Глава пятая
За океан и обратно
Нам осталось очень, очень мало!
Мы не смеем ничего сказать.
Наше поколение сбежало,
Бросив дом, семью и мать.
И пройдя весь ад судьбы превратной,
Растеряв начала и концы,
Мы стучимся к Родине обратно —
Нищие и блудные отцы!
А. Вертинский
1
Путь за океан был неблизким и трудным. Пароход пробивался сквозь штормы, встречал ураганы, ложился то на один, то на другой борт, зарывался носом в клокочущую свинцовую муть. Стоило океану успокоиться, измученные качкой пассажиры смогли чуть передохнуть, прийти в чувство. Окончательно успокоенно вздохнули, когда за кормой появилась на каменном островке гигантская олицетворяющая Новый Свет статуя женщины с факелом в поднятой руке.
«Не напрасно ли послали депеши о прибытии в газетные корпорации? Будут ли встречать? Знают ли в Америке певицу Плевицкую или мое имя здесь ничего не говорит?» — беспокоилась Надежда Васильевна.
Все страхи забылись, стоило в порту Нью-Йорк после прохождения таможенного осмотра ступить на высокий пирс, где певица попала в плотное кольцо репортеров и соотечественников.
Журналисты бесцеремонно спрашивали больше о личной жизни, нежели о творчестве, были вопросы на грани пошлости. Надежда Васильевна с трудом сдерживалась, чтобы не взорваться, не ответить нахалам и ловко уходила от политики.
Первую ночь супруги провели в модном отеле «Шерри Незерланд» на бойком перекрестке 59-й и 5-й авеню. С трудом уснули, не помогали таблетки, повязки на глазах.
«На улице неимоверный грохот, свистки, гудки автомобилей, вой сирен, а в номере тихо», — удивилась Плевицкая и утром спросила мужа о непривычной прохладе в жарком июле. Николай Владимирович доходчиво объяснил принцип работы кондиционера, который охлаждал и нагнетал в помещение воздух. — А шум не доносится благодаря толстым стеклам.
После обеда Скоблин засобирался на встречу с резидентом ОГПУ. Надежда Васильевна благосклонно позволила поцеловать себя в щеку, пожелала удачи. Попыталась снова уснуть или хотя бы вздремнуть, но промучалась с часок, встала.
«Как можно жить в подобном каменном мешке, где воняет бензином от тысяч авто? Ни за что бы не жила тут!»
Резкий звонок позвал к телефону.
— С благополучным прибытием, несравненная «Курская соловушка»! — поздоровались в трубке. — Приношу глубочайшие извинения, что не встретил — задержали неотложные дела. Не стану оправдываться, надеюсь, что великодушно простите, постараюсь при встрече замолить вину.
«Кто это? — подумала певица. — Говорит так, словно мы давно хорошо знакомы…»
Собеседник догадался, что Плевицкая не узнала измененный расстоянием голос.
— А я ваш чарующий, неповторимый голос узнаю среди многих, ни с кем не спутаю. Меня вспомните не по голосу, а по игре на рояле.
— Сережа? Сергей Васильевич? — воскликнула Плевицкая.
— Он самый. В Америке именуют Сэржем без отчества — тут так принято, для вас остаюсь Сережей.
Усталости и сонливости как не бывало, и помог этому Сергей Васильевич Рахманинов, чью оперу «Алеко» по мотивам поэмы Пушкина, фантазию «Утес», романсы (в первую очередь «Весенние воды») Плевицкая любила самозабвенно и жалела, что в репертуаре нет произведений талантливого пианиста и композитора, покинувшего Родину сразу после петроградского переворота.
Они не виделись довольно давно. Надежда слышала, что Рахманинов увез за границу партитуру новой оперы «Золотой петушок», но не слышала ее исполнения, работал в шведском артистическом агентстве, дирижировал в Скандинавии.
— Где вы, Сереженька? Нас уже не разделяет океан! Мчитесь ко мне со всех ног! Умираю, как хочется обнять — это не каприз избалованной примадонны, а желание бывшей деревенской девчонки, какой встретили меня в столице!
— И я горю желанием лицезреть великую певунью. Лечу как на крыльях.
