Не успел Фидель провалиться в спасительный сон, как в глубокую пропасть, его тут же разбудил негромкий, но настойчивый стук в дверь. Что-то в последнее время его нестерпимо терзала бессонница, не давая сосредоточиться на дневных делах! Переход из сна к пробуждению был очень быстрым и неприятным, как если резко подняться с морского дна на поверхность, однако уже секунду спустя Фидель стоял на ногах, ощущая во рту неприятный металлический привкус. Сердце стучало неуверенно, с перебоями, а желудок вел себя так, словно кто-то тискал его сильно и грубо. В ушах туго натянутой струной звенела вечерняя тишина.

Фидель прислушался. Лоб прорезала глубокая морщина, глаза по-кошачьи прищурились. Сквозь неплотно прикрытые пластины жалюзи в комнату проникала сизая мгла, клубясь в углах лохматыми клочьями. Как в недавнем сне — цветном и причудливом, в котором окружающий мир обретал нереальные черты.

Настойчивый стук в дверь повторился, и тревожная морщина на челе Фиделя разгладилась: стучали условным сигналом. Два коротких удара и три длинных. Нетерпеливо, словно стучавший терялся в догадках, почему ему так долго не открывают.

Фидель медленно поднялся с жесткого топчана, на котором он уже больше месяца коротал ночи, набросил на озябшие плечи легкую льняную рубашку и на цыпочках, старясь ничем не выдать свое присутствие, подкрался к двери. Остановился у дверного косяка, чутко вслушиваясь.

За дверью шумно дышали, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Снова услышав тихое нервное постукивание, Фидель вздохнул с облегчением: действительно, условный сигнал.

— Кто там? — на всякий случай негромко спросил Фидель.

— Это я, — раздался приглушенный женский голос, и пока полусонный мозг Фиделя обрабатывал полученную информацию, быстрые руки уже торопливо сбрасывали тяжелую щеколду.

На пороге стояла Марта.

Она белозубо улыбалась Фиделю, от ее длинных золотистых волос, как всегда, приятно пахло морской свежестью. И сама Марта была какая-то легкая, воздушная. Словно явилась из недавнего сна, в котором окружающий мир был совсем другим — светлым и добрым. И Фиделю захотелось немедленно стиснуть Марту в объятиях и прильнуть к ее мягким губам, чтобы окончательно поверить, что он проснулся.

А еще лучше — увести Марту в свой сон…

— Привет, — пропела девушка грудным сопрано, подставляя теплые губы для поцелуя.

Какая она всегда догадливая!

— На, держи, — с трудом оторвавшись от Фиделя, Марта деловито протянула ему черную сумку, сшитую из грубой парусины.

Фидель покорно принял сумку. Она была очень тяжелой.

— У тебя там что, кирпичи? — угрюмо осведомился Фидель. Поставил сумку на пол и небрежно задвинул ее ногой под невысокий платяной шкаф, который удачно стоял слева от входной двери. За ним можно было спрятаться, если бы в комнату ворвались нежданные визитеры. Спрятаться за те несколько мгновений, которых очень часто не хватает на принятие решения.

Фидель очень надеялся, что их будет довольно, а дальше — как угодно богам.

— Листовки, — сухо бросила Марта.

Игриво оттолкнув Фиделя мягким, округлым плечиком цвета слоновой кости, девушка затворила дверь и уверенно прошла в комнату, призывно покачивая бедрами — скорее, по привычке, чем желая соблазнить. Сев на топчан, поверх смятой простыни, которую хозяин использовал вместо одеяла, откинулась на стену и эффектным движением закинула ногу на ногу. Ноги у Марты были невыносимо красивы, так что Фидель даже под угрозой расстрела не отвел бы от них восхищенного взгляда.

Заметив столь пристальное внимание, Марта многозначительно хмыкнула, затем открыла сумочку из крокодиловой кожи, порылась в ее бездонных — невзирая на скромные размеры — недрах, выудила оттуда небольшое круглое зеркальце и придирчиво рассмотрела свое отражение. Что-то ей, видимо, в самой себе не понравилось, хотя Фидель даже при всем желании не смог бы найти в ее внешности ни малейшего изъяна. Достав пудреницу, Марта слегка припорошила свой маленький курносый носик, покрытый золотистыми крапинками веснушек. В полумраке комнаты они не были заметны, но Фидель знал расположение каждой из них.

Девушка еще раз придирчиво осмотрела себя и, похоже, осталась довольна результатом, так как зеркальце и пудреница перекочевали обратно в сумочку, а Марта одарила Фиделя ослепительной улыбкой. Фидель снисходительно усмехнулся, — она как-то сказала ему, отвечая на незаданный вопрос: «Понимаешь, Фиделито, если меня убьют, я хочу и в гробу выглядеть достойно и привлекательно, чтобы моим палачам стало стыдно, что они убили такую сногсшибательную женщину!» Фидель понимал, что Марта лукавит: попади она за высокие стены цитадели Ла-Пунта, где располагалось гестапо, тамошние заплечных дел мастера постараются, чтобы их жертва улеглась в храмину с переломанными костями и синяками по всему телу. Впрочем, скорее всего, она не понадобится: очень часто несчастные жертвы Ла-Пунта находили свое последнее успокоение в синих водах гаванской бухты, и тризну по ним справляли зубастые акулы, которые в последнее время облюбовали прибрежные воды…

Но Марта была женщиной, причем очаровательной, которая мечