Как это ни покажется странным, но понятие энергии в физике («общая количественная мера различных форм движения материи») – есть необходимое терминологическое допущение, своеобразный манипуляционный инструмент, позволяющий оперировать непредметной реальностью – отношением между телами. Собственно же энергии как таковой – нет, она, суть, гипотетически, для удобства предполагаемый эфир. Впрочем, фактическое отсутствие энергии не смущает физиков и отнюдь не парализует их работу (остается надеяться, что психотерапевты последуют их примеру), хотя, как предупреждал А. Эйнштейн, конечно, «нелегко осознать, что и те понятия, которые благодаря проверке и длительному употреблению кажутся непосредственно связанными с эмпирическим материалом, на самом деле свободно выбраны». К слову заметим, что терминологическое сопоставление тенденции выживания и понятия энергии имеет примечательное свойство, если вспомнить, что energeia в переводе с греческого означает – действие или деятельность.

Теория дифференциальных эмоций признает за эмоциями функции детерминант поведения, а также рассматривает эмоции как действующую силу, придающую смысл и значение человеческому существованию. Необходимо отметить, что авторы настоящей работы, соглашаясь с представленным тезисом теории дифференциальных эмоций, рассматривают разделение эмоций на ряд единичных констант как теоретическую условность.

Пищевое, оборонительное, познавательное, социальное, половое и т. п. поведение.

При тщательном клиническом разборе любого психопата всегда можно определить те «точки», где он не испытывает (или не так, или избыточно испытывает) должный страх (например, боль, неизвестность, публичность или изолированность); то же касается и проявлений интереса – есть «точки», где психопат не испытывает должного интереса или же, напротив, слишком им охвачен (например, к тому, каковы последствия его действий или какую реакцию окружающих он провоцирует своим поведением), – отсюда «выраженность», что, безусловно, есть проявление либо локального ослабления, либо локального усиления тенденции выживания, имеющее под собой определенные генетические основания (как, например, снижение болевого порога, образность мышления и т. п.) – отсюда и «стойкость».

И.П. Павлов говорил в случае психопатий о сплаве наследственных и приобретенных свойств, то есть о «фенотипе высшей нервной деятельности». А.Г. Иванов-Смоленский, опираясь на учение И.П. Павлова, выделял «патологически-возбудимые», «патологически-тормозные» и «циклоидные патологические характеры», при этом основной чертой каждой из групп является их существенная неадекватность раздражителю, что нельзя расценивать иначе как результат локального ослабления или усиления тенденции выживания.

В анамнезе у пациента с невротическими судорогами можно найти указание, например, на повышенное внутричерепное давление в детстве и страх от связанного с ним посещения врачей, а также различные, объемные, по крупицам собранные знания об эпилепсии. В анамнезе пациента со страхом сердечного приступа наличествует, например, детский страх, связанный с подозрением педиатров на порок сердца, или страх, вызванный неверной интерпретацией данных своего медицинского исследования или внезапной смертью кого-нибудь из родственников от «сердечного приступа» и т. д. и т. п.; когда же эти страхи оказываются спровоцированы вегетативной тахикардией или ощущениями «перебоев в работе сердца», каким-нибудь мышечным спазмом и т. п., которые развились на фоне сексуальной неудовлетворенности, любых форм насилия, какой-то неразрешимой ситуации, ощущения отсутствия психологической точки опоры и других подобных обстоятельств, то возникновение очерченного невротического симптома практически неизбежно.

Наиболее очевидным примером, разумеется, можно считать кататоническую форму шизофрении, где ослабление тенденции выживания (обеих ее интенций) проступает самым наглядным образом. Однако и наличие «параноидных структур» при соответствующих формах шизофрении не должно вводить нас в заблуждение, поскольку здесь обостряется не сама тенденция выживания, но только, можно сказать, ее «интеллектуальный эквивалент», тогда как бросающаяся в глаза неадекватность, состояние выраженного несоответствия больного актуальным требованиям среды, к которой приводит психотическое расстройство, с полной очевидностью свидетельствуют о том или ином виде ослабления и измененности («извращения») тенденции выживания. Данная позиция согласуется со взглядами И.П. Павлова, который рассматривал шизофрению как результат специфического функционирования процессов торможения, различного по глубине и распространенности.