Спустя пару часов Рахманинов поднялся на скоростном лифте и увидел бегущую навстречу певицу. Они не могли наговориться. Перебивали друг друга, вспоминали, как Надежда гостила у композитора в Ивановке и хозяин сочинил двенадцать романсов.
— Писал, чтобы поправить денежные дела, — признался Рахманинов.
— И создали шедевры, такие как «Сирень», «Здесь хорошо», — напомнила Плевицкая и пропела:
Поутру на заре по росистой траве
Я пойду свежим утром дышать,
И в душную тень, где теснится сирень,
Я пойду свое счастье искать!
— Как поживает ваша Наташенька? Как здоровье дочек? — поинтересовалась она, закончив пение.
— Младшенькая по-прежнему шалит, а старшая уже на выданье — князь Петр Волконский сделал предложение.
Рахманинов признался, что рассчитывал после турне вернуться в Россию, но революция разгорелась с новой силой, пришлось уехать в Америку, где заключил контракт на исполнение симфоний, камерных композиций, одновременно взвалил на плечи работу в АРА — Американской администрации помощи — все это не позволяет выбраться даже в Европу.
— Чем занимается Наталья Александровна? — поинтересовалась Плевицкая и вспомнила, сколько сложностей пришлось преодолеть композитору, чтобы добиться венчания: без высочайшего соизволения ни один священник долго не желал соединить у алтаря узами брака двоюродных брата и сестру.
— Супруга заботится о доме, позволяя мне целиком отдаться музыке.
— Дочери, надеюсь, не забыли родной язык?
— Младшая учится в местном колледже, за пределами дома болтает по-английски, в семье декламирует Пушкина, Лермонтова, часто вместе музицируем.
— Будет пианисткой?
— Играет для души — хватит в семье одного профессионала.
— Много написали после отъезда?
— К сожалению, нет. Живу на колесах — сегодня в этом штате, завтра в другом.
— Видитесь с Шаляпиным? Читала, что Федя выступал в Америке.
— Встретились на ходу. С мхатовцами беседовал дольше, особенно с Книппер, Станиславским…
За сутки до первого в США выступления певицы композитор преподнес Надежде ноты трех обработанных им русских песен — «Через речку, речку быстру», «Эх ты, Ваня, разудалая головушка» и бесхитростный рассказ про горькую женскую долю-долюшку, о покорном ожидании мужем суда — в мелодии были и страх, и тоска, и отчаянная удаль.
— Так ведь это… — певица недоговорила.
— Угадали. Слова подарили вы, я лишь положил их на музыку, — сообщил композитор.
Разучить новые песни было делом пары репетиций, и на концерте композитор вышел к рампе.
— Вашему вниманию предлагаются посвященные нашей гостье песни. Рождению их целиком обязан госпоже Плевицкой, чей чарующий, истинно народный русский голос, как и душу, она привезла за океан!
Рахманинов сел к роялю, сыграл вступление, и Надежда Васильевна запела:
Белолицы, румяницы вы мои,
Скатитесь со лица бела долой,
Едет, едет мой ревнивый муж домой…
Премьеру новых песен отметили после концерта. От воспоминаний перешли к прочитанным книжным новинкам, фильмам, спектаклям. Но стоило Скоблину заикнуться о русской общине, хозяин насупился, сказал, что не желает влезать в дрязги местных эмигрантов.
Как бы вскользь генерал упомянул об огромном успехе исполнительской деятельности композитора.
— Читали в газетах? А мне не до них, больше пишу ноты, — сменил тему разговора композитор, поведал, что на бис исполняет «Тройку» Чайковского, «Контрабандистов» Шумана и собственный прелюд до-диез минор.
— А «Белолицы» вызвали у публики слезы, — вступила в разговор мужчин Плевицкая.
— Тут заслуга исполнительницы! — возразил Рахманинов. — Эта песня родилась в народной глубинке, мелодию пришлось лишь обработать и записать. Благодарить следует Надю, это она отыскала слова, напела мелодию.
Певица подсела к Сергею Васильевичу, обняла его и тихо спела один из куплетов:
Только было всей моей-то беды,
У соседа на беседе я была,
Супротив холостого сидела,
Холостому стакан меда поднесла…
Два подданных Ее Величества Музыки, двое русских, волею революции оказавшихся за пределами России, не могли знать, что это их последняя встреча. Ни композитор, ни певица больше не свиделись, не вдохнули воздуха Родины.
