Глава восьмая

Морфология поведения

Системный ракурс феномена поведения предполагает, что рассматривать психику и поведение по отдельности невозможно. Поведение – есть процесс существования психического. Отсюда очевидно, что основная трудность анализа феномена поведения состоит в том, что поведение предстает здесь как активность, однако это активность системы (психического), то есть мы имеем дело одновременно и с динамикой (функциональный ракурс феномена поведения), и со статикой (содержательный ракурс феномена поведения).

Понятие рефлекса, хотя исследователи и указывают на его условный (относительный) характер²⁷¹, вполне удовлетворяет этой двойственной специфике феномена поведения. С другой стороны, оперировать понятием рефлекса, учитывая его семантическую размытость, весьма затруднительно, что отчетливо показал весь предыдущий опыт физиологической и психологической науки²⁷²: «рефлекс» оказался тем «мистическим заклинанием», которое все объясняет, не объясняя при этом ничего определенного²⁷³.

Однако дальнейшее развитие научной мысли, основывающееся на «принципе рефлекса», логически привело исследователей к выделению двух чрезвычайно важных для разъяснения феномена поведения понятий: динамического стереотипа²⁷⁴ (И.П. Павлов) и доминанты²⁷⁵ (А.А. Ухтомский). Именно они и задают два необходимых ракурса для описания феномена поведения: содержательный и функциональный.

Вместе с тем, это только ракурсы рассмотрения, теперь же необходимо фиксировать то, что они позволяют увидеть. В целом, необходимо ответить на следующие вопросы. «Кто» является «действующим лицом» поведения? «Что» им «движет»? «Где» это «происходит»? Ответы на эти вопросы и дадут морфологию поведения.

1. Субъект поведения

Кто является «субъектом поведения»? Ответ на этот вопрос оказывается куда более трудным, чем может показаться с самого начала. Очевидно, что решить вопрос «субъекта» из содержательных аспектов, чем, как правило, и занимается психология, невозможно по причине отсутствия положительных критериев, способствующих удовлетворительной дифференцировке; а решить вопрос «субъекта» из нейрофизиологии затруднительно по самой логике такого рода исследований.

Однако попытки определить «субъекта деятельности» в психологии все-таки предпринимались, что привело к отчаянной неразберихе. А.В. Брушлинский определяет «субъект» как, с одной стороны, «все человечество в целом», а с другой – как «высшую системную целостность всех сложнейших и противоречивых качеств человека, в первую очередь его психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного»²⁷⁶. С.Л. Рубинштейн значительно ограничивает понятие «субъекта в специфическом смысле слова (как я)», определяя его как «субъекта сознательной, произвольной деятельности»²⁷⁷. Б.Г. Ананьев разрабатывал понятийный континуум, в котором «субъект» противостоит «личности», «индивиду», «индивидуальности»²⁷⁸. В.А. Петровский продолжает тему и предлагает «понимание личности как подлинного субъекта активности – в противовес тем представлениям, где личность сводится лишь к тому “внутреннему”, сквозь которое преломляются внешние воздействия, падающие на индивида»²⁷⁹. Самое лаконичное, равно как и самое пространное определение субъекта предлагается в «Современной психологии» под редакцией В.Н. Дружинина: «Субъект, осуществляющий психическое как процесс, – это всегда и во всем неразрывное единство природного и социального»²⁸⁰. Подобное перечисление взглядов можно продолжать и дальше. Каждое из представленных определений «субъекта» имеет свои положительные стороны, однако ни одно из них не отражает всех заявленных аспектов (или не акцентирует существенные), а также, что самое главное, эти определения нефункциональны.

Вместе с тем, вопрос о «субъекте поведения» должен быть решен положительно, в противном случае любые факты и концепты автоматически повисают в воздухе. В сущности, когда мы говорим о «субъекте поведения», мы тем самым проводим четкую грань между тем, что есть «субъект», и тем, что есть его «поведение», а, следовательно, неизбежно приходим к выводу, что субъект поведения – это все, кроме его поведения. Если же под поведением, как предлагает КМ СПП, понимать всякую психическую и психически опосредованную активность, с одной стороны, и принять во внимание, что поведение не есть только активность, но и в первую очередь активность структуры, с другой, то очевидно, что субъекту не остается в психическом ничего, кроме некоего подобия роли геометрической точки в геометрии²⁸¹. Действительно, если учесть специфику психологической редукции в дихотомии «я» – «не-я», то понятно, что всякое проявление «я», подвергнутое рефлексии, уже не есть «я»²⁸². Таким образом, «я» как нечто фактическое, поддающееся верификации существует лишь в действии, но здесь оно неотличимо от самого действия.