В КМ СПП физические проявления различных эмоциональных реакций рассматриваются как психически опосредованная активность, которая в качестве одной из базовых составляющих входит в определение поведения.

Это прекрасно показал А. Лоуэн в книге «Предательство тела», однако вряд ли можно согласиться с некоторыми метафизическими пассажами автора.

Данное положение согласуется со взглядами И.П. Павлова, который полагал, что в патогенезе маниакально-депрессивного психоза существенную роль играет свойственная этому заболеванию инертность процессов возбуждения и торможения.

Так или иначе, любые неадекватные изменения тенденции выживания естественным образом ведут к дезадаптации. Когда эти изменения соответствующих адаптационных механизмов имеют генетическую природу, то единственной задачей психотерапии может являться снижение негативных последствий этой специфики поведения. В случае же невроза, который, как было отмечено выше, характеризуется относительно ситуативным (условные рефлексы) изменением тенденции выживания, психотерапевтическая работа позволяет нейтрализовать это локальное усиление (или ослабление) и редуцировать таким образом симптом.

При этом «рисунки» «картины» также должны рассматриваться как события, находящие свое отображение в «схеме».

В этой связи И.П. Павлов указывал три существенных момента: важность определения тех «разом или медленно действовавших условий и обстоятельств, с которыми может быть с правом связано происхождение болезненного отклонения»; «почему эти условия и обстоятельства обусловили такой результат» у данного больного, тогда как «у другого человека они же остались без малейшего влияния»; а также «почему все они же у одного человека повели к такому болезненному комплексу, а у другого – к совершенно другому».

Механизмами доминанты и динамического стереотипа обеспечиваются такие функции психического (элементы существования), как способность к обобщению, абстракции, различению, ассоциации, образованию понятий, концептов, а также активное воображение, память и т. д. и т. п.

Подобные феномены нашли свое отражение в понятиях «когнитивного диссонанса» (Л. Фестингер, Э. Аронсон), «иррациональных установок», «процесса казуальной атрибуции» (Г. Келли) и т. п.

При этом неосознанное принадлежит «схеме», а именно она и определяет фактическую ориентацию субъекта поведения в общем континууме.

Аналогичный принцип, но в несколько ином содержательном аспекте, описан П.Г. Сметанниковым – «принцип приуроченности комплекса патогенных факторов к слабым “звеньям” ЦНС, к ослабленным сторонам ВНД», сущность которого сводится к положению, согласно которому комплекс патогенных факторов «точкой» своего приложения избирает ослабленные стороны ВНД.

Проф. П.Г. Сметанников для пояснения аналогичных процессов предлагает использовать понятия «принципа наибольшей адекватности» и «принципа условной специфичности», где первый отражает «подвижную перегруппировку компонентов единого этиологического комплекса», которая влечет за собой выход на первый план то того, то иного («адекватного» на сей раз) патогенного фактора; а второй свидетельствует, что даже «при постоянстве и однозначности раздражителя всякий раз качественно иное функциональное состояние (реактивных систем организма) головного мозга дает и иной результат такого взаимодействия», в этом смысле «специфичность» раздражителя действительно весьма и весьма «условна».

Тогда как, например, в военное время наблюдается определенный спад заболеваемости неврозами и психопатиями. Последнее обстоятельство существенно еще и тем, что реальные угрозы и опасности оказывают, как это ни парадоксально, скорее «целебное» действие, нежели реально травмирующее, тогда как возникновение «виртуальных» угроз, призванных возместить их недостаток, ощущаемый тенденцией выживания, напротив, является очевидным фактором, невротизации способствующим.

