Глава 13

Ибрагим Владимирович готов был пулю получить в ответ на свои слова, хотел, чтобы все кончилось раз и навсегда, желал избежать мучений и пыток. Он встретил бы эту пулю достойно, с открытыми глазами, но никак не собирался услышать неожиданную фразу эмира.

Крушинин сразу вспомнил спину, которую только что наблюдал. У брата Темирхана еще в детстве был ярко выраженный сколиоз. Его и в школе, и дома ругали за манеру сидеть за партой. Но сейчас, видимо, делать это было уже некому, и сколиоз развился сильно.

Это воспоминание сильно толкнуло старшего лейтенанта. В какой-то момент ему показалось, что ящики его постели зашатались, словно готовы были рассыпаться, а потом плавно закачались, будто бы плыли по волнистой реке.

Командир разведывательной роты провалился в какое-то небытие, но ненадолго, потому что Темирхан начал говорить:

– Я даже псевдоним себе выбрал ради тебя, твоим именем назвался и уже так привык к нему, что словно сам уже Ибрагимом стал.

– Я никогда не думал назваться Темирханом, – тихо проговорил Крушинин.

– Когда меня забрали из детского дома, я часто уговаривал своего приемного отца взять оттуда и тебя, не понимал, как можно навсегда разлучить двух братьев. Я так тебя любил и без тебя страдал, что даже дважды убегал из нового дома, где ко мне относились лучше, чем к родным детям, но оба раза до тебя добраться не успевал. Меня ловили и отправляли назад. А я в детский дом рвался, тебя бросать не желал. После второго побега Латиф Эфендиевич Джабраилов, мой новый отец, который был другом детства нашего с тобой настоящего отца, сам поехал в детский дом вместе со мной. Там мы узнали, что тебя буквально накануне нашего приезда усыновил русский подполковник. Но мы же с тобой наполовину русские. Национальность семьи, которая тебя приняла, для меня тогда значения не имела. Я пытался писать тебе, разыскивал подполковника Крушинина через Министерство обороны России, но потом понял, что мои письма до тебя, брат, просто не доходят. Правда, первое из них я отправил уже из Турции, куда семья Джабраиловых вместе со мной перебралась. Потом писал уже из Саудовской Аравии, где поступил в исламский университет. В Турции мы прожили всего-то чуть больше года. Там мой приемный отец начал сам писать в разные инстанции и своим знакомым, пытаясь выяснить, как погибли наши отец и мать, брат и сестра. Скоро мы обнаружили за собой слежку. Это было следствием усилий Латифа Эфендиевича. Одного из таких вот субъектов, приглядывающих за нашей семьей, Латиф Эфендиевич поймал и увел в наш сад, где держал несколько дней в подвале садового домика. Он каждый день закрывался там с ним на несколько часов и так беседовал с этим типом, что потом долго отмывал руки от крови. Таким вот образом мой приемный отец сумел узнать, что за нами уже длительное время негласно присматривают люди, завербованные ГРУ. В основном это были местные жители – езиды, которые всегда, уже много веков, были связаны с русскими, искали в них защиту. То же самое делали и продажные турецкие полицейские. Значит, обращаться к ним было опасно. Тогда Латиф Эфендиевич решил перебраться в Саудовскую Аравию, где ему, верующему ваххабиту, было бы проще прожить. Но до отъезда мой приемный отец успел получить два письма из Дагестана, которые он дал мне прочитать. И в том, и в другом письме говорилось о том, что нашему с тобой родному отцу много раз грозили и из ФСБ, и из ГРУ. Какая-то из этих спецслужб была, видимо, причастна к его убийству. Скорее всего, ГРУ, потому что за нами следили люди, купленные именно этой структурой. Дело было в том, что отец любил и уважал аварцев, свой народ, и без того весьма немногочисленный, и старался не задерживать их, невзирая на приказы разного рода. Ну а тех, кого все же задерживал, он потом, после разговора, отпускал под честное слово. Но спецслужбы России никогда не прощают отступников от своих интересов и честному слову горца не верят. Я точно не сумел выяснить, кто организовал поджог нашего дома, но распоряжение в любом случае пришло из Москвы. Это же совершенно ясно.

