Даже после перенесения сильного волнения Дьяков, как правило, засыпал быстро, спал без сновидений — не разбудить даже орудийным залпом под ухом. Сны стали являться в феврале 1943 года в хуторке за Доном.

Вновь, как летом 1941, совершал во снах побег из лагеря под Архангельском, вяз в болотистой, засасывающей жиже, обходил буреломы, без сил валился на промерзшую землю с чахлой травой, с жадностью глотал вяжущую рот морошку, пережевывал грибы-сыроежки, ночи проводил на пахнущих смолой ветках пихты. Достигал проложенной в тайге узкоколейки, дожидался состава с древесиной, на ходу поезда вскакивал на платформу.

На разъезде умывался у водокачки, знакомился с потерявшим на финской войне ногу. Когда после осушенной поллитровки калека отключался, забирал у собутыльника «белый билет», медаль «За отвагу» и спешил на запад к неумолимо наступающим немецким армиям.

При проверке документов предъявлял книжку об инвалидности, позванивал на груди медалью, угощался папиросой и продолжал путь к линии фронта. Дожидался перерыва в артобстреле, полз по изрытой воронками обугленной земле, молил Всевышнего о милости, просил не позволить погибнуть.

Встречался с немцами, захлебываясь словами, убеждал, что перед ними пострадавший от советского строя, всю жизнь лелеющий мечту отомстить ненавистной власти большевиков за высылку родителей за Урал, свое исключение из института, арест, получение срока. Умалчивал, что был судим не по 58-й статье, как враг народа, контрреволюционный заговорщик, вредитель, а как обычный уголовник из воровской шайки «домушников».

Сны о пережитом не позволяли как следует отдохнуть, набраться новых сил, вернуть уму ясность. Во сне сердце билось учащенно, тело покрывалось липким потом. Дьяков безуспешно пытался прогнать воспоминания, ворочался в постели, мял подушку, сбрасывал на пол одеяло и, просыпаясь, разражался трехэтажным ругательством. После подобных ночей с видениями прошлого портилось настроение, давило в висках, чувствовал себя прескверно, как было при первой встрече с Отто Мюффке.

Оберштурмбанфюрер СС пронзал острым взглядом, словно желал увидеть в перебежчике им утаенное.

Дьяков отвечал на вопросы и опасался, что не сможет убедить в своем желании помочь великой Германии разгромить Красную Армию, безжалостно расправиться с ненавистными комиссарами, партийцами, уничтожить советскую власть. Мюффке могло надоесть вести допрос и отправить за колючую проволоку к пленным, которые от голода, незаживших ран, эпидемии тифа мрут как мухи. И он заспешил, перешел на скороговорку, глотал окончания слов, что окончательно вывело из себя Мюффке, переставшего понимать выглядевшего жалким русского.

— Чем докажите, что говорите правду, не лжете, не желаете ввести меня в заблуждение?

Дьяков взмолился:

— Прошу пока поверить на слово! Делом, верной службой докажу честность своих слов, намерений. Когда ваши армии придут на Север, захватят Архангельскую область, документы ГУЛАГа подтвердят правдивость мною сказанного.

Мюффке перебил:

— Что есть «гулаг»?

Дьяков поспешил объяснить:

— Сокращенное наименование Главного управления лагерей, руководящего местами заключения приговоренных по различным статьям Уголовного кодекса. В рейхе имеются подобные места для совершивших преступления перед государством, нацией.

Чтобы расположить к себе немца, завоевать его доверие, Дьяков заговорил по-немецки:

— Являюсь непримиримым противником коммунистического строя большевизма, советской власти, клики Сталина.

Родная, не очень правильная речь в устах русского удивила Мюффке.

— Где овладели языком фатерлянда?

— У немецких колонистов, чьи потомки во время царствования императрицы Екатерины Второй поселились в Царицыне в его районе Сарепта. Еще в институте.

— К какому принадлежите сословию, кем считаетесь — рабочим, крестьянином, интеллигентом?