Парадоксальность подобного утверждения отнюдь не является уникальной, так, например, П.К. Анохин строит свою теорию функциональных систем на аналогичном парадоксе, а именно: по мнению автора ФУС, поведением руководит не прошлый, а будущий опыт, который получил в его теории название «акцептор результата действия». Единственное отличие этих парадоксов состоит в том, что КМ СПП рассматривает своего рода «пространственный парадокс» поведения, а П.К. Анохин – «временной».

Последнее утверждение не требует специальных разъяснений, достаточно вспомнить знаменитое Гераклитово: «Все течет, все меняется».

В данном случае – «психическими процессами» (Л.М. Веккер), которые представляют «иерархию», «уровни сигналов», следуя позиции И.П. Павлова, «от универсальных нервных процессов через элементарные нервно-психические процессы (“первые сигналы”) к высшей форме нервно-психических процессов, выраженной во вторых сигналах – рече-мыслительных актах».

Здесь невольно напрашивается аналогия со строительством Вавилонской башни.

Практически это выглядит следующим образом (опыт д-ра И.П. Разенкова). У собаки был выработан условный рефлекс на определенную частоту механического раздражения одного места кожи, а также противоположный условный рефлекс на другую частоту механического раздражения этого участка кожи; в отдельности друг от друга эти рефлексы работали хорошо и не вызывали у животного каких-либо видимых нарушений поведения. Однако когда оба эти раздражителя («затормаживающий ритм кожно-механического раздражения» и «раздражение положительно действующим ритмом») были применены непосредственно друг за другом, то у собаки наступило своеобразное расстройство, длившееся 5 недель и только постепенно кончившееся возвратом к норме.

«Внешнее торможение» вполне отвечает понятию доминанты А.А. Ухтомского (хотя и не имеет у И.П. Павлова столь широкого толкования), а потому не нуждается в дополнительных пояснениях.

«Угасание условного рефлекса» (первый вариант «внутреннего торможения») – есть исчезновение прежде сформированного динамического стереотипа («условного рефлекса») при отсутствии в течение определенного времени соответствующего безусловного подкрепления.

«Условное торможение» (второй вариант «внутреннего торможения») – это формирование нового динамического стереотипа, где условный раздражитель, вызывавший прежде определенную реакцию животного, сочетается с каким-то новым раздражителем и в этом сочетании не подкрепляется безусловным раздражителем.

«Запаздывание» (третий вариант «внутреннего торможения») – есть динамический стереотип, при котором в структуру действующих стимулов входит еще и время, то есть ожидаемая реакция животного наступает не сразу после действия условного раздражителя, но спустя определенное время, по прошествии которого, в процессе опыта, следовало подкрепление безусловным раздражителем.

Наконец, «дифференцировочное торможение» (четвертый вариант «внутреннего торможения»), под которым И.П. Павлов понимал отсутствие ожидаемой реакции у животного на действие схожих условных раздражителей, при наличии, однако, выраженной реакции на какие-то четко определенные характеристики избранного условного раздражителя. Впрочем, если принять во внимание, что понятие «торможения» является фикцией не меньшей, а может быть, даже и большей, чем фикция рефлекса, то понятно, что речь идет о формировании динамического стереотипа просто на весьма определенный условный раздражитель.

За исключением, может быть, «внешнего торможения», которое следует отнести на счет «летучести» доминанты. То есть в этом случае необходимо говорить не о динамическом стереотипе, но о динамическом стереотипе динамических стереотипов, что, соответственно, не отменяет заявленного тезиса.

Как было показано выше (в сноске), «запаздывающее торможение» и «дифференцировочное торможение» не есть редукция динамического стереотипа, но формирование такого (то есть с учетом времени, в первом случае, и «тонких» характеристик условного раздражителя, во втором) динамического стереотипа, где эффект имеет место.

