Глава девятнадцатая

Чужая жизнь

Сложилось все как-то странно. Жили бок о бок два человека, чувствовали, как любовь сменяется равнодушием, как угасает интерес к чужой жизни, и оттого своя тоже превращается в чужую.

Холодильник оставался единственной общей территорией, той точкой, в которой соприкасались интересы Елены и Владимира. Соприкасались и конфликтовали, потому что каждые три-четыре дня опустевшая бутылка водки в холодильнике менялась на новую. Бутылки были литровыми, с недавних пор Данилов не признавал емкостей другого объема.

Елена не упускала бутылочный оборот из виду и постоянно порицала его. До замечаний и нотаций не опускалась, обходилась взглядами и междометиями. Данилов в ответ отмалчивался, хотя хотелось ответить резкостью.

Хотелось сказать больше, чем резкость; но сильнее всего хотелось укрыться в какой-нибудь тихой гавани и неделю-другую прожить бездумно: никого не видеть, ничего не слышать и ни о чем не мечтать. Данилов, сравнивая молчаливых клиентов патологоанатомического отделения с говорунами из фитнес-центра, чуть ли не ежедневно радовался тому, насколько подходящую и полезную для психики специальность он выбрал.

Правда, за один день с говорунами платили как за полмесяца с молчунами, но ведь он только учился. Помимо прочих бонусов – чего стоит одно отсутствие ночных дежурств! – в специальности патологоанатома обнаружилась еще одна приятность. Невозможно было ежедневно вращаться среди покойников и не усвоить философского, в определенной степени фаталистического взгляда на жизнь. Даже на охранниках, дежуривших в морге, лежала некая печать возвышенного просветления. Люди любят повторять: «Все там будем», – но от частого повторения слова истираются, снашиваются и оттого теряют смысл. А в морге этот постулат передается не на словах – он логически формируется из окружающей обстановки. Зайдешь в «мертвецкую», увидишь лежащие на столах трупы и понимаешь: вот оно, будущее. Конечная станция пути под названием «жизнь». События жизни начинали восприниматься иначе; в сравнении с Самой Главной Печалью все беды и невзгоды уменьшались, а радости, наоборот, становились ярче и чувствовались острее.

«Когда-нибудь черная полоса закончится», – по нескольку раз в день повторял себе Данилов, не давая обиде захватить его. К ночи Владимиру становилось безмерно жаль себя; приходилось напиваться. В фитнес-клубе платили исправно, дважды в месяц. До премий, получаемых из начальственных рук, дело пока не доходило, но Данилов на это и не рассчитывал: дадут – хорошо, не дадут – ничего страшного.

Его ревность почти ушла, изгнанная логикой. Но что было за этим «почти»… Владимир думал так: «Если женщина предпочитает менее успешного мужчину, то есть меня, более успешному, то есть Калинину – это хорошо, не так ли? С другой стороны, вдруг Елена остается со мной из благородства? Может, она хочет убедиться, что я проживу и без нее, что не сопьюсь и не брошу медицину – и она уйдет, как только поймет, что я справлюсь?»

Из фитнес-центра Данилов приходил поздно; и Елена далеко не каждый вечер спешила домой.

Владимир все никак не мог забыть ту проклятую ручку – кому она предназначалась?.. Ему не хотелось спрашивать Елену. Это было бы и неуместно, и не по-мужски, и привело бы к новым обвинениям в том, что Данилов роется в чужих сумочках. Лучше было об этом забыть, но пока не получалось.

Где-то Данилов вычитал фразу о том, что жар постели согревает весь дом. Их дом согревать было нечем – постель они с Еленой делили целомудренно, по-товарищески, научившись избегать не только ласк, но и случайных прикосновений. Легли, пожелали друг другу спокойной ночи, заснули. Проснулись, машинально сказали: «Доброе утро!», встали и разошлись в разные стороны. Все это трудно было назвать любовью, да никто и не собирался. Дома у них обоих была чужая жизнь, своя, настоящая, начиналась за порогом.

