Вчера весь день прошел в напряженной работе, а сегодня я опять раньше всех в лаборатории. Но нет, ошибаюсь, кажется, за дверью Рэшэда раздаются чьи-то шаги. Прислушиваюсь, стараясь угадать, кто там. Но дверь вдруг распахивается, и я вижу Рэшэда.

— Здравствуйте, Шэрэль! Опять вы раньше всех. Ну как, получается у вас что-нибудь?

— Думаю, что кое-что получится, — отвечаю я осторожно, хотя теперь у меня начинает зарождаться все большая уверенность, что часть фонограммы восстановить, видимо, удастся.

— Вы будете нужны мне. Мы устроим сегодня «медицинский осмотр» нашей девушки.

По улыбке Рэшэда догадываюсь, что он шутит, но смысл шутки мне не ясен. Смотрю на него вопросительно.

— К нам придет известный антрополог, — поясняет Рэшэд. — Будем «осматривать» ее. Может быть, это даст нам что-нибудь новое, хотя я лично не очень в этом уверен. Приготовьте, пожалуйста, аппаратуру.

Я знаю, Рэшэд много работает в последнее время и, конечно же, очень устает. Это я заметила уже несколько дней назад по его глазам.

Знаменитый антрополог приходит лишь к концу дня, Он очень вежлив и очень старомоден. С удивлением узнаю, что ему более ста лет. Вот уж ни за что не дала бы ему столько!

Затемняю окна. Включаю аппарат. Антрополог внимательно смотрит на экран. Когда лента кончается, просит:

— Еще раз, пожалуйста.

Снова с тем же вниманием смотрит он на возбужденное лицо девушки. Так еще никто на нее не смотрел. Даже Рэшэд, видевший ее чаше всех и почти влюбившийся в нее.

Лента кончается. Я отдергиваю шторы, а антрополог все еще смотрит на экран. Сосредоточенно думает о чем-то. Не ожидая его просьбы и разрешения Рэшэда, включаю аппарат в третий раз.

Антрополог признательно улыбается.

Наблюдаю теперь за Рэшэдом. На лице его нет ни тени утренней усталости. Не обращая внимания ни на меня, ни на девушку с Эффы, он смотрит только на антрополога. Мне не трудно прочесть в его взгляде затаенную надежду.

— Ну что? — с трудом скрывая волнение, спрашивает он антрополога, как только я выключаю аппарат.

— Вы понимаете, голубчик, — будто очнувшись от забытья, поворачивается антрополог к Рэшэду, — готов согласиться с вами, что девушка не наша.

— То есть, как это — не наша? — восклицаю я, сама удивляясь своему порыву.

Рэшэд недовольно машет на меня рукой.

— Похожа, конечно, — продолжает антрополог. — Но строение черепа и удивительное совершенство всех линий лица свидетельствуют о чрезвычайно высоком развитии. Видимо, там, — антрополог показывает пальцем вверх, — мыслящие существа в эволюции своего вида прошли более длительный, чем мы, путь развития и достигли очень высокого физического совершенства.

— А этот более длительный путь их развития обязательно ли должен увенчаться большим, чем у нас, успехом в технике и общественном устройстве? — спрашиваю я, хотя хорошо понимаю, что задать этот вопрос мне следовало бы не антропологу, а историку.

— Не обязательно, конечно, — охотно отвечает антрополог. — Скорее всего, наоборот. Их каменный век, видимо, длился дольше, чем наш. И это потребовало от них значительно большего физического напряжения и развития скелетной и мышечной системы. Они к тому же могли не сразу научиться обрабатывать металлы. Длительное время могло быть отсталым и их земледелие. Все это, видимо, являлось результатом их разобщенности, невозможности заимствовать опыт друг у друга. В такой обстановке приходилось полагаться главным образом на безупречное физическое развитие, на совершенство структуры всего организма, ибо в суровой борьбе за существование, которую, конечно, пришлось вести обитателям Эффы, могли выжить только хорошо физически подготовленные существа.

— Но почему же все это так у них усложнилось?