2
За океаном концерты прошли с триумфом. Русскоязычная публика плакала, бушевала, неистовствовала, не отпускала певицу, требовала петь еще и еще. Плевицкая долго не покидала сцену, исполняла свадебные, кабацкие песни, романсы, баллады. Гастроли опечалила лишь невозможность встретиться с Шаляпиным — в те дни он был в Южной Америке.
«Последний раз обнялись в 1925-м, жаль, не привелось посудачить с моим крестным в искусстве. Не поддержи он и Собинов, осталась бы Дёжкой, служила сейчас в монастыре, в крайнем случае выступала на ярмарке…» Частые переезды из города в город, репетиции, интервью и концерты изрядно изматывали. Отдохнуть удалось лишь во Франции, где певица с мужем приобрели в парижском пригороде Озуар-ля-Феррьер особняк с мезонином, участок с фруктовым садом, небольшим бассейном.
В доме, чем-то похожем на старинный замок, супругов обступала редкая в шумной столице успокаивающая тишина. Благодаря покою Плевицкая осуществила давно задуманное — взялась за сочинение мемуаров о деревенском детстве, приобщении к фольклору, жизни в монастыре, встрече с балаганными артистами. По рекомендации русских литераторов (таких в Париже проживало немало) пригласила в помощники Алексея Ремизова, самобытного писателя, автора книг «Пруд», «Крестные сестры», цикла сказок, легенд, и Ивана Лукаша из газеты «Возрождение». Опытные литераторы выслушали певицу, уточнили факты и укатили, осень и начало зимы не давали о себе знать.
«Как в воду канули, — печалилась Надежда. — А может, запили, что бывает с неравнодушными к спиртному писателями? У меня в гостях не притронулись к мартини и водочке, а у себя наверстали упущенное, сейчас пропивают полученный аванс…»
Писатели объявились, когда Плевицкая махнула на выданные деньги рукой. Первым приехал Лукаш. В свое оправдание ничего не сказал, молча положил папку с рукописью, названной «Дёжкин карагод». Написано было от лица певицы без претензий, очень доверительно. Предисловие сочинил Ремизов, остальное было делом Лукаша, поведавшего за Надежду о Дёжке из курской глубинки, редких в детстве радостях, приобщении к народной песне. Первые главы повествовали о жизни в деревне, семье, далее о первых шагах в искусстве, выступлении в хорах, знакомствах с Шаляпиным, Собиновым, семьей императора, сановниками. Рукопись (ее разбили на два выпуска «Мой путь к песне» и «Мой путь с песней») вскоре стала одним из 1080 русских произведений, опубликованных за полвека в эмиграции.
Надежда Васильевна стала жадно читать, удивляясь и радуясь. Все было удивительно знакомо и в то же время ново. Явилось чувство, подобное тому, когда слушала граммофон с записью своего голоса.
«Будто говорит чужой человек. Видимо, оттого, что смотрю на собственную жизнь со стороны, — поняла певица. — Я при своей малограмотности не написала бы и пары страниц — в одном слове сделала пяток ошибок…»
Щедро расплатившись с писателями (благо их работу и издание финансировал меценат Марк Яковлевич Эйтингон, приходящийся родным братом начальнику Главного разведуправления ОПТУ Н. Я. Эйтингону), Плевицкая передала рукопись в издательство, и вскоре держала в руках пахнущие типографской краской и клеем книжки. Первая открывалась щемящим, ностальгическим предисловием, где автор приглашала читателей в свое Винниково:
Небольшое запущенное озеро в Медонском лесу близ Парижа, излюбленное рыбаками. Они сидят вокруг него с удочками часами, с ангельским терпением ждут улова. Никогда не думала, что буду здесь у озера наблюдать, как французские граждане ловят рыбу, и вспоминать мое дорогое, мое невозвратимое! Вспоминать мое родное село Винниково и наш пруд, обильный всякой рыбой…
Читателей растрогали бесхитростный рассказ о деревенском быте, патриархальной жизни конца минувшего века, десятилетия нового, откровения рассказчицы.