– А от кого были эти письма, про которые ты говоришь? – тихо, ослабевшим голосом спросил Ибрагим Владимирович.

– От имамов, уважаемых в нашем народе.

– Я не спрашиваю, кем именно они уважаемы. Наверное, как это обычно бывает, только небольшими группами их последователей. Но я хочу знать, откуда этим имамам могли быть известны такие подробности, – с недоверием проговорил командир роты военной разведки. – И вообще, я лично ни против имамов, ни против мечетей, ни против верующих ничего не имею. Но ты вспомни хоть одну пятницу, чтобы отец сходил на намаз. Или чтобы он нам с тобой приказал это сделать. Разве было что-то такое? Я вот ничего подобного не помню.

Темирхан вдруг фыркнул как кошка. Ибрагим Владимирович сразу вспомнил, что брат точно так же фыркал еще в детстве, за что отец ругал его. Только он не хотел обидеть сына, поэтому сравнивал мальчишку не с кошкой, а с норовистым жеребцом, который фыркает точно так же.

– Я понимаю, что тебя воспитали в спецназе ГРУ, привили там то, что тебе по рождению чуждо, – даже после своего фырканья Темирхан старался сохранять голос спокойным. – Но ты подумай об отце, о его памяти, о том, за что он, наша мама, брат и сестра погибли такой страшной смертью. Да, вспомни об этом и подумай.

– Как раз об этом я хотел тебе и сказать. Ты веришь письмам имамов, которых даже не знаешь, с которыми никогда не встречался. Я же верю человеку, который меня усыновил и воспитал. Я знаю его честность и даже солдатскую прямолинейность. Он говорил об отце прямо противоположное, утверждал, что тот был неподкупным борцом с бандитами, никому из них спуску не давал, в первую очередь карал таких негодяев, как твои собратья по оружию, каким ты и сам, к сожалению, стал. За это враги ему отомстили. Я готов продолжать дело отца. Ты же идешь против всей его жизни, совести, всего того, чему отец тебя учил. Ты хоть раз вспоминал его слова о том, что каждый человек должен быть в первую очередь чист перед самим собой, перед своей совестью? Не важно, что про тебя говорят или думают другие люди. Главное, перед собой будь честен. Я отлично помню эти слова. Но ведь отец говорил их при тебе. Значит, и ты должен помнить. Отец никогда не обманывал. Он не мог быть предателем своего дела. Вспомни его. Не забывай эти слова. Он ведь и к тебе их обращал, когда говорил.

– Я помню и придерживаюсь своей чести. А ты – просто дитя российской пропаганды, – вдруг неожиданно резко сказал Темирхан, словно что-то решив для себя.

– А ты – дитя антироссийской пропаганды, хотя и являешься воспитанником короля Иордании, который считает себя искренним другом России. Ты же, насколько я знаю, оканчивал академию королевского спецназа, которая находится под его патронажем.

– Да, я даже бывал на приеме в официальной королевской резиденции – дворце Рагадан, где король, среди других гостей, пожал руку и мне. Я горжусь этим.

– Слава Аллаху! Но это же не говорит о том, что ГРУ или ФСБ подготовило и провело покушение на нашего отца.

– Ты не желаешь принимать очевидного.

– Чего я не желаю принимать? – спросил Ибрагим Владимирович.

– Того очевидного факта, что ты – сын Дагестана.

– Я – сын отца аварца и русской матери. При этом, в отличие от тебя, – гражданин России. Дагестан – тоже часть России. Вот это я принимаю с открытым сердцем и, в отличие от тебя, понимаю, что дагестанцы тоже разные бывают. Встречаются такие, которые мешают своему собственному народу жить нормально, навязывают ему волю, продиктованную извне. Бывают такие, которые хотят жить по-своему, без чужих указок, по своей воле, в ладу со своей честью.

