Las Mananitas

Вернувшиеся женщины принялись усаживать Старшего Ангела в кресло.

– Прости меня, – сказал он, когда его покатили на улицу.

Младший Ангел шел следом.

– Это все неважно, hermano, – ответил он.

– Нет, важно.

Минни оставила Старшего Ангела в кухне, а сама побежала во двор собирать гостей.

Ангел улыбался сквозь боль, заложив руки за голову, – изображал непринужденную позу.

– Забавно, Carnal. Бывало в жизни так, что я голодал, ты знаешь? Бывало, что ел без остановки. Вот когда мы перебрались в эту страну, я ел. Все время. Разжирел! Поэтому Перла стала называть меня Флако. Смешно.

Младший Ангел смотрел, как по двору мечется тень Минни.

– Pero sabes que? – продолжал Старший Ангел. – Сейчас я опять голодаю. Ненавижу есть. Ем, чтобы накормить свой рак. От таблеток тошнит. Желудок постоянно болит. Но мечтаю о еде. Как будто мне опять десять. Серьезно. Совсем не мечтаю о сексе, только о карнитас и тортильях.

Тень Минни пропала.

– Ну… ладно. О сексе я тоже все время мечтаю, – признался он. – Вот они, великие мечты Мигеля Ангела. Свинина в тортилье. И задница. На случай, если будешь писать обо мне книгу.

– Надо бы.

– Точно, надо.

– Pinche Ангел.

– Вывези меня наружу, – попросил Старший Ангел. – Не хочу здесь торчать.

Младший Ангел аккуратно покатил брата к главному входу.

– Я всегда был грозен и велик, – объявил Старший Ангел.

– Поехали уже.

– Скажи-ка, – Старший не унимался, – Пато говорил, что мой отец готовил тебе. Правда? И какое блюдо было фирменным?

– Чили.

– Чили? Типа чили, как у гринго? – Старший Ангел был потрясен.

– Я называл это «чили-привет-инфаркт».

– Mas. Detalles, por favor. – Он жаждал подробностей.

– Сначала сковорода и много масла, – принялся рассказывать Младший Ангел. – Он нарезал и обжаривал красный лук. Жарил, пока не станет прозрачным. Потом высыпал пакетик риса.

– Риса!

– Обжаривал рис, добавлял помидоры и чеснок. Держал на огне, пока рис тоже не станет прозрачным, потом подливал воду и томатный соус.

– Рис по-испански.

– Точно. Пока рис томился, он доставал другую сковороду.

– Ага. – Старший Ангел раскраснелся. Он будто слушал порнографический рассказ.

– Шинковал еще лук, затем поджаривал пять свиных отбивных.

Вернулась Минни:

– Папа!

Старший Ангел предупреждающе вскинул палец. Указал на стул. Вздохнув, Минни села. Кивком он велел брату продолжать.

– Когда отбивные и рис были готовы – нужно было постоянно подливать воды, чтобы выкипала, – он укладывал в кастрюлю фасоль и остальные ингредиенты. Пережаренную фасоль. Погоди. Это еще не все. В конце он нарезал кубиками фунт сыра «Монтерей Джек».

– Нет! – возмутился Ангел.

– Нет, – удивилась Минни.

– О да. И перец. Потом битый час всё помешивал варево. Пока сыр не растворялся окончательно и не склеивал это месиво. Откровенно говоря, больше пары вилок съесть было невозможно. Никому, кроме отца. А он мог умять громадную тарелку. А на следующий день ел это холодным. Клал на тосты, в тортильи, наворачивал прямо из кастрюли.

Старший Ангел вскрикнул и восторженно захлопал в ладоши.

– Mija, – обратился он к Минни, – вот такой у тебя был дед. Un hombre tremendo!

Братья купались в любви к своему отцу.

– Так, переменка окончена, мальчики, – распорядилась Минни, жестом указывая во двор. Они послушно покатили, куда велено.

– Прости меня, – сказал Старший Ангел.

– И ты меня.

Уже во дворе.

– Эй, – вспомнил Младший Ангел, – а что в той коробке, которую ты мне подарил?

– То, что я собирался подарить тебе в тот день. На Рождество.

Минни уже везла отца дальше.

– Иди взгляни.

Младший Ангел не собирался открывать коробку. Пошел он к черту, Мигель Ангел. Да пошли они все к черту. Открыл. Внутри оказалось первое издание Рэймонда Чандлера «Глубокий сон», с автографом.

Люди во дворе радостно взревели.

* * *

20:30

Младший Ангел скрывался в полумраке у кухонной двери. Число гуляк порядком сократилось. Пато храпел на диване в доме. Женщины набросали на него сверху свои пальто. Забытый телефон попискивал снова и снова, принимая эсэмэски из Манилы.