Указанные теории вряд ли можно считать научными в собственном смысле этого слова. По крайней мере, они не сопоставимы ни с систематизмом работ И.П. Павлова, ни с системностью концептов А.А. Ухтомского, не отличаются они и методологизмом Л.С. Выготского. Они являют собой пример концептуальной модели и обусловлены прагматической ценностью, что, впрочем, следует считать их несомненным достоинством, но другого – технологического – рода.

Данное обстоятельство подвигло Г.Ю. Айзенка на формирование концепции «инкубации», согласно которой страх/тревога обладают свойствами «влечения» и потому не только сопротивляются угасанию, но и усиливаются при представлении условного стимула. Свойство «влечения» («драйва»), присущее страху/тревоге, делает, по мнению Г.Ю. Айзенка, условный раздражитель эквивалентным безусловному, а потому первый способен самостоятельно выполнять функцию подкрепления. Так возникает «цикл положительной обратной связи», где страх/тревога являются сами по себе болезненными для организма и способствуют тому, что условные стимулы посредством классического обуславливания начинают вызывать еще больший страх. Этот процесс, как полагал Г.Ю. Айзенк, лежит в основе не только продолжения, но и усиления невротических реакций.

Здесь, имея в виду уже упомянутую теорию «инкубации» Г.Ю. Айзенка, достаточно сослаться на хорошо известный опыт Д. Долларда и Н. Миллера, когда у крысы устанавливался стойкий условный рефлекс на звук зуммера при ударах электрическим током. С точки зрения классической теории И.П. Павлова, в последующем, если звук зуммера (условный раздражитель) не подкрепляется ударами электрическим током (безусловный раздражитель), реакция на последний должна ослабевать («угасание условного рефлекса»). Однако в указанном эксперименте этого не наблюдалось, животные не только не переставали перепрыгивать через загородку (что прежде избавляло их от ударов электрическим током), но даже могли улучшать показатели. Иными словами, произошло своеобразное смещение: звук зуммера сместился с позиции «первого сигнала» (по классической формуле И.П. Павлова) на уровень «нервного сигнала», а реакция животного на звук зуммера стала «первым сигналом».

Д. Доллард и Н. Миллер в книге «Personality and psychotherapy» (1950 г.) проводят прямую аналогию между экспериментальными животными, у которых сохраняется страх в отношении безвредных событий, таких, как звук зуммера, и человеком с иррациональными невротическими страхами.

В русскоязычной литературе понятие К.Л. Халла «драйв» с полным основанием зачастую заменяется термином «побуждение». Действительно, К.Л. Халл говорил именно о побуждениях, причем ограничивая их сферой нервно-психических импульсов и первичных образов (две первые (из трех) сигнальные системы, по И.П. Павлову), однако существенно здесь, что К.Л. Халл рассматривает «внешний стимул» как структурный компонент (доминанта) собственно поведения.

Сам К.Л. Халл использует для обозначения «силы», определяющей направление маловразумительное понятие «ключа». Сам К.Л. Халл использует для обозначения «силы», определяющей направление маловразумительное понятие «ключа».

В этом случае речь идет уже не о поддержании целостности динамического стереотипа, но об отношении динамических стереотипов друг с другом. Здесь мы имеем дело уже не с «элементарными эмоциями» (И.П. Павлов), а с дифференцированными, «очерченными» эмоциями, как то – радость, горе, интерес, удивление, агрессия, страх и др. (К. Изард). У. Макдауголл рассматривает их в противовес «элементарным эмоциям», которые возникают по векторам «удовольствия» и «страдания», как «в некотором смысле сочетание или смесь удовольствия и страдания» (эта концепция восходит к Б. Спинозе). Они «генетически» родственны «элементарным эмоциям», но возникают по иным механизмам, а именно как процесс взаимодействия актуализированных динамических стереотипов и конкурирующих доминант, на что указывал еще Л.С. Выготский.

Под «стимульной генерализацией» понимается следующий феномен: когда стимул обретает способность вызывать реакцию благодаря сочетанию с безусловным стимулом, другие стимулы автоматически обретают некоторый уровень этой способности, в зависимости от сходности с исходным стимулом.