– Но ведь есть же еще и наша вера! Она превыше всего. – Старший брат никак не желал униматься, старательно искал все новые и новые аргументы.

– Кстати, насколько я помню, твой любимый король Иордании Абдалла Второй сам выступал за мирный ислам, против всяческого навязывания его силой, такого трактования, которое большинство мусульман мира не принимают. Он даже распустил у себя в Хашимитском королевстве партию «Братьев-мусульман», которые желали его свергнуть точно так же, как ты хочешь уничтожить в Дагестане российскую власть.

– Вот именно. В Дагестане. Российскую власть. В Дагестане она должна быть дагестанская. Мой народ имеет полное право управлять своей страной.

– Ты ведь знаешь, что такая попытка была предпринята в Чечне. Не буду тебе объяснять, к чему это привело. Понятия власти и народа вообще несовместимы. Народ хочет одного, а власть – совершенно другого.

В это время в кармане у эмира зазвонил телефон. Темирхан прекратил спор, отошел на два шага и достал его.

– У тебя здесь даже связь имеется! – удивился старший лейтенант.

– Конечно. Я специально выбирал место, где она лучше работает.

– Можно подумать, что у тебя было много мест на выбор, – сказал командир разведывательной роты и усмехнулся по поводу хвастовства старшего брата. – Я обложил тебя здесь, под землей, отрезал тебе и твоей банде все пути отхода.

Темирхан посмотрел на определитель номера и ответил торопливо, словно давно уже ждал этого звонка и не желал теперь отвлекаться на разговоры даже с братом, недавно вновь обретенным:

– Да. Слушаю тебя, Юнус.

Тут Ибрагим Владимирович заметил, что брат незаметно, как ему самому, должно быть, показалось, нажал кнопку отбоя и продолжал говорить в микрофон аппарата, который был уже выключен. Старая хитрость, которой трудно обмануть опытного военного разведчика, даже пережившего только что стресс, ранение и контузию.

Темирхан говорил явно для младшего брата, делал паузы, когда якобы слушал слова собеседника. Но эти перерывы были неестественно короткими, словно абонент общался с эмиром одними только междометиями.

– Так. Да, очень хорошо, Юнус. Ты отлично справился с этим делом. Я твою услугу не забуду, достойно награжу тебя за нее. И что старик говорит? Да, он такой по натуре, насколько я знаю. Просит, говоришь. Ну и пусть просит. Нет, мне с ним говорить не о чем. Ты так ему и передай. Пусть ворчит сколько угодно. Ему это по возрасту положено. У меня все. А ты не отпускай их, держи там. – Эмир замолчал, сунул трубку в карман и посмотрел на брата взглядом классического победителя.

Ибрагим откинулся на подушку и заворочался так, словно почувствовал боль в спине. При этом он проверял, какие именно движения делают ее самой сильной.

– Болит? – заботливо спросил Темирхан.

– Есть немного.

– Когда мы отсюда выберемся, я тебя сразу к врачу отправлю, – пообещал Темирхан. – Лучшего лекаря для тебя найду.

«Старший брат снова воспылал ко мне, младшему, самыми высокими чувствами, – подумал Ибрагим Владимирович. – Видимо, что-то у него пошло не так, как ему хотелось, вот и он решил купить любовь к себе нарочитой заботливостью».

– Врачи по нынешним временам деньги очень уж сильно любят, – продолжал эмир. – Я им много заплачу, чтобы они тебя на ноги поставили как можно быстрее.

– Да, найти хорошего патологоанатома сейчас не так-то просто. – Название этой врачебной профессии младший брат произнес по-русски, поскольку не знал такого слова в аварском языке. – К тому же я совсем не уверен в том, что вы отсюда выберетесь. Не скажу за тебя лично, а насчет всех остальных твоих бандитов я уверен, знаю, что они под землю забрались не напрасно. Все здесь и останутся. Я об этом хорошо позаботился. Скорее всего, и тебе выйти отсюда не удастся.