Луна прикрылась прозрачной вуалью облаков. Собачий лай эхом разносился в каньонах. Младший Ангел, точно поэт хайку, слушал пение цикад, внимая им, как шепчущим с надеждой влюбленным.

Старший Ангел, совсем крошечный, глазел из кресла на кружащие вокруг людские силуэты. Лало развалился в шезлонге рядом с отцом. Голова его валилась набок, он периодически вскидывал подбородок, ухмылялся, потом опять ронял ее. Старший Ангел с загадочной улыбкой разглядывал сына.

Лало приоткрыл один глаз, посмотрел на отца.

– Папа! – воскликнул он и вдруг разрыдался.

– Что такое, mijo?

– Папа, я так виноват, мне так стыдно за то, что я натворил.

Ангел потянулся к сыну, как мог.

– Что случилось, mijo? Иди-ка сюда.

Лало прижался к отцу, спрятав лицо на хрупкой груди.

– Прости.

– Все хорошо, все хорошо, – бормотал Старший Ангел.

– Я был таким гадким.

– Ты очень хороший мальчик, Лало. Ты мой славный мальчик. – Старший Ангел чмокнул сына в макушку, и тот отполз обратно на скрипучее алюминиевое ложе. – И вообще. Мне нравится твоя татуировка.

И все? – подумал Младший Ангел. Все кончено? И все вот так просто заканчивается? Он не хотел такого финала. Только не так. Неужели не предполагается кульминации? Какой роман, какая опера заканчивается добрыми пожеланиями и ранним отходом ко сну? Он понимал: как только вечеринка закончится, его брат умрет. Прислонившись к стене, он скрестил руки. Глаза щипало.

Женщины вынесли из кухни торты. Минни, Перла, Глориоза и Лупита. Сияли четыре свечи: парафиновые семерка и ноль на каждом торте. Восторженные крики, аплодисменты. Дети и собаки скакали вокруг кресла Старшего Ангела. Он сложил руки на животе. Неужели голова трясется?

Женщины поставили торты на складной столик, Минни подкатила отца. Он оглядел гостей, чуть приподняв бровь, наклонился вперед, с шумом втянул воздух и задул одну свечу. На четыре свечки понадобилось четыре подхода. А потом он обессиленно откинулся в кресле под аплодисменты. Перла суетилась вокруг, как будто муж только что выиграл марафонский забег.

Настроение изменилось. Ну конечно, на каждом дне рождения поют «с днем рождения тебя». А на каждом мексиканском дне рождения поют мексиканскую праздничную песню, Las Mananitas. Никто не подавал сигнала, но гости запели дружно, в один голос.

 

Эти утренние песни

Пел когда-то царь Давид.

Ныне девушки прелестные

Их несут к ногам твоим.

 

Они медленно двинулись к Ангелу, словно приливная волна, влекомая луной. Все ближе и ближе. Хоровод тел, укрывающих и защищающих его. Старшего Ангела не видно в центре этого вихря.

А они вскинули головы и пели.

 

Просыпайся, Ангел, утро,

Светлый день уже настал,

В небе птицы распевают,

Месяц к звездам убежал.

 

Но и это казалось им недостаточно громко. Они взревели, обрушив на Младшего Ангела неслыханный прежде шквал. Они кричали, рычали, вопили, и оперными голосами, и как марьячи, и попадали мимо нот, захлебываясь рыданиями в середине куплета.

Младший Ангел, погруженный в музыку, не решался взглянуть на брата. Он никогда не слышал песню целиком, хотя все вокруг, похоже, прекрасно знали слова.

 

Как прекрасно это утро,

Чтобы вместе ликовать.

Мы собрались здесь все вместе,

Чтоб сердечно поздравлять.

 

И еще, и еще, а когда песня закончилась, они долго шумно хлопали в ладоши, а потом расступились, и Младший Ангел увидел брата. Гости аплодировали и свистели, пока Старший Ангел не вскинул руки, как изнуренный поединком боксер, сжал их над головой и потряс в воздухе, одними губами произнося Gracias. И на глазах у него действительно были слезы. Их отблески серебряными иглами укололи каждого.

Младший Ангел прижал ладонь к глазам.

* * *

Старший Ангел глаз не спускал с брата. Он не хотел, чтобы Младший понял, что ему жаль его. И даже ел торт.

Итак, все кончено, думал Старший Ангел. Он получил, что хотел. И теперь – конец. Все. Кончено. А он ведь надеялся, что протянет дольше, а? Pinche Ангел. Смешно. Он-то думал, что оклемается.

Призраков отца и матери в толпе что-то не видать, поэтому он наблюдал за младшим братом. Глаз от него отвести не мог. Бедняжка Младший Ангел, мысленно приговаривал он. Брат ведь не представлял, как жизнь сложится. В книжках об этом не прочтешь.