«Придет время, выпущу продолжение, теперь в помощники призову писателей рангом повыше. Поведаю, как ездила с концертами по стране и чужим государствам, о бурных годах двух революций, работе в госпитале, встречах с выдающимися личностями, отъезде в Европу, последнем замужестве». Плевицкая планировала в продолжении мемуаров рассказать о гибели Столыпина от рук террориста, убийстве Распутина (с ним познакомилась в Киеве, провела в обществе Святого старца целый вечер), об аресте в Одессе, пребывании на грани жизни и смерти в лазарете.
3
Очередное донесение Скоблин составлял долго, оно получилось многословным, что осложнило работу шифровальщице.
«Просила быть лаконичным, а размахнулся аж на тысячу слов! В жизни не болтлив, в шифровке же спешит доложить сразу все сведения. Просижу не менее пяти часов…»
Москва требовала предельной сжатости, дабы лоскутки материи с нанесенными на них цифрами были небольшими. Идея взять в союзницу по шифровке Библию принадлежала Плевицкой, Центр это утвердил и с нарочным прислал чуть потрепанный томик, который не привлек бы ничье внимание, в том числе квартирных воров.
Занимаясь тайнописью, «Фермерша» часто хотела сократить текст, но делать это не имела права. Муж всякие советы выслушивал с кислой миной, кивал в знак согласия, а делал по-своему.
Шифровать и расшифровывать поступающие указания, инструкции, приказы было делом кропотливым. Иногда Надежду Васильевну подмывало дополнить сообщение. К примеру, проинформировать о странной смерти Врангеля: по мнению «Фермерши», барону помогли проститься с жизнью, привили скоротечную чахотку, о чем поговаривали в эмиграции. Плевицкая могла порадовать Центр рассказами о ссорах в кругу белоэмигрантов, бесконечных спорах, кому быть новым императором Российской империи.
«Напрасно женщинам отвели в разведке второстепенные роли, тогда как мы куда терпеливее мужчин, прозорливее, обладаем более тонкой интуицией, легче переносим болезни и всякую боль, обладаем цепкой памятью, одним словом, талантливее сильной половины человечества, можем лидировать…»
Она еще раз пробежала составленный мужем текст и решительно вычеркнула несколько слов, отчего шифровка получилась лаконичнее.
«Фермер» Центру:
На ваш запрос о ген. Кутепове сообщаю: генерал от инфантерии, дворянин. Участник трех войн. В Добрармии с начала ее формирования, где прошел путь от командира роты до нач. 1-й пехотной дивизии. Освобождал Новороссийск, где стал губернатором. Командовал армейским корпусом у Врангеля.
Преемник барона в РОВС. В настоящее время РОВС держится на его энергии. Скрытен — никого не посвящает в свои планы. Во всем точен, пунктуален. Живет с женой, сыном-гимназистом. Имеет денщика. Властен, даже деспотичен. Одержим ненавистью к новой России. С его приходом организация стала сильнее, опаснее… Храбр до безрассудства. Обладает сильной волей. Трижды был ранен. Монархист. Его канцелярия на рю де Карма. Бывает на богослужениях в храме на рю Дарю…
Резолюция:
Затребовать у «Фермера» его связи с генералитетом РОВС для вербовки некоторых из них, получения подробных характеристик.
Необходимы обзоры деятельности РОВС за каждый квартал. Нет ли возможности для перехода «Фермера» в их разведку? Верны ли сведения, что ген. Кутепов дальний родственник «Фермера» или «Фермерши»?
Пусть супруги возобновят связи с К., что пригодится в недалеком будущем.
А. Артузов
Запись на полях:
Ген. К. не родственник, был лишь посаженным отцом на их свадьбе.
«Сильверстов» Центру
Направляю прошение ЕЖ-13 в ЦИК о персональной амнистии. Написано симпатическими чернилами «пурген», проявляется аммонием-щелочью. Новый пароль для нового курьера — визитная карточка с оторванным уголком: ЕЖ-13 будет говорить лишь при предъявлении такой карточки…
Заявление
ЦИК СССР
от Николая Владимировича Скоблина
Нахождение в активной борьбе против советской власти показало мне печальную ошибочность моих убеждений.
Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих поступках против трудящихся СССР, прошу о персональной амнистии и даровании мне гражданства СССР.
Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против Советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам. 10 сентября 1930 г. Скоблин
Аналогичное заявление написала «Фермерша».
Подписка
Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории.
За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.
Б [ывший] генерал
Николай Владимирович Скоблин