Данилову это было отвратительно – мириться с чем-то неприятным и непонятным во имя большой и светлой цели и понимать, что напрасно он себя насилует. Он понимал, но продолжать жить так же, как и жил, ничего не меняя.

Новый год встретили отвратительно: выпили шампанского под звон курантов, обменялись подарками (духи против набора из дюжины компакт-дисков со скрипичной музыкой), а затем до половины четвертого молча смотрели телевизор, время от времени отвечая на телефонные звонки знакомых. Первого числа Елена с Никитой уехали в гости, а Данилов отправился к матери.

Он смертельно устал. На трезвую голову было невыносимо тяжело изображать бодрый оптимизм, но Владимир кое-как справился. Отбыл положенные четыре часа, вручил подарок – тут долго думать не пришлось, мать заказала фен «с кучей насадок и кучей режимов» – и отбыл домой, благословляя в душе Снежану, свою коллегу из фитнес-центра. Незадолго до Нового года она предложила Данилову поработать за нее с третьего по десятое января.

– Я могу потом столько же за тебя отсидеть, – предложила она, – или деньгами отдам.

– Лучше деньгами, – ответил Данилов, радуясь тому, что нашлось дело на все праздники.

Снежана поставила в известность шефа, получила разрешение и, вернувшись, должна была рассчитаться с Даниловым.

Второе января помог прикончить Полянский. Поначалу он сам попробовал напроситься в гости, но Данилов настоятельно предложил собраться у Игоря, и Полянскому пришлось согласиться.

– Небольшое женское общество не будет тебя раздражать? – спросил Игорь.

– Оно будет раздражать тебя, – ответил Данилов.

– Почему?

– Потому что я красив, немного брутален, меланхоличен, и у меня нелады в личной жизни. Такие мужчины безумно нравятся женщинам – вспомни хотя бы Печорина…

– Обойдемся без дуэли, – перебил Данилова Игорь.

Так Владимир избежал знакомства с очередной пассией друга. Он перевидал их много и разных – границы предпочтений Полянского раздвигались чуть ли не до бесконечности. Лишь одно объединяло этих юных и не очень дам: все они были замечательно глупы. Умных женщин Полянский не любил и побаивался. А еще он не любил молчуний, и все его избранницы были записными тараторками. Общение с ними неизбежно вызывало у Данилова сильнейший приступ головной боли.

Полянский на правах давнего и единственного друга (Данилов вообще считал, что настоящих друзей не может быть много) заслуживал того, чтобы быть полностью посвященным в хитросплетения отношений Владимира и Елены. К тому же Игорь время от времени давал неплохие советы, он умел абстрагироваться от эмоций и предпочтений, смотреть на ситуацию со стороны, и он никогда не путал причины и следствия. Данилову был нужен не столько советчик, сколько беспристрастный судья, способный дать ответ на вопрос: как правильно поступить.

– Знаешь, что я тебе скажу, Вовка… – заговорил Игорь, явно собираясь сказать нечто неприятное. – Тебе бы крышу вернуть на место. Такое впечатление, что она у тебя малость съехала…

«Сговорились они, что ли?» – раздраженно подумал Данилов, припоминая совет Елены о психоаналитике.

Он подавил раздражение и спокойно, с деланным равнодушием, поинтересовался:

– Откуда такое впечатление?

– От общения с тобой.

– А конкретнее?

– Давай сначала выпьем за нас, – предложил хитрец Полянский, наполняя рюмки, – за то, чтобы никакие слова не могли омрачить нашу дружбу, которой я искренне дорожу. Поверь, я искренне благодарен судьбе за то, что она свела нас.

Можно ли было после таких слов на что-то обижаться? Данилов улыбнулся, мысленно отметив коварство Полянского, и поднял свою рюмку. Мужчины звонко чокнулись, лихо опрокинули и, не сговариваясь, интеллигентно закусили оливкой. Можно было безбоязненно продолжать разговор, чем Полянский и воспользовался, и за какие-то четверть часа наговорил Данилову кучу гнусностей – справедливых и обоснованных.