Вон там Ла Минни. Лало сутулится – а он мечтал, чтобы Лало держался прямо, по-армейски, как прежде. Где-то там Ла Глориоза. Он ее чувствовал, даже если не видел. Она святая и не подозревает об этом. Когда ее крылья наконец расправятся, они окажутся огромными и темными, почти черными, и она взлетит над языками пламени, когда мир провалится в тартарары. А вон его бедная Флака. Отмывает кухню. И жену свою он тоже подвел. Будь у него шанс пересмотреть договор с Богом, он бы хлопотал насчет побольше наслаждений для Перлы. Может, Дейв мог бы чуть изменить последнюю новенну. Или подсказать, какая молитва может растрогать Бога.

Но.

Нет.

Он тряхнул головой. Слишком поздно, малыш. Estamos jodidos. Они с Богом уже обсуждали это. Ей-богу. Нынешний вечер – это завершение всего, что он успел сделать. Черт возьми – прости, Бог. Почему не предупреждают, что не стоит заключать сделку с Богом.

Каждый человек, умирая, уносит с собой свои тайны. Старший Ангел определенно счастливчик, он умирал, надежно скрыв самые отвратительные свои поступки. Жизнь оказалась долгой борьбой за примирение с обстоятельствами и вечным стремлением скрыть свои неудачи от других. Его главная тайна даже не была грехом. Он просто не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, как он не мог подняться с пола.

– О да, – произнес он вслух. – Ты сумел поставить меня на колени.

Он оказался во временнóм пузыре – праздник бушевал вокруг, но Ангел в нем не участвовал. Он перенесся в свою комнату на несколько месяцев назад. В тот день в доме было суматошно. И, по иронии судьбы, воскресенье. Как и сегодня.

Дейв только что ушел, сожрав всю еду на кухне и отвезя Ангела в кровать. Дети, собаки, Лало и все прочие толклись во дворе и, как всегда, орали. Почему, подумал тогда он, они все вечно дерут глотки? Гогочут и горланят. Захотелось пить, но никто не слышал его просьб. Он пошарил вокруг себя на кровати и не обнаружил телефона.

– Эй! – тоненьким дребезжащим голосом позвал он. – Минни!

Похлопал по матрасу. Пора принимать таблетки. Он покопался среди пузырьков на тумбочке, открыл пузырек, запил таблетку глотком выдохшейся теплой колы. Чуть не стошнило. А где второй пузырек? Сейчас нужно принять две таблетки.

Посмотрел вокруг. Отлично, а. Пузырек стоял на комоде в нескольких футах от кровати. Какой козел поставил его туда? Вот он сейчас дал бы им жару за самоуправство.

– Эй! – Попробовал дотянуться, но, черт побери, прекрасно понимал, что не дотянется. – Помогите, pues!

Тишина.

Он матерился, и суетился, и знал – знал наверняка, – что кто-нибудь обязательно заглянет, когда они вспомнят о нем. Кто-нибудь принесет воды. Подаст таблетки. Но он хотел того, чего хотел, и именно тогда, когда хотел.

Стиснув зубы, он спустил одну тощую, покрытую пятнами ногу, поморщился, когда холод пола пронзил лодыжку длинной болезненной иглой. Прямо от стопы до колена. Ching! – выругался он. Опираясь на левую руку, потянулся правой, и вот вторая нога повисла над полом; он понимал, что это тактическая ошибка. Геометрия подкачала: если опорная рука начнет дрожать, силясь удержать его вертикально, когда он потянется другой рукой через необозримое пространство между кроватью и комодом, а боль от холодного пола поднимется выше и шарахнет его прямо по яйцам, он упадет.

И он опустился на колени. Рухнул. Голова стукнулась об угол комода. Пергаментная кожа на виске треснула, прохладная кровь немедленно сообщила, что ее много, залив все лицо. Липкая.

Рана его не встревожила. Он испугался, что сломал что-нибудь, и заскулил, и заплакал. Он знал, что рак – мучительная боль, но эта боль оказалась гораздо острее, и он не мог подняться, и с каждой секундой, по мере того как он вжимался коленями в твердый пол, боль заявляла о себе все громче и громче. А потом на пол закапала кровь, просачиваясь между пальцев. Он разрыдался, закричал:

– Помогите! Oye! Me cai de la cama! Помогите!

Итак, Ангел, сказал он себе, мы застряли. Думай.

Он дотянулся до простыни, зажал в горсти и попробовал подтянуться на ней. Шлепнулся обратно на пол и стоял на четвереньках задницей кверху, руки по бокам от головы. Кого он обманывает? У него больше не осталось мышц. Он в ловушке по-настоящему – зажат между кроватью и комодом. И не в состоянии даже подсунуть под себя коленку, чтобы опереться. Он потянул к виску воротник рубашки, прижал, чтобы остановить кровотечение. Кровь показалась почти голубой.

