приходит к Александру Львовичу на другой день прямо в клинику.

— Мама велела разыскать вас где угодно, — смущенно говорит она, увидев доктора Гринберга в больничном халате, занятого каким-то делом.

— Мамы всегда знают, что говорят, — добродушно посмеивается доктор Гринберг. — И очень хорошо, что вы нашли меня именно здесь. Не понимаете? Сейчас я вам объясню. С сегодняшнего дня мы с вами начнем лечить вашего папу. Ах, вы не психиатр? Академик Урусов тоже не психиатр, однако он не отказывается делать это. И вы, конечно, тоже будете нам помогать, и не потому, что профессор Холмский ваш папа, а потому что, как выразился академик Урусов, восстановление памяти профессора Холмско-го — дело большой государственной важности. И я еще добавлю от себя: дело это международного значения.

— Вы понимаете, конечно, Александр Львович, что я бы и так…

— Да, я понимаю. Но и это вы тоже имейте в виду. Ваш папа знает, в каком фильме вы снимаетесь?

— Несколько дней назад он поинтересовался этим.

— И сказал что-нибудь по этому поводу?

— Нет, тяжело вздохнул только.

— А как вы поняли этот вздох?

— Его можно толковать по-разному…

— А все-таки?

— Ну, во-первых, он опасается, наверно, что ему лично уже не придется больше заниматься физикой…

— Мне не нравятся скорбные нотки в вашем голосе, Леночка, — хмурится Гринберг. — Ну, а во-вторых?

— Во-вторых, он, видимо, сожалеет, что ничем теперь не сможет мне помочь.

— Вот за это-то «во-вторых» мы и зацепимся! — оживляется Александр Львович. — Нужно, чтобы он все-таки помог вам в работе над непривычной для вас ролью молодого физика. Подсказал бы что-нибудь или проконсультировал. Но чтобы желание это возникло у него без всякой вашей просьбы. Вы актриса, и, мне кажется, талантливая актриса, вот и постарайтесь средствами искусства дать ему понять, что вы очень нуждаетесь в его помощи. Вам и на самом деле нужно вживаться в образ физика, проникнуться романтикой таинственного мира его элементарных частиц и если не читать их замысловатые следы на фотографиях, то иметь хоть какое-нибудь представление об их «визитной карточке».

С этими словами Александр Львович извлекает из своего портфеля несколько фотографий пузырьковых следов, образованных элементарными частицами в камере, наполненной жидким пропаном.

— Вот они, эти «визитные карточки»! — торжественно произносит он, протягивая Лене фотографии. — И ни у одного в мире фотографа или кинооператора нет более динамичных кадров. Это не схематическое изображение действующих лиц микромира, а графическая запись их судеб. И судеб преимущественно трагических. Вот эти многочисленные углы, перекрестья и развилки на их пути и есть резкие изменения в их судьбах, распад их семей, оскудение могущественных родов, растранжиривание их огромной энергии многочисленным, но уже маломощным потомством. Вашим киностудиям, Леночка, и не снятся даже такие трагедии, которые запечатлены тут почти на каждом квадратном сантиметре фотоэмульсии.

Лена с удивлением смотрит не столько на снимки элементарных частиц, сколько на Александра Львовича.

— И откуда вы, психиатр, так хорошо знаете романтику микромира?

— Скажу вам по секрету, — смеется доктор Гринберг, — не будь я психиатром, непременно стал бы физиком. Там ведь не меньше «безумия» и «странностей», чем у нас в психиатрической клинике, так что довольно много общего. И из меня мог бы получиться неплохой физик — толкователь судеб населения этого микромира. А теперь слушайте меня внимательно — я дам вам кое-какие советы для той роли, которую вы теперь будете играть не только на киностудии, но и у себя дома.