– Так вот, – Игорь вздохнул, словно подчеркивая, как трудно ему критиковать друга. – Перво-наперво я хочу спросить – ты никогда не умел правильно общаться с женщинами или просто разучился?

– Будем считать, что не умел, – ответил Данилов.

– Поход в театр, как задумка для восстановления рассыпающихся отношений, был хорош, но что помешало тебе назавтра явиться домой с букетом, бутылкой вина и каким-нибудь веселым подарком? Так истратился на культурный досуг, что на букет уже не хватило бы? Сказал бы – я б тебе одолжил.

– Ты считаешь, что после того, как меня…

– Оскорбили? – подсказал Полянский. – Больно ранили? Или попросту обидели?

Данилов решил промолчать, не желая уводить разговор в сторону.

– И не надо было вообще лезть с обвинениями и претензиями, – продолжил Полянский. – С их помощью любовь не удержать. Ты прости меня за то, что я сейчас говорю банальности, но ничего другого я сказать тебе не могу. Ты забыл постулаты. Неужели нельзя было разок-другой сходить к психоаналитику, если уж тебя об этом попросили. Рассказал бы ему, что впервые по-настоящему влюбился в учительницу истории, а он бы тебе объяснил, что здесь и кроется причина твоей нелюбви к историческим романам…

– У нас был учитель истории, Илья Самсонович, старый и вредный.

– Ну это я так, к примеру. Сходил бы к психоаналитику, каждый день говорил бы Елене только хорошее, напирая на любовь и понимание… Это так легко!

– Может и легко, но невозможно, – Данилов не любил подчиняться. – И не по-мужски.

– А скандалить – это по-мужски! – удивился Полянский. – Знаешь, в чем твоя главная ошибка? Ты не понимаешь, что все у вас было хорошо до тех пор, пока вы играли в свою игру по общим правилам. Как только каждый начал играть по своим – все разладилось, верно?

– Верно, – признал Данилов.

– Так и начинайте снова играть по общим! Почему ты хочешь, чтобы Елена играла по твоим?

– Игорь, твоя схоластика заводит в такие логические дебри… – Данилов взял бутылку и разлил водку по рюмкам. – Давай выпьем, что ли, для прояснения.

– Давай, – согласился Полянский.

На этот раз закусили основательнее – традиционным новогодним салатом оливье.

– Надо напомнить Елене, что жизнь с тобой – это праздник. Радость, а не унылое выяснение отношений. И ничего, если какие-то шаги придется предпринять дважды или трижды, победа любит настойчивых.

– Иногда эта настойчивость превращается в слабость, – возразил Данилов. – Ты меня хорошо знаешь – я не люблю унижаться.

– Лишний раз сказать о любви любимой женщине – это унижение? Ну, Владимир Александрович, у вас и понятия…

– У меня, друг мой, принципы, через которые я не могу переступить, – возразил Данилов. – И, поверь, иногда сам об этом сожалею. Но поделать ничего не могу.

– Вот смотри – начали мы с тобой разговор вроде бы как нормально, но быстро зашли в тупик! – оживился Полянский. – Ты ушел в глухую оборону. Сказал, приличия ради, что сожалеешь, но тут же подчеркнул, что ничего не можешь сделать – принципы, мол, сильнее тебя. Все, дальше можно не продолжать. Неужели тебя устраивает подобное положение?

– Нет, но не все зависит от меня…

– Не все, но многое. Как минимум – пятьдесят процентов, если не все восемьдесят.

– Почему вдруг восемьдесят?

– Потому что, как мне кажется, Елена умнее тебя, – честно ответил Полянский. – И менее упряма.

– Спасибо, я передам ей твои слова, – съязвил Данилов. – Она непременно обрадуется.

– Буду счастлив, – в тон ему ответил Игорь. – Так что же у нас получается – ты хочешь, но не можешь, так ведь?

– Ну, примерно…

– И со сменой профессии было нечто похожее – подсознание вдруг овладело твоим сознанием, да настолько, что ты начал панически бояться совершить ошибку.