Лгать Дьякову было не впервой:

— Ни тем, ни другим, ни третьим. Отец был потомственным дворянином, я унаследовал это почетное звание. Выдавал себя за мещанина.

Мюффке продемонстрировал осведомленность:

— Ленин также скрывал свое дворянство, принадлежность к привилегированному классу и текущую в его жилах немецкую кровь. Большевистской пропаганде хватило ума не объявлять вождя пролетарием или крестьянином с мозолями на руках.

Мюффке перестал цедить слова сквозь сжатые зубы, внешне изменился, уже не выглядел строгим, с непроницаемым лицом, взгляд потеплел. И Дьяков не замедлил воспользоваться этим, принялся с жаром рассказывать, как мстил советской власти, исковеркавшей ему жизнь, лишившей родителей, не позволившей завершить учебу в институте, загнавшей за колючую проволоку к «зекам». Действовал согласно мудрому совету: «Чем невероятнее ложь, тем ей больше верят». Врал напропалую, зная, что его нельзя проверить.

— На металлургическом заводе в одну из плавок добавил кой-чего, и вся номерная сталь пошла насмарку. Вовремя уволился, иначе узнали бы чьих рук брак, кто вредитель, и кормил бы в могиле червей. Ha элеваторе поджег зерно — чадило целые сутки. Отослал несколько анонимок в НКВД, обвинил секретарей райкомов, горисполкома, начальника военкомата в антисоветской деятельности, троцкизме, и всех загребли под гребенку, отправили куда Макар телят не гонял. Планировал подорвать мост, пустить под откос состав с тракторами, но не имел динамита. На выборах в Верховный совет писал на…

Мюффке наморщил лоб:

— Что есть «пошла насмарку»? Кто есть Макар, куда он вел молодых коров?

— Это непереводимые русские выражения.

— Говорите яснее. Какой имели срок заключения?

— Двадцать лет с последующим лишением гражданских прав, отправке в отдаленный район Сибири, вроде Туруханска, куда до революции сослали Сталина.

— За террористическую деятельность положен расстрел. Как смогли выйти на свободу?

— Помогла война. Стоило Красной Армии замелькать перед вашими войсками пятками, половину охраны лагеря отправили на фронт. Оставшимся стало не до службы, опасались, что взбунтуемся. Воспользовался этим и дал стрекача, то есть ушел в побег. — Не желая распространяться о себе, стал делиться сведениями о Сталине: — Ныне он вроде царя и живого Бога. Получил важнейшие посты Председателя Государственного Комитета Обороны, Главнокомандующего, хотя не имеет воинского звания, в армии ни дня не служил. Не удивлюсь, если вскоре станет маршалом.

Мюффке добавил:

— В прошлую мировую войну ему было около 35 лет — возраст призывной, тогда на фронт посылали и досрочно освобождаемых из тюрем, его отчего-то не забрали.

Дьяков позволил себе поправить, точнее, уточнить:

— В царское время политические осуждённые не подлежали призыву из опасения, что станут вести в армии разлагающую агитацию против правительства, звать прекратить братоубийственную империалистическую войну, повернуть штыки против офицеров буржуазии.

— Откуда познания биографии Сталина?

— В институте зубрил «Краткий курс истории ВКП(б)» с фактами политической деятельности вождя.

Мюффке пристальней всмотрелся в собеседника.

— Где родились?

— В Ростове.

— Национальность казак?

— Никак нет. Подобных мне называют иногородними.

Мюффке не случайно задал последний вопрос — Гитлер принял предложение барона фон Клейста привлечь эмигрантов из России, в первую очередь воинственных казаков, к тесному сотрудничеству с рейхом, сделать их союзниками и из выходцев с Дона, Терека сформировали полк «Платов», несколько конных эскадронов «Юнгшульц», десять дивизий волонтеров.

— Казаки не нация, — осмелился заметить Дьяков, — а сословие, этническая группа.

— Атаман Краснов утверждает, что казаки — потомки древних готов, принадлежат к арийской расе.

Перешедший в беседу допрос утомил Мюффке, и Дьякова увели.