Старший брат широко и слегка наивно улыбнулся. Совсем как в детстве. Он тогда улыбался точно так же, особенно если не желал принимать всерьез слова младшего брата. Это воспоминание крепко ударило в голову старшего лейтенанта.

Весь этот разговор Ибрагим Владимирович завел в первую очередь для того, чтобы отвлечь внимание Темирхана от звуков, доносившихся сюда извне. Может быть, даже разозлить его, заставить ругаться, кричать.

Сам он, конечно, не демонстрировал этого, однако к тому, что происходило за одеялом, закрывавшим вход в грот, прислушивался старательно. Во время монолога брата, произносимого в выключенный телефон, Крушинин разобрал, как кто-то упал рядом с входом и не стал вставать, не гремел бронежилетом и металлом в подсумках – ручными гранатами и рожками с патронами. Так обязательно случилось бы при, скажем, спотыкании, когда кто-то быстро поднимается. Более того, старший лейтенант слышал даже очень характерный глухой удар. Так пуля бьет человеку в голову.

Но эти звуки для командира роты были ожидаемыми. Он знал, что его бойцы уже проникли в гроты, пусть и не тремя колоннами, но двумя наверняка.

– На что ты надеешься! – с усмешкой осведомился Темирхан. – Всю твою роту попросту завалило в галерее. Мы откапывать никого не стали. Мало ли, вдруг там еще живые будут? Возись потом с пленниками, охраняй, корми их, когда у самих продуктов мало.

Эмир однозначно считал, что вся рота спецназа шла одной колонной вслед за своим командиром. Теперь этот проход был перекрыт взрывом. Первый и второй тоннели, вероятно, раньше охранялись точно так же, как и третий.

Но сейчас эмир, скорее всего, перебросил всех своих бойцов, которых вместе с землекопами осталось только двадцать пять, к третьему выходу. Он сделал это на тот случай, если бойцы спецназа откопают проход своими малыми саперными лопатками, одинаково пригодными для рубки леса, рук и голов, рытья окопов и даже для использования вместо бритвы.

Темирхан не мог предположить, что по двум другим проходам в гроты в настоящий момент проникают спецназовцы. Они уже рядом. Бандиты несут потери. Звука выстрелов не слышно. Можно разобрать только отдаленное лязганье затворов.

– Темирхан, дай мне мой телефон. Мне посмотреть его надо, – снова отвлекая внимание эмира, попросил старший лейтенант.

– Нельзя! Ты хочешь позвонить и сдать меня? Так, да? Совсем за дурака меня держишь? – Старший брат недобро усмехнулся. – Ты обретешь свободу только после того, как мы отсюда выберемся. Но, учти мои слова – только относительную. О полной тебе мечтать еще рано.

– Я не буду звонить никому. Обещаю тебе.

– А что же ты еще хочешь с телефоном сделать?

– Только посмотреть. У меня скоро должен родиться сын, твой племянник. Может, его мать что-то написала мне. На ее фотографию хочу посмотреть.

– Вот оно что. Ты только сильно не пугайся. После мощной контузии у тебя наверняка проблемы с давлением. Ты ведь слышал, как мне звонил Юнус. Я специально послал его, чтобы он тебя нашел. Я же не знал, что ты так близко и сам ко мне придешь, как будто по вызову. Юнус сейчас захватил и твоего приемного отца, который просит только о том, чтобы мы твою Полину не трогали, и беспрестанно ворчит. Да и ее саму. Вернее, она сама пришла. Юнус позвонил ей, сказал, что Крушинину с сердцем плохо. Он, мол, какие-то вести из Дагестана получил и зовет ее к себе. Она и примчалась бегом. Они вместе сейчас в квартире твоего отца. Ты же не хочешь, чтобы мы им причинили что-то недоброе.

– Тем более дай мне трубку. Я только на фотографии посмотрю. Или ты даже этого не хочешь сделать для умирающего брата?

Темирхана покоробили последние слова Ибрагима. Он резко шагнул к столу, схватил телефон и не подал его в руки, а бросил младшему брату. Из опасения, что смартфон разобьется и он лишится связи с домом, тот сделал резкое движение всем телом и довольно ловко поймал его.