– Бог, – сказал он. – Мне больно.

Бог промолчал.

– Мне нужна помощь, – подсказал он.

У Бога, наверное, был звонок по другой линии.

Ангел обернулся в поисках призраков. Но нет, он был предоставлен своей судьбе. На миг испугался, что сейчас сквозь стену полезет, ухмыляясь, Чентебент. Он весь дрожал от боли.

– Ну хорошо, – решил он.

Положил голову на пол. Он подождет. Кто-нибудь все равно придет. Он – Старший Ангел. Он не собирается умирать вот так.

А что, если умрет?

А что, если никто не придет до самого вечера? Он точно загнется до тех пор. Его тело не выдержит. Сердце и так уже словно разбито кувалдой.

– Бог? Ты еще там?

И тут до него дошло. Да ты же стоишь на коленях, pendejo. Кайся. Бог поставил тебя сюда, и ты не поднимешься, пока не сделаешь то, что должен.

– Я согрешил, – начал он. – Страшно согрешил.

Исповедь длилась три часа.

* * *

Лало направлялся в дальнюю комнату, сыграть в GTA, и обнаружил Старшего Ангела. Лало был немножко под мухой, не всерьез – пара пива, пара рюмок. Он ошалело уставился на старика – тот как будто молился в сторону Мекки или чего.

– Эй, пап, ты чего, решил на полу поспать, а?

Подхватил отца на руки, уложил в кровать, укутал. Корки запекшейся крови на лице Ангела он не заметил.

Побрел дальше, прихватив пульт от «плейстейшн», и через минуту уже «мочил придурков» и разбивал машины.

Старший Ангел спал, до изнеможения истерзанный болью в коленях. И Бог вознаградил его даром откровения: ему приснилась прощальная вечеринка. Он увидел все, что сейчас происходит. Утром он проснулся от диких криков Перлы. Бедняжка обнаружила кровь на его лице и на подушке, и они поволокли его против воли в больницу, и все это время он отказывался помирать только ради сегодняшнего события. Этих тортов. Этой песни.

Старший Ангел покинул пузырь, окутывавший его. Гости смеялись, болтали, опять ели, кормили друг друга тортом. А Старший Ангел смотрел на Младшего и бесконечно жалел его. Тебя никогда не ставили на колени, думал он. И если ты не встанешь сам, Бог швырнет тебя на пол и заставит расплатиться по счетам. Погоди, братишка.

Прости меня.

Весь этот шум странным образом не разбудил Лало, который почти сполз с шезлонга к ногам отца, припал к ним и захрапел. Ангел погладил сына по щеке.

– Балбес.

* * *

А на улице, недалеко от въезда во двор, остановилась белоснежная сияющая «ауди». За рулем сидел Эль Индио. С новой татуировкой: БЛУДНЫЙ СЫН. С внутренней стороны правой руки, по всей длине.

Голосовое сообщение в телефоне, от мамы. Mijo – ven. Por Dios. Жду. Он не стал удалять его.

Водительское стекло опущено. Он слушал, как поют для его отца. Сколько раз он ездил туда-сюда по улице, наблюдая за жизнью семьи? Сколько вечеринок видел? Сколько скандалов слышал? Сколько дверей яростно хлопнуло?

С каждым годом, что он избегал родных, стена между ними становилась все выше, все неприступнее. Невозможно признаться, что он сам поставил себя в идиотское положение. Разве можно признать, что он сам себя изгнал?

Он хотел выйти, правда. Выйти из машины, протиснуться сквозь толпу, увидеть, как подкосятся колени у Минни и мамы, когда женщины заметят его. Хотел похвастаться своими длинными волосами, и крепкими мускулами, и дорогущими белыми джинсами. Хотел шагнуть к отцу и простить его.

И быть прощенным.

Вот она, тайна, о которой Индио не осмеливался рассказать никому, да и самому себе не решался признаться. Он сбежал от Старшего Ангела как можно дальше, он вел жизнь, которой Ангел никогда не понимал и с которой никогда не смог бы смириться. Это был открытый вызов, плевок в лицо. Но, как всякий настоящий блудный сын, больше всего на свете Индио боялся, что отец захлопнет перед ним дверь.

Прижавшись виском к краю открытого окна, он слушал, как взревели певцы на последних строках юбилейного гимна. И как залаяли соседские псы. Он хотел попрощаться. Но не мог. Стекло бесшумно поднялось. Белый автомобиль молчаливым призраком стоял в темноте.

* * *

Все кончено, говорили они себе. Ну, кроме тортов. Los kekis, pues. Торт хотели все. Но больше всех Старший Ангел.