Под «генерализацией реакции» понимается феномен, когда стимул обретает способность вызывать не только реакцию, которая типично следует за ним, но также и ряд сходных реакций.

В настоящем контексте нельзя не вспомнить опыты д-ра Г.П. Конради, проведенные им в лаборатории И.П. Павлова. У собаки из трех тонов одного и того же инструмента были образованы три условных рефлекса на три безусловных раздражителя: из низкого тона – на кислоту, из среднего – на пищу и из высокого – на сильный электрический ток, приложенный к коже голени. Когда указанные условные рефлексы установились, то наблюдались следующие явления. Во-первых, при низком и среднем тонах в начале их действия наблюдалась оборонительная реакция, только потом, при продолжении раздражения переходившая соответственно то в кислотную, то в пищевую. Во-вторых, испытанные промежуточные тоны оказывались главным образом связанными с оборонительной реакцией. Районы генерализованных кислотного и пищевого тонов были очень ограниченны, а весь диапазон тонов как за пределами обоих крайних, так и в промежутке между низким и средним вызывал оборонительную реакцию. Этот опыт интересен как с точки зрения образования «вторичного драйва», где звук инструмента («нервный сигнал») стал образом «страха» («первый сигнал»), так и с точки зрения функционирования общей тенденции выживания, «отдающей предпочтение» прежде всего «экстренному спасению жизни».

Необходимо оговориться, что в КМ СПП термин «сознание» используется в значительно более «суженном» варианте, а большинство «первых сигналов» относится к сфере подсознания, в частности – к неосознанному, что, впрочем, не исключает возможности осознания их, но лишь через процесс означения.

В этом смысле Л.С. Выготский продолжает идею У. Джеймса, который полагал, что «сознание означает определенного рода внешнее отношение, но не представляет собой особого вещества или способа бытия», и указывал на эффект «взаимотношения» (сознание как рефлекс рефлексов), причем «отношения опытного порядка», то есть принципиально родственные.

Возвращаясь к концепции Д. Долларда и Н. Миллера, следует упомянуть, что эти исследователи специально изучали феномен означения и рассматривали «слово» как «ключ-продуцирующую реакцию» (пробуждающую «драйв») событий и переживаний (поведения). Кроме того, слова служат облегчению и препятствованию генерализации, могут использоваться в качестве награды или подкрепления, равно как и наоборот. Наконец, слова рассматриваются ими как связующие время механизмы, позволяющие индивиду побуждать или подкреплять поведение в настоящем с точки зрения последствий, локализованных в будущем, но доступных вербальной репрезентации сегодня.

В отношении «сложных эмоций» Л.С. Выготский писал: «Человеческие эмоции в процессе онтогенетического развития входят в связь с общими установками и в отношении самосознания личности, и в отношении сознания действительности. Мое презрение к другому человеку входит в связь с оценкой этого человека, с пониманием его. […] Историческое развитие аффектов или эмоций заключается главным образом в том, что изменяются первоначальные связи, в которых они даны, и возникают новые порядок и связи. […] Сложные эмоции проявляются только исторически и представляют собой сочетание отношений, возникающих из условий исторической жизни, и в процессе развития эмоций происходит их сплав».

В противовес мобилизационной готовности избегания («элементарная эмоция») и страху («первый сигнал», «образ»).

В противовес мобилизационной готовности нападения («элементарная эмоция») и агрессии («первый сигнал», «образ»).

Именно эту задачу и ставят перед собой представители когнитивной психотерапии, в частности – А. Бэк, основатель социально-когнитивной теории – А. Бандура и основатель РЭБТ – А. Эллис.

Под «оперантным научением» (или «инструментальным научением») понимается такая форма научения, когда правильная реакция или изменение поведения подкрепляется и становится более вероятной. Суть «оперантного научения», таким образом, состоит в том, что подкрепленное поведение, по мнению автора, стремится повториться, а поведение неподкрепленное или наказуемое имеет тенденцию не повторяться или подавляться.