– Нет, не так, – покачал головой Данилов. – Я просто осознал меру своей ответственности и понял, что не готов…

– Но суть-то я уловил верно? Согласись!

– Соглашусь…

– Ну вот мы и разобрались в ситуации, – Полянский удовлетворенно откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по деревянным подлокотникам. – Можно огласить вывод?

– Валяй, – разрешил Данилов, – оглашай.

– Если человек понимает, что поступает неправильно, невыгодно для себя самого, но не может заставить себя поступать правильно, то без посторонней помощи ему не обойтись. Тебе конечно же знакомо понятие пограничных психических расстройств?

Данилову оно было знакомо. Таким в некоторой степени жаргонным определением психиатры называют нерезко выраженные аномалии, отличающиеся от собственно психической патологии, для которой характерны значительные отклонения от нормы. На кафедре психиатрии всем студентам усердно внушалось, что пограничные расстройства ни в коем случае нельзя понимать как начальную или промежуточную стадию большой патологии.

– Могу даже назвать тебе их характерные признаки, – ответил Данилов.

– Давай, – улыбнулся Полянский. – Если назовешь хотя бы пять, то угощу тебя особым кофе, которого ты до сих пор не пил!

– Я слышал про одно извращение, – Данилов притворно посуровел. – Вроде есть какая-то тропическая зверюга, которой скармливают зерна кофе, дожидается, пока она выдаст их полупереваренными, потом отмывают, поджаривают и так далее. Если твой особый кофе из этой серии…

– Нет, ну что ты! Обычный вьетнамский кофе, только очень ароматный. Одна из наших доцентов привезла из командировки.

– Тогда ладно. Загибай пальцы. Во-первых, это преобладание невротического расстройства над психическим. Во-вторых, запускающая роль внешних факторов. В-третьих, взаимосвязь болезненных проявлений с личностными особенностями пациента…

– Ты на какой кафедре в ординаторах? – пошутил Полянский.

– Не отвлекай, злодей. В-четвертых, сохранение у пациентов критического отношения к своему состоянию. И наконец, в-пятых, при пограничных расстройствах не наблюдается как нарастающего слабоумия, так и изменений личности, характерных, к примеру, для шизофрении. Ну что, доволен? Иди варить свой ароматный кофе и постарайся, чтобы я остался доволен.

– А ты постарайся осмыслить все сказанное, – выбираясь из кресла, сказал Полянский.

– Неужели ты все-таки думаешь…

– Данилов! – посуровел Полянский. – Ты не ребенок, а я не твой заботливый папаша. Не вижу смысла подводить тебя за руку к очевидным выводам, точно так же, как не вижу смысла продолжать дальше деловые разговоры. Сейчас вернусь с кофе, и будем смотреть «Карнавальную ночь». Новый год, в конце концов!

– Давай, – без особого энтузиазма согласился Данилов.

Ему было не до комедий. Под настроение он сейчас посмотрел бы «Бешеных псов» или, на худой конец, «Английского пациента». Совсем уж в тему пришлись бы «Снега Килиманджаро». Все эти фильмы были в коллекции Полянского, но гость не должен портить праздник хозяину, поэтому пусть будет «Карнавальная ночь».

«А может, попробовать?» – закралась в размякшую душу пораженческая мысль, но Данилов сразу же прогнал ее прочь. Он мог признать, что ради восстановления былых отношений ему следовало быть помягче – в конце концов, уступать должен тот, кто сильнее; но вот насчет всего прочего, особенно пограничных расстройств, он с Полянским согласиться не мог. Какие, к чертям, невротические расстройства, преобладающие над психическими? Ну раздражительность повысилась, так это вызвано объективными причинами…

«Дипломат ты у нас, ничего не скажешь, – Данилов посмотрел на Полянского с огромной признательностью. – Толковый мужик. Взял, разложил все по полочкам, да еще и намекнул на то, что если не взять себя в руки, то можно и психом сделаться. И как тонко ведь намекнул, сразу видно прожженного интригана».