Перед ним стояли две тарелки, и в каждой руке он держал по пластиковой вилке и с буйным ликованием погрузил их в белое и темное. На подбородке у него налипла шоколадная глазурь, и даже на щеке, но он не обращал внимания. Перла рвалась вытереть ему лицо, но он отмахивался, отодвигал плечом жену с ее салфетками и жестом показывал Ла Глориозе, чтобы подложила на каждую из тарелок еще по куску.

– Тебя больше не будут звать Флако, – усмехнулась Глориоза. – Будут дразнить Гордо.

– Ну и отлично. – Ткнул в опустевшие тарелки: – Mas.

Минни согнала многочисленных девчонок, чтоб помогли ей подать нагруженную тарелку каждому.

– И не смейте швыряться едой, засранцы, – предупредила она.

Огромный нож в руках Перлы стал совсем липким от глазури, так что пришлось бежать в кухню к Лупите и отмывать его.

Старший Ангел поднял глаза на Ла Глориозу и сказал:

– Я всегда любил тебя.

Она вспыхнула. Отвернулась. Благодарение Господу, что никто из мелюзги не понимает по-испански.

– Я тоже люблю тебя, – тихо проговорила она.

Извинившись, отошла в сторонку, а потом и совсем со двора. Ей нужно было глубоко вдохнуть.

* * *

Принявшись за второй кусок торта, Младший Ангел подсел к брату. Они вместе смотрели на Лало, который смеялся во сне. И оба качали головами.

– Знаешь, а я ведь всегда тебя любил, – сказал Старший Ангел.

– И я тебя.

– Не возвращайся в Сиэтл.

– Я должен. У меня работа. Своя жизнь.

– А кто займет мое место?

– Точно не я.

– Ты – единственный. Лало не патриарх. Индио ушел. Бедняжка Пато – он не справится. Я выбрал тебя.

Младший Ангел отрицательно качнул головой:

– Возможно, настало время матриархата. – И указал на Минни: – Теперь она босс.

Старший Ангел, вскинув голову, заинтересованно взглянул на дочь.

* * *

Ла Глориоза, прислонившись к двери гаража, смотрела в ночное небо.

На улице тишина. Какая-то незнакомая сияющая жемчугами машина медленно ползет к подъездной дорожке. Красивая. Хотя не очень большая.

Она разговаривала с сыном. И не хотела, чтобы ей мешали. Он там, на небесах. Гильермито. Никаких дурацких «Джокеров». Каждый вечер она желала ему спокойной ночи.

– Мама любит тебя, – шептала она.

* * *

И вновь Индио решил уехать. Посмотрел в зеркало заднего вида. Медные пятна света через каждые двенадцать футов словно парили над мостовой и тротуаром, удаляясь к сияющей вдалеке границе. Цветы кувшинок на черной реке.

К дому очень быстро шел какой-то человек. Повернул на дорожку, ведущую на задний двор. Уже нажимая кнопку зажигания, чтобы в очередной раз сбежать, Индио заметил, как человек отвел назад руку и вытащил из-за пояса пистолет.

– О черт, нет, – вслух сказал Индио.

И впервые за десять лет выбрался из машины.

* * *

Стрелок остановился с краю толпы. Поднял ворот повыше, скрывая татуировки на лице. Ублюдок Лало живет здесь. Он напряженно всматривался в толпу. Не предполагал, что тут день рождения. Но так даже лучше. Он прикончит Лало из его собственного пистолета на глазах у всей семьи. Преподаст им всем небольшой урок.

Он даже знал, что скажет. Вот так произносится слово «расплата». Пришлось посчитать на пальцах, он хотел быть уверен, что в барабане хватит патронов на каждую букву в слове «расплата».

Стрелок смотрел на Лало в упор. Постарался, чтобы получилось грозно. 22-й этого козла он крепко прижимал к бедру. А эти вонючие твари во дворе жрали торт.

Он все еще сгорал от стыда за сцену в гараже. Если ничего не сделать сейчас, он никогда больше не сможет гордо поднять голову. И отомстить нужно лично.

Серьезно? Вот что он скажет, доставая револьвер. Серьезно, бля?

И две пули в голову. А остальные – в грудь. Народ начнет визжать и метаться, и он спокойно уйдет через ворота. И смоется, прежде чем они опомнятся и начнут его искать или звонить в полицию. Потом, может, выскочит Джио, но тут его будет ждать небольшой сюрприз.

Он не знал, да и никто из гостей не заметил, как скользит в полумраке Индио, прикидывая возможности для атаки. Индио понимал, что запросто справится с этим отморозком, но если тот начнет палить, может зацепить кого-нибудь. Индио был потрясен, увидев, каким хрупким стал папа, сидевший в инвалидном кресле. Что ты будешь делать? – мысленно спрашивал он. Как папа сумеет разрулить ситуацию?