– Так кто тут умирающий? – Темирхан снова фыркнул по-кошачьи. – Ты и в силах, и в разуме. Сдается мне, что ты, брат, будешь куда здоровее меня.

Тут Ибрагим Владимирович поморщился от самой настоящей боли, клещами схватившей его за спину, и обессиленно упал на одеяло. При этом он крепко ударился головой о доски и на какое-то мгновение потерял сознание.

Темирхан это увидел и все понял.

– Ибрагим!.. – Он искренне обеспокоился, бросился к младшему брату, схватил его за плечи и слегка встряхнул.

Старший лейтенант застонал и открыл красные воспаленные глаза. Темирхан понял, что брат не притворяется и больно ему по-настоящему.

– Прости меня, Ибрагим. Я не думал причинить тебе такую боль. Извини.

– Ладно. Давай мы с тобой останемся мужчинами, – сурово ответил старший лейтенант, тут же поднес к лицу телефон, включил его и стал рассматривать фотографии Полины и своего приемного отца.

Темирхан чувствовал себя виноватым и даже не смотрел на телефон, хотя эти фотографии появились там специально для него. Анчар воспользовался невнимательностью брата и подключил второй экран, куда сразу вывел СМС-сообщение от Полины.

Текст его был не слишком длинный:

«Тебя разыскивал какой-то человек. Назвался Юнусом. Я не сказала, где ты, но послала его в бригаду и позвонила Владимиру Васильевичу. Он обещал принять меры. Недавно он говорил со мной. Юнус приезжал в бригаду. Тебя разыскивал. Его задержала ФСБ. Разбираются. Он, оказывается, прибыл из Сирии.

У меня все в порядке».

– Ты разрешишь мне позвонить моему приемному отцу? – спросил Анчар, желая воспользоваться чувством вины Темирхана.

– Нет. Ты же обещал…

– Но ты ведь сам меня обманываешь. Поэтому я могу поступить точно так же.

Этот разговор Ибрагим Владимирович опять завел специально, чтобы вывести из себя старшего брата, помешать ему обратить внимание на звуки, раздававшиеся за пределами грота, которые постепенно приближались.

– Я тебя обманул? – Темирхан сделал вид, что сильно удивлен.

– Ты мне рассказывал сказки про сообщения от своего Юнуса, а сам разговаривал с выключенной трубкой, знал, что Юнус сидит в камере в ФСБ, его допрашивают, и он начал откровенничать.

– Юнус в камере? – обеспокоенно переспросил Темирхан.

Он этого, скорее всего, не знал. Но ведь кто-то позвонил ему с трубки Юнуса, хотел поговорить с ним, возможно, представился. Хотя это совсем не обязательно. Просто Темирхан услышал не тот голос, который надеялся, и потому от разговора отключился.

Теперь Ибрагим напомнил ему об этом. Эмир сразу попытался перевернуть разговор с братом в другую сторону, потому что не готов был выслушивать обвинения в свой адрес. Темирхан считал себя сильным. А такие люди не очень-то любят выслушивать нелицеприятные слова.

– Ты видишь, чтобы найти тебя, я даже своими верными соратниками жертвую, – заявил эмир. – Юнус был из лучших моих бойцов, одним из самых верных мне парней. Я ни за что не брошу его, из любых застенков вытащу. Нельзя друзьями разбрасываться, а уж братьями тем более. А ты не хочешь признавать моей правды.

– Правда у каждого собственная. Только истина бывает одной на всех. Однако она держится от тебя в стороне, как я думаю.

Между тем звуки лязганья затворов стали уже достаточно близкими к гроту, занятому эмиром. Крушинину оставалось лишь удивляться, как Темирхан их до сих пор не слышит. Скорее всего, он полагался на часового, падение которого на землю разобрал командир роты спецназа, но пропустил мимо уха сам эмир.