– Ты чего? – Полянский оторвал взгляд от экрана.

– Любуюсь твоим римским профилем, – улыбнулся Данилов.

– Он того стоит, – согласился Полянский.

Ничего римского в его профиле не было, разве что маленькие изящные уши, более уместные на женской, нежели на мужской голове.

Когда Гурченко запела про пять минут, Данилов пообещал себе измениться к лучшему и еще раз попробовать склеить свое былое счастье из кусочков нынешней жизни.

В метро он решил, что не стоит атаковать Елену своей любовью прямо сегодня, будучи навеселе. Для начала надо было протрезветь и собраться с мыслями.

Несмотря на поздний час, все места в вагоне были заняты: люди возвращались из гостей. Дети спали на руках у родителей. Данилов подумал о том, что пора бы ему завести ребенка – не инстинкта ради, а для души. Приятно, должно быть, наблюдать за тем, как растет маленький человек. Только вот с кандидатурой матери надо разобраться.

Почему-то вспомнилась Ирина. Красивая, не так уж чтобы и стерва, умная, знакомство началось романтически, да и он ей, кажется, интересен. Почему бы и нет?

Данилов представил, как дома из его сумки случайно выпадает флакон каких-нибудь духов, которыми Елена никогда не пользовалась, и громко рассмеялся. Нет, эта роль не для него. Прежде, чем завязать новые отношения, надо завершить старые, иначе жизнь запутается в такой клубок, что вовек не распутать. Но сама мысль о Ирине была приятной, так же, как и их взаимное расположение друг к другу. Хорошее всегда радует.

Уже дома, стоя под теплым душем, Данилов определился окончательно: впереди целая неделя жизни в фитнес-центре. Времени на романтический разговор по душам не будет, точно так же, как не будет и сил для этого разговора. Так что пусть пока все останется, как есть. А в ближайший их совместный выходной можно будет действовать. Разумеется – с учетом ситуации. Разумеется – если будет уверенность, что тебя выслушают без раздражения.

Явившись в спальню, Данилов попробовал прощупать почву.

– Как прошел день? – спросил он, присев на ту сторону кровати, где лежала Елена.

– Прекрасно, – жена, оказывается, тоже была немного навеселе. – Катались на коньках, потом взрослые пили глинтвейн, а дети отогревались мороженым. А вечером немного погуляли.

– А я и не знал, что вы так здорово отдыхали, – не очень-то и притворяясь, вздохнул Данилов.

Наверное, он хотел услышать в ответ что-то вроде: «Да, нам (или – мне) тоже жаль, что тебя сегодня с нами не было».

– Мог бы и поинтересоваться, – подколола его Елена. – Но я понимаю, встреча старых друзей гораздо интереснее. Как там Игорь, не женился еще?

– Глядя на меня, он вряд ли решится.

Данилов хотел пошутить, а вышла грубость. Дело было даже не в словах, а в тоне, которым они были сказаны.

– Шутка, – Владимир попытался исправить положение, даже улыбнулся шире, чем Чеширский кот из «Алисы», но Елена уже смотрела не на него, а в книгу.

«Самые распространенные ошибки кадрового менеджмента», – прочел Данилов на обложке и порадовался тому, что это была не какая-нибудь «Стратегия и тактика выбора мужа навсегда и с гарантией».

Владимир переместился на свою половину постели и постарался заснуть, но пока не получалось.

«Да, конечно – сказал глупость, – думал он. – Но ведь воспринять ее можно по-разному. Можно пропустить мимо ушей, не обращая внимания. Можно посмеяться. Можно огрызнуться в шутку. Можно и подушкой запустить. А можно и уйти в себя, показывая, что до всего этого тебе ровным счетом нет никакого дела. Собеседник идиот, а ты королева роз в бархатном плаще и золотой короне».

Обидные колючие мысли сменил грустный вывод: «Вот и попробуй повернуть на выигрыш при таком раскладе. Не вытянешь. Полянскому легко судить – со стороны-то…»