Стрелок шагнул вперед. Заметил старика на коляске, поедающего торт. И другого старика, просто сидящего рядом. Такой весь из себя яппи, вся морда в шоколаде. Дерьмооо. На коленях у обоих стариканов какие-то блокноты.

Он повел револьвером, чуть отклонился назад, еще разок крутанул барабан. Леденящий звук мгновенно прервал веселье. Тишина. Все лица обернулись к нему.

Люди заметили оружие. И отхлынули, отступая перед насилием. Несколько стульев упало. Сссыкуны разбежались. Двор опустел.

Минни подняла взгляд. Чуть улыбнулась, убрала с лица прядь волос.

– Что?… – начала было она, а потом увидела бандита. Она должна быть отважной. Она и хотела быть отважной. Но отчего-то начала пятиться. Куда угодно, лишь бы подальше от пистолета. Метнувшись назад, она наткнулась на Индио, который молча схватил ее за плечи, отодвинул, а сам двинулся прямо к отморозку.

Старший Ангел, прильнув к брату, говорил:

– Я хотел увидеть Сиэтл.

– Может, еще увидишь.

Стрелок, держа револьвер двумя руками, пнул Лало ногой:

– Эй!

Братья подняли головы. Лало не реагировал.

Бандит направил оружие на Ангелов.

– Сидите тихо, – приказал он. – И ни слова, бля.

Еще раз пнул Лало, сильно, прямо в больную ногу.

– Эй… – недовольно заворчал Лало. Он с трудом удерживал голову, присматриваясь к стрелку сквозь полузакрытые глаза. – Поосторожнее… щенок.

Старший Ангел улыбнулся. Боже правый. Просто чудо. Маленький говнюк. Откровение. Слово Господне. Не забыть позвонить Дейву, если переживет эту историю. Но он совершенно точно, до мозга своих крошащихся костей, знал, что переживет.

Он видел отца. Видел Чентебента. Видел моряка, заявившегося в их двор и жаждавшего крови. Слышал голос отца, словно призрак старика стоял прямо за спиной, слышал слова, которые тот яростно проорал много лет назад. И видел свой собственный финал – не жалкий, не убогий, а героический. Величественный. Легенда, которая никогда не сотрется из памяти семьи и не сойдет с уст. И он встал.

Протянул руку Младшему Ангелу – не за помощью, но чтобы удержать того на месте. И медленно, с усилием воздвиг себя над креслом.

– Что это ты тут затеял? – спокойно спросил он.

И, вместо того чтобы взвести курок, стрелок растерянно оглянулся:

– Сядь, старик.

– Chinga tu madre.

Сколько унижений можно вытерпеть за день? Эти мудаки вели себя настолько нагло, что он растерялся. Таких идиотских дней, когда все наперекосяк, у него еще в жизни не было. Ну и семейка. Похоже, тут все психи. И слишком много болтают. У него же был отличный четкий план, как вернуть утраченное самоуважение, – пристрелить Лало из его собственного пистолета на глазах у всей семьи. А тут этот старикан раззявил пасть и сбил его с толку. Он не планировал убивать их всех, а то прихватил бы больше патронов. Чертова жизнь киллера. Каторжная работа.

– Что ты сказал? – Ствол переместился на Старшего Ангела.

Младший Ангел сидел на месте как пришпиленный – ошарашенный, не способный поверить в происходящее.

Старшего Ангела трясло, но от боли и гнева, а не от страха.

– Ты слышал, – сказал он. – Ты, маленький говнюк.

Все те, кто остался во дворе, в жизни не слышали, чтобы Старший Ангел ругался.

Он не держался за кресло. Просто стоял, дрожа всем телом. Одним разъяренным взглядом удерживая этого pendejo с пистолетом.

Стрелок выдержал взгляд.

– Отвали, папаша. Серьезно. – Тряхнул головой и заново нацелился в лицо Лало. Пренебрежительно фыркнув.

Но Старший Ангел уже двигался к нему. Медленно. Всего на два фута. Скользнул, как конькобежец, в сторону, едва не споткнувшись о вытянутые ноги сына, пока не встал точно перед Лало, закрыв мальчика своим телом от этой бандитской шушеры.

Все замерли.

– Какого хера ты затеял, viejo?

В руке Старший Ангел по-прежнему сжимал пластиковую вилку.

Младший Ангел видел все удивительно ясно, до мельчайших деталей. Вилка измазана шоколадным тортом и шоколадной глазурью. И еще он видел, как сквозь толпу пытается протиснуться Перла. Она кричала, но звука почему-то не слышно. И видел, как Минни недоуменно наблюдает за происходящим и за надвигающимся на них созданием во всем белом.