— Тому могло быть немало причин, — терпеливо поясняет антрополог, хотя мой вопрос, наверное, кажется ему очень наивным. — Главное, видимо, заключалось в том, что на Эффе были более суровые природные условия, чем у нас, на Джумме. В результате этой постоянной борьбы с природой у них и выработался очень совершенный физический тип. Полагаю в связи с этим, что их девушка, запечатленная на магнитной ленте, только нам кажется такой красавицей. На Эффе она, может быть, самая заурядная. Даже сокрушается, пожалуй, что другие красивее ее.

Почувствовав, видимо, что его ответ не вполне удовлетворяет меня, антрополог смущенно улыбается и поясняет:

— Я ведь не специалист в вопросах общественного развития, а всего лишь антрополог, поэтому высказал вам только те соображения, которые относятся к объяснению возможности существования на Эффе физически более совершенного вида разумных существ, чем на нашей Джумме. Причем, под физическим совершенством я имею в виду главным образом анатомическую структуру.

— В связи с более совершенной анатомией их тела, — вмешивается Рэшэд, — у них, видимо, должно быть значительно меньше рудиментарных органов, чем у нас?

— Да, бесспорно, — кивает головой антрополог. — Видимо, у них совершенно отсутствует червеобразный отросток слепой кишки или он очень незначителен. Нет, наверное, длинного копчика, зубов мудрости, третьего века, волосяного покрова на туловище и конечностях. У нас таких рудиментарных органов более ста двадцати, а у них, наверное, значительно меньше ста.

— Но вы, конечно, понимаете, Шэрэль, — улыбаясь, замечает мне Рэшэд, — что совершенство физического строения тела жителей Эффы вовсе не означает интеллектуального превосходства их над нами. Нам просто не потребовалось развивать свое тело до такого совершенства.

— А вас не удивляет, что живые существа на Эффе похожи на нас? — спрашиваю я антрополога.

— Нисколько. Это закономерно. В грандиозном эксперименте природы, поставленном на гигантском пространстве нашей планеты и длившемся более миллиарда лет, совсем не случайно складывались внешние формы разумных существ. Живая природа разнообразна лишь в своих низших формах. Развитие высших происходит в более узких, я бы даже сказал, в жестких границах. Мыслящие существа выделил из царства животных труд. Это он поднял их с четверенек на задние конечности, ибо, для того чтобы трудиться, следовало иметь свободными передние конечности. Вот эти-то объективные причины и определяют наиболее характерные особенности строения тела мыслящих существ. — Подняв на меня по-молодому блеснувшие глаза, антрополог спрашивает: — Ну скажите, пожалуйста, можете вы себе представить разумные создания четвероногими? Ни к чему им и четыре руки: для того чтобы работать, их вполне устроят две, так же, как они устраивают и нас. — Сказав это, антрополог поворачивается к Рэшэду и смущенно улыбается: — Вы уж простите, голубчик, что я объясняю вашей сотруднице такие вещи, которые вы растолковали бы ей не хуже меня,

— Ну что вы! Я и сам с удовольствием вас слушаю, — почтительно наклоняет голову Рэшэд. — Вы считаете, значит, что жизнь всюду непременно подчиняется некоторым определенным условиям?

— В этом убеждают нас представители животного и растительного миров нашей планеты.

— А вы распространяете это положение и на другие обитаемые миры?

— У нас нет абсолютно никаких оснований полагать, что на других планетах и звездах действуют иные, отличные от наших, законы природы. Напротив, чем больше познаем мы окружающее нас космическое пространство, тем достовернее убеждаемся, что наша Джэххэ во всем подобна другим звездам. Следовательно, любые звезды со всеми ее планетами, если не во всей Вселенной, то уж во всяком случае во всей нашей Галактике, построены из таких же атомов, что и наши Джумма и Джэххэ.

Знаменитый антрополог задумчиво смотрит некоторое время сквозь широкое окно павильона на голубовато-синие массивы пальмовых рощ, на лиловые поля, на склонившуюся к горизонту Джэххэ, и заключает торжественно:

— И всякий раз, когда на какой-либо из планет создаются условия, подобные тем, какие существовали на нашей Джумме в пору ее младенчества, на ней неизбежно образуются органические соединения и возникает возможность зарождения жизни.