Такое «гносеологическое» (чрез-рефлексивное) «я» человека имеет социальную (понятийную) природу, обозначая срок своего проявления кризисом трех лет (Л.С. Выготский)²⁸³, когда ребенок начинает оперировать знаками как фактически означающими²⁸⁴, и может быть охарактеризовано как «эмпирически схваченное переживание своего собственного “я”»²⁸⁵. До трех лет ребенок очевидно ситуативен и о наличии у него «я» (в привычном понимании) говорить не приходится, в дальнейшем идет постепенное, кажущееся вытеснение этой ситуативности²⁸⁶. На самом деле ребенок, подросток и даже взрослый человек отнюдь не лишаются ситуативности, однако если ребенок до трех лет ситуативен в отношении «внешних» стимулов, то в более старшем возрасте его ситуативность распространяется не только на «внешние» воздействия, но на «внутренние» стимулы. Поскольку же количество «внутренних» стимулов постоянно увеличивается и в конечном итоге значительно превышает «внешнюю» стимуляцию, то через реализацию феноменов «воронки» (Ч. Шеррингтон), «парабиоза» (Н.Е. Введенский), «доминанты» (А.А. Ухтомский), «вектора» (К. Левин), борения «внутренних и внешних планов» (Л.С. Выготский) роль основного стимульного материала берет на себя совокупность «психологического опыта», то есть «слои субъективного опыта» и «субъективная семантика» (Е.Ю. Артемьева)²⁸⁷. В результате создается впечатление, что субъект поведения лишается прежней ситуативности. Однако ничего подобного не происходит, а имеет место своего рода смещение «центра тяжести» его ситуативности с пространства «внешних» воздействий на пространство «внутренних» сигналов.

Таким образом, практическую ценность данной постановки вопроса – когда субъект поведения уподобляется геометрической точке в геометрии – невозможно переоценить, поскольку, во-первых, в таком виде «субъект» наконец-таки становится понятен, что решает сразу множество сопутствующих проблем; во-вторых, такой «субъект», выведенный за рамки содержательности, является инвариантным любому аспекту поведения; а в-третьих, мы освобождаемся наконец от необходимости говорить о «внешних» и «внутренних» детерминантах психического²⁸⁸, что не вносит ничего, кроме фактической путаницы, поскольку, как правильно говорил А.А. Ухтомский, «нет ощущения иначе, как в конкретном восприятии. Но нет и восприятия без апперцепции. Значит, в живом опыте есть налицо лишь более или менее сложные, синтетические восприятия реальности, связанные всегда с элементами суждения»²⁸⁹.

Все сказанное, с другой стороны, смыкается с чрезвычайно важным положением И.П. Павлова о «трех системах, управляющих поведением человека», озвученном на «Павловских средах»: «О подкорковой, о первой сигнальной системе (которой располагают животные с конкретными образами) и о второй сигнальной системе (чисто человеческой) со словесными абстрактными понятиями. В норме у человека со здравым смыслом эти три системы находятся в равновесии»²⁹⁰. Нетрудно заметить, что данные «три системы» весьма недвусмысленно сопрягаются с тремя структурными звеньями психического в учении Л.С. Выготского: первое – это аффекты, потребности, мотивы и проч. (по И.П. Павлову – это «подкорковая система», Л.С. Выготский уподобил эту силу в своем знаменитом сравнении «ветру»), второе – значения (по И.П. Павлову это «первая сигнальная система», а в сравнении Л.С. Выготского – «облака»), третья – знаки (по И.П. Павлову – «вторая сигнальная система», в сравнении Л.С. Выготского – «дожди слов»).

Иными словами, определив субъекта поведения через аппозицию к поведению и вменив ему, таким образом, роль геометрической точки в геометрии, КМ СПП получает возможность рассматривать условия существования человека как единый континуум существования, то есть, если воспользоваться прежней аналогией, описать «геометрию» поведения.