Индио?

Ангел нацелил вилку на pistolero. Теперь они с бандитом целились друг в друга.

– Убирайся из моего двора, – приказал Старший Ангел.

Гангстер повел стволом в сторону.

– Убирайся с дороги, придурок, – ответил он. Глянул на Младшего Ангела, потом опять на патриарха. – Чувак, – уже тише, в сторонку, проговорил он, – если не хочешь, чтобы дедуля пострадал, усадил бы ты его на место.

Старший Ангел щелкнул пальцами перед самым лицом бандита:

– Эй, смотри на меня. Если хочешь застрелить моего мальчика, тогда застрели сначала меня. Давай.

– Чего?

Старший Ангел улыбнулся, демонстрируя все зубы разом. Улыбка росомахи. Стрелок никогда прежде не встречался с таким.

– Но я выколю тебе глаз вот этой вилочкой. – Старший Ангел прижал свободную руку к своей чахлой груди. – Так что лучше тебе сначала убить меня. Давай, стреляй в него сквозь меня, ты, мелкий хер.

– Чего?

– Стреляй. Я все равно умираю. – Он дернул плечом, губы скривились. Чисто по-мексикански. – Вгони пулю мне в сердце. Вот сюда, – постучал себя по груди. – Видишь? Она пройдет насквозь и попадет в Лало. – Убей нас обоих. Я так хочу.

– Так и сделаю.

– Валяй!

– Я ведь так и сделаю, старик.

– Отлично! Окажи услугу. Прямо сюда. Я ничего не почувствую.

– Папочка! – взвизгнула Минни.

Мерзавец оглянулся через плечо. Толпа шевельнулась. Надвигаясь на него. Какая-то старуха пробивалась от дверей кухни, дико вереща и расталкивая всех на своем пути. О черт – у нее еще и нож в руках.

– Но если ты меня не убьешь, клянусь, я отрежу голову твоей матери. И твоему отцу. Прямо руки чешутся поскорей сделать это. А потом буду играть ими в кегли.

Сзади донесся истошный вопль Перлы:

– Сынок! Спасай отца!

И все разом заорали. Чоло развернулся, направив пистолет на толпу. Проклятье. Обернулся на деда.

Мужской голос:

– Прости, я опоздал на вечеринку.

Старший Ангел повернул голову, присмотрелся. Из темноты возник Индио, обнял отца за плечи.

– Привет, mijo, – только и сказал старик.

Они разыгрывали совместное семейное представление, как будто репетировали целый месяц.

Индио охватило бесконечное облегчение. Ему следовало знать, что все случится именно так, как должно было. И без колебаний вошел в свою роль.

– Привет, пап. Что это у вас тут?

Легкая усмешка Старшего Ангела наполнила гордостью сердце Индио.

– Да вот, – равнодушно, словно они говорили о погоде, сообщил Ангел, – какой-то pendejo собирается нас всех убить.

Эль Индио ощущал, как крылья раскрываются за спиной. Они сыграют красиво, в стиле Старшего Ангела.

– Убей сначала меня, говноед! – рявкнул Эль Индио. – Мой тебе совет.

Да тут все чиканутые. Стрелок опустил оружие и развернулся, намереваясь сбежать.

Минни ринулась к нему со словами «Эй, сволочь!». Он лишь на мгновение обернулся на нее, но этой короткой паузы Индио вполне хватило для удара. Его правый кулак врезался в голову бандита, сокрушив челюсть и скулу. Парень взлетел в воздух и грянулся наземь с такой силой, что оружие вылетело из руки. Минни живо прижала пистолет ногой.

Старший Ангел повернулся к Младшему:

– Полюбуйся на моих детей.

Толпа сомкнулась вокруг стрелка и принялась пинать его. Гангстер поднялся на четвереньки и попытался прикрыться, судорожно дергая руками и ногами, потом на карачках пополз в сторону ворот, там с трудом встал и наконец пустился наутек.

Ла Глориоза изумленно наблюдала, как он бежит, спотыкается, падает, снова бежит, снова падает, налетает на припаркованные машины.

– А что случилось? – окликнула она.

* * *

Перла подскочила к мужу, когда тот уже падал. Перла и Индио. Она готова была расколоться на части, как фарфоровая тарелка. Кричала «Ангел!», «Индио!», и «Флако!», и «Mijo!». Индио подхватил Старшего Ангела на руки. Тот ничего не весил. Бальсовое дерево и бумага. Они вдвоем с матерью опустили Ангела в кресло.

Перла рыдала.

Младший Ангел подобрал блокнот брата и беспомощно стоял рядом.

Индио покосился на свою руку. Костяшки пальцев в крови. Запястье хрустнуло, когда он сжал и разжал кисть. Больно, но приятно.