Однако время шло, как и бой за пределами грота эмира. В любой момент за занавес из одеяла могли ворваться люди. Но кто это будет – спецназовцы или бандиты? Боевики могут увести с собой своего эмира, прихватить заодно и его брата. А в спецназовцев может стрелять сам Темирхан.

Старшему лейтенанту следовало что-то предпринимать. Физическое состояние не позволяло ему быть особо активным, однако он мысленно прикидывал различные варианты своего дальнейшего поведения.

Крушинин медленно, с немалым трудом, сберегая себя для дальнейших действий, сел на досках, покрытых одеялом, и отложил в сторону смартфон, не стал возвращать его брату. Дело было вовсе не в том, что этот аппарат требовался пленнику для звонка. В руках опытного человека он мог стать оружием.

Старшему лейтенанту стоило подумать о том, как его можно будет использовать. Допустим, хотя бы бросить над головой противника, отвлекая его внимание. Так охотник швыряет свою шапку над головой медведя и получает возможность ударить его ножом в сердце. Медведь шапку старается поймать и поднимает лапы. Может, и человек тоже вскинет руки. Можно бросить телефон в лицо, заставить противника защититься, закрыть его.

Ибрагим Владимирович сейчас не думал о том, что все эти моменты собирался использовать против своего родного брата, который когда-то спас его из горящего дома. Крушинин хотел спасти своих бойцов от бандитов, которыми командовал Темирхан. Так уж вышло, что ситуация, сложившаяся здесь и сейчас, поставила его перед выбором. Он должен был решить, кто в действительности ему ближе. Это родной брат, когда-то спасший его, но теперь ставший откровенным противником, или рота, которой он командовал? Солдаты, чьи матери доверили старшему лейтенанту Крушинину жизнь и здоровье своих сыновей, офицеры, которые подчиняются своему командиру и верят в него. Это с одной стороны.

С другой – эмир бандитов, человек, который пусть и спас когда-то жизнь самому Ибрагиму Владимировичу, однако сейчас пришел сюда для того, чтобы отнять жизни у других людей ради чьих-то непонятных интересов. Он говорил, что желает отомстить за своего отца. Но Ибрагим Владимирович был уверен в том, что его брат даже не знает, кому и за что. Мстить он хотел всем, кто не с ним, не разделяет его восприятия этого мира.

Всю свою жизнь после пресловутого пожара Ибрагим Владимирович мечтал встретиться с братом. Он никогда не думал, что эта встреча будет вот такой, не предполагал, что она поставит его перед подобным выбором.

А выбирать было необходимо. Иного разрешения проблемы не существовало.

Неужели он должен был пойти за братом, то есть предать все то, чем занимался всю свою сознательную жизнь, своих солдат и офицеров? Старший лейтенант Крушинин привел их сюда, в эти подземелья ради уничтожения, как оказалось, родного старшего брата, того самого человека, который когда-то спас его, тогда еще ребенка.

Даже более того. Предать командиру роты предстояло и человека, который воспитывал его, отставного подполковника Владимира Васильевича Крушинина, то дело, которому он посвятил всю свою жизнь, Полину и их сына, еще не родившегося.

А ведь рота сейчас, в данный момент, рвется вперед не ради уничтожения бандитов. Солдаты хотят спасти своего командира. Они подставляют себя под бандитские пули, чтобы вызволить, освободить его, даже не зная, жив старший лейтенант Крушинин или нет. Спецназовцы не могут себе позволить отдать врагу даже его тело. Они готовы собой пожертвовать, чтобы его спасти, вытащить из бандитской пасти.

Может ли он их предать, поднять на них оружие? Нет, ни за что!

А может ли он предать брата? Нет! Тоже не может!

Такое вот положение казалось командиру разведывательной роты почти безвыходным. Вариант действий просматривался лишь издалека и состоял только в одном. Старший лейтенант должен был не допустить ни пролития крови спецназовцев братом, ни наоборот. Но для этого ему необходимо было добраться до стола, на котором лежал его автомат. Без оружия в своем теперешнем состоянии Анчар чувствовал себя совершенно беспомощным.