«Теория социально-когнитивного научения» исходит из положения, что поведение человека является результатом сложного взаимодействия между когнитивными процессами и влиянием окружения. А. Бандура разделяет в этой связи «научение через моделирование» и «научение через самоконтроль» («самоподкрепление», «самоэффективность»). Д. Роттер вводит с этой целью понятие «локуса контроля».

А. Бек является основателем когнитивной психотерапии, основная задача которой – редукция «дисфункциональных убеждений» и борьба с «автоматическими мыслями». Д. Келли разработал «терапию фиксированной роли», направленную на то, чтобы помочь клиентам по-новому интерпретировать себя и свои жизненные ситуации. А. Эллис отчасти интегрировал методы, уже существующие в плоскости когнитивно-поведенческой психотерапии, а в остальном предлагает внушить пациенту, что мысли появляются в голове человека раньше эмоциональных реакций, а поэтому эти мысли должны быть не «иррациональными», а «рациональными».

К указанной критике когнитивно-поведенческой психотерапии следует отнести также тезис, высказанный представителем Норвежской ассоциации поведенческой психотерапии Арне Брекстадом перед выходом последней из Европейской ассоциации поведенческой психотерапии, преобразовывавшейся тогда в ассоциацию когнитивно-поведенческой психотерапии: «Мне будет трудно объяснить моим коллегам, почему мы состоим в ассоциации, где не понимают, что когнитивные процессы – это тоже поведение».

Указанный эксперимент сводился к следующему. Была набрана группа людей, страдающих от страха перед змеями, далее ее случайным образом разделили на две, первая прошла краткосрочную терапию методом «наводнения», другая проходила мнимую («физкультурную») терапию. После этого проводилось тестирование, здесь также обе группы были разделены каждая на две: одной предоставлялась возможность выбора – подходить к змее, расположенной в террариуме, или, в случае сильной тревоги, не делать этого (по желанию); испытуемым другой группы, напротив, возможность выбора не была предоставлена, а дело ограничилось одной лишь инструкцией подойти к змее. Были получены следующие данные: испытуемые, лишенные возможности выбирать, в среднем проходили на фут больше прежнего, причем вне зависимости от того, лечились они реально или мнимо; испытуемые, которым была предоставлена возможность выбора, также вне зависимости от полученного лечения проходили в среднем на 10 футов больше результатов первичного тестирования, а трое из них подошли к змее вплотную и прикоснулись к ней.

В этом смысле критика концепции Л.С. Выготского, предпринятая в этом отношении М. Коулом, представляется по меньшей мере забавной.

Как известно, «свобода воли» представляется крайне сомнительной в бихевиоральных концепциях и практически системообразующей в гуманистической психологии. Очевидно, что обе крайности не соответствуют действительности.

Крайне показательно, что здесь Л.С. Выготский ссылается в этом месте на уже упомянутые выше взгляды Э. Кречмера на истерию, где наблюдается аналогичный, но обратный процесс: «второй аппарат» становится при истерии по сути «первым», а «первый» – «вторым».

Под «стимулом» Л.С. Выготский понимает «более или менее простое раздражение, непосредственно действующее на уже сложившуюся, все равно каким образом, рефлекторную дугу» (элемент «схемы»). А «мотив» он рассматривает как «сложную систему стимулов, связанную с построением, образованием или выбором одной из рефлекторных дуг». Отсюда очевидно, что «мотив» здесь – это рече-мыслительное образование (по Л.М. Веккеру), или вторичный образ (по И.П. Павлову). Причем это утверждение не противоречит положению об аффективной составляющей мотива, которая образована здесь сложным конгломератом «элементарных эмоций», поддерживающих целостность соответствующего динамического стереотипа («мотива»), «эмоций» как результата отношений различных динамических стереотипов этого уровня и «чувств», то есть собственно производных этого уровня психического.