– Герой, – выдохнула Минни.

Они прижались лбами друг к другу.

Перла сердито шлепнула сына.

– Ма!

– Десять лет! – гневно воскликнула она, потом вновь захлопотала вокруг мужа.

Минни наклонилась, подняла пистолет. Покрутила в руках и узнала оружие Лало. Посмотрела, как тот продолжает храпеть, и буркнула: «Кретин». Направилась к резервуару с дождевой водой, с трудом приподняла крышку и швырнула пистолет в темную воду.

– Попробуй теперь найти его, Вояка.

И для Старшего Ангела все было кончено. Нить перерезана. Он чувствовал, видел, как вокруг него вспыхивают искры. Теперь он знал, почему до сих пор не умер. Искры кружились. Он думал, что оставался в живых, дабы насладиться собственным праздником. Думал, что жив, дабы успеть искупить грехи. Думал, что живет, дабы успеть хотя бы в последний миг воссоединить семью. Но теперь он познал истину. Какое чудное световое торнадо.

Он оставался жить, чтобы спасти своего сына. Своего младшего сына. И он только что совершил самый героический поступок на свете. И сейчас он улыбался от радости, а вовсе не яростно. Он переплюнул героизм всех сыщиков во всех детективных книжках. Он превзошел собственного отца. Он показал Младшему Ангелу, из чего на самом деле сделан. На глазах у всех.

И Бог даже простил его, вернув домой Индио. В его родную семью.

Старший Ангел смеялся. Плечи его тряслись. Он утирал слезы.

– Я сказал: «Стреляй сюда!»

– Loco! – обругала его Перла.

Младший Ангел шумно выдохнул и тоже начал смеяться.

– Черт тебя побери, брат!

– А то! – Старший Ангел обратился к Индио: – Ты врезал ему, как Громила!

– Кто?

Старший Ангел рассеянно отмахнулся, потом пощупал бицепсы Индио.

– Как удар лошадиным копытом, mijo.

Индио покраснел. Ну да. Согласен. Он уложил мужика с одного удара. Черт. Он горд. И ему было приятно, что Старший Ангел называет его mijo. Но тогда почему он весь дрожит? И все глаз с него не сводят. Он думал, ему такое понравится, но, оказывается, это жутко действует на нервы.

– Индио, я так устал, – сказал Старший Ангел. – Не поможешь мне улечься в постель?

Индио наклонился и просто поднял Ангела на руки. А семья семенила следом, лишь бы посмотреть, как сын несет на руках отца.

– Тебе надо бы сесть на диету, старик.

Старший Ангел весело расхохотался.

– Ага.

– Шучу, ты же понимаешь.

Они добрались до спальни.

– Я скучал по тебе, – сказал отец.

Индио промолчал.

– А ты по мне скучал?

Индио молча уложил патриарха на кровать.

– Я боялся, что больше никогда не увижу тебя, сынок.

– Ты знал, где меня искать, – проворчал Индио.

– Как и ты, mijo. Как и ты. Спасибо, что отнес меня.

Все слушали их беседу, затаив дыхание.

Старший Ангел окликнул брата:

– Carnal, посиди со мной перед сном.

Индио обалдел, когда увидел, как дядя забирается на кровать и укладывается рядом с отцом.

– Мы всегда так делаем, – пояснил Младший Ангел.

– Круто, – пробормотал Индио, но, по-честному, был в шоке.

– Mija, – позвал Старший Ангел, и на кровать забралась Минни.

Индио стоял, стиснув кулаки, и наблюдал за разворачивающейся перед ним сценой. Это была не та семья, что он помнил. В памяти всплыл образ Браулио – он представил, как брат злобно смеется над этими глупостями. Внимательно посмотрел на отца.

Перла встала позади, погладила по спине.

– Теперь ты, – сказала она. – Иди.

– Ну нет, – смутился он. – И так нормально.

– Иди, mijo.

– Да нормально мне.

– А где Лало? – поинтересовался Старший Ангел.

– Я тут, пап.

Лало, не дожидаясь приглашения, заполз на кровать и свернулся калачиком в ногах у отца.

Перла не хотела укладываться вместе со всеми. Она оставила в покое Индио, но взгляд ее продолжал умолять. Щеки Индио запылали. Перла встала в изголовье, поближе к Старшему Ангелу, протянула ему руку. Ангел нежно взял ее ладонь, прижался губами к каждому пальцу. Свободной рукой она гладила его когда-то непокорные волосы.

– Сынок? – попросила она.

Индио развернулся, но не смог шагнуть за дверь.

– Сынок, – проговорил наконец Старший Ангел. – Почему ты не здесь, не со мной?

И Индио подошел к кровати.

И все подвинулись, освобождая ему место на семейном ложе.