Данный тезис одной своей частью («субъектом поведения») примыкает к «вещи к себе» И. Канта, а другой («тенденцией выживания») – к «воле» в философии А. Шопенгауэра. Поскольку же их считают аналогичными и даже тождественными, то очевидно, что если устранить некоторые пассажи А. Шопенгауэра относительно «бесцельности воли» (виртуальность цели или ее неопределимость не означает ее отсутствия), то в свете приведенных здесь положений в остальной части его теория (тезисы о «слепоте» и «неразумности» воли) не является противоречивой или хотя бы парадоксальной.

От определения Гиппократа – «благонравный философ» («iators philosohhos isotheos»), до требования К. Ясперса – «практикующий психотерапевт обязан быть философом», эта линия остается неизменной. Но лишь теперь, благодаря работе психотерапевтов и трудностям, с которыми им пришлось столкнуться, в полной мере осознано, что всякий человек является носителем своей «философии» (система «рече-мыслительных процессов», по Л.М. Веккеру), которая должна быть самым основательным образом реконструирована; в противном же случае об эффективности психотерапии приходится только мечтать.

Здесь правильно было бы вести речь о вегето-гуморальной активности, поскольку в процесс активно вовлекаются гормоны, продукты обмена. В частности, речь идет о симпатико-адреналовой системе (гормоны мозгового вещества надпочечников (катехоламины)), обмене сахара, инсулиновых реакциях и т. п.

Это обстоятельство является всеобщим для всего организма и приводит к тому, например, что защитная, по сути, реакция стресса может привести к страданию организма (дистресс). Иммунная система способна повреждать организм своего носителя (аутоиммунный процесс), а аффективные реакции приводят не только к мобилизации сил животного, но и к таким феноменам, как неоправданное с точки зрения целесообразности «сужение восприятия» при тревоге, неадекватности действий (парадоксальная и ультрапарадоксальная фазы торможения) и т. п.

Своеобразные попытки использовать концепцию стресса Г. Селье в объяснении психотерапевтического воздействия (эриксоновского гипноза) уже предпринимались доктором Э.Л. Росси, впрочем, учитывая метафизичность указанных разработок, их трудно считать удачными.

Авторы монографии «Интегративная медицина и экология человека» считают, что психоэмоциональное перенапряжение, вызванное стрессом, характеризуется тем, что в экстремальных для человека условиях происходит не торможение, а возбуждение нервных центров, которое принимает застойный характер, поддерживаемый эмоциональными переживаниями. Таким образом, фактически формируется «порочный круг» «стрессообразования». Авторы подчеркивают, что большую роль в поддержании состояния перенапряжения играет то, что наряду с возбуждением в коре возбуждаются подкорковые структуры и вегетативная нервная система, прямо не подчиненные деятельности сознания. В этой связи актуальность данного подраздела «Руководства», освещающего возможности воздействия на это поведение (поведение в отношении поведения), не вызывает сомнения.

Как писал А.А. Ухтомский, торможение в физиологии «только по внешнему виду может быть смешано с покоем».

Причем если в случае нападения напряжение так или иначе разряжается, хотя и неспецифично, то есть без учета первоначальной интенции («направленность от»), то в случае примирительных реакций разрядка и вовсе невозможна.

Еще И.М. Сеченов разрабатывал вопрос «мышечной чувствительности», ставший одним из стержневых в его работе «Элементы мысли», и указывал на принцип обратной связи, благодаря которому мышцы стали рассматриваться не только как рабочие органы, но и как органы познания внешнего бытия.

Положение усугубляется еще и тем, что можно было бы обозначить понятием «мышечной памяти»; в работе «О построении движений» Н.А Бернштейна подробно рассмотрены эти вопросы мышечных автоматизмов, связанных с эмоциональными реакциями.

П.К. Анохин принимал эту теорию, указывая, впрочем, что в ней прослежены только «периферические механизмы», а центральные («подкорковые») остались без внимания.

Речь идет об опытах д-ра Н.И. Красногорского по формированию у животного проприоцептивных условных рефлексов – у собаки при сочетании пассивного сгибания лапы в голеностопном суставе с безусловным слюноотделительным рефлексом. После выработки пищевого условного рефлекса на пассивное сгибание лапы не только это сгибание вызывало пищевую реакцию, но и, в свою очередь, возбуждение пищевого центра вызывало двигательную реакцию (сгибание лапы).

Ф. Штракк и его коллеги показали на эксперименте, что люди находят карикатуры более смешными, если держат ручку зубами (используя те же мышцы, что при улыбке), нежели когда держат ее губами (то есть с помощью мышц, не совместимых с улыбкой). Р. Армс и его коллеги сообщают, что канадские и американские поклонники футбола, борьбы и хоккея ведут себя более враждебно, выходя на улицу после соревнований, чем до них.

В. Райх кроме прочего полагал, что хронические напряжения блокируют энергетические потоки, лежащие в основе сильных эмоций. Таким образом, «защитный панцирь» не позволяет человеку переживать сильные эмоции, ограничивая и искажая выражение чувств. Эмоции, которые блокируются «панцирем», никогда не устраняются и не могут быть полностью выражены. В. Райх также утверждал, что фрустрация удовольствия (причем удовольствие здесь следует понимать широко) часто ведет к гневу и ярости, а потому эти отрицательные эмоции должны быть проработаны прежде, чем могут быть пережиты позитивные чувства, которые ими замещаются.

Аналогично В. Райху, Я. Морено указывал на «торможение спонтанности» в проявлении чувств как на один из основных факторов дезадаптации. Причем данное «торможение» обусловлено реализацией «ролей» (выученных стереотипов социального поведения) и проявляется агрессией, направленной как против собственной персоны, так и против других людей.

Необходимо отметить, что перечисленные авторы, по всей видимости, значительно преувеличивают значимость этого механизма, но относительная эффективность этих направлений психотерапии также говорит в пользу высказанного положения. Из всех приведенных теоретиков психотерапии особенного внимания, хотя и со значительными оговорками, заслуживают концепции «мышечного панциря» В. Райха, «мышечных блоков» А. Лоуэна, психодраматических методов Я. Морено (совпадающих со школой М. Чехова) и «осознавания» Ф. Пёрлза. В определенном смысле все они «фиктивны», но фикции, как и рефлекс, весьма удобные.

Собственно о связи движения с процессами восприятия и формирования образа серьезные исследования проведены В.П. Зинченко.

Р.С. Лазарус и его сотрудники проводили эксперимент, в котором испытуемым предъявлялись два фильма: один с пугающим сюжетом и соответствующими комментариями, другой – нейтральный. Состояние испытуемых оценивалось психофизиологическими методами, кроме того, были изучены их вербальные проявления эмоций и отношение к представленному материалу. Выводы по этому исследованию могут быть сведены к четырем группам: 1) испытуемые реагировали на первый фильм значительным усилением чувства тревоги (изменения в «схеме», по КМ СПП); 2) эмоциональное воздействие оказало влияние на структуру высказываний, изменился словарь испытуемых (возросло число слов, выражающих отрицательные эмоции, уменьшилось число слов, отражающих социальные реакции) (изменения в «картине», по КМ СПП); 3) эмоции проникают в сознание либо в форме осознаваемой вербальной реакции (аберрации «картины»), либо в форме изменения структуры сознательных действий, не полностью, однако, контролируемых сознанием (изменения в «схеме», влекущие за собой изменения «картины»); 4) при осознавании переживаемых эмоций вегетативные реакции бывают более слабыми, в противном случае – более сильными. Все эти положения свидетельствуют в пользу того, что эмоциональное переживание организует мышление, а наиболее «прозрачные» отношения «картины» и «схемы» обеспечивают более высокий уровень адаптации. В свете настоящего изложения отсутствие осознания («картина») человеком мышечного напряжения ведет к большей неадекватности и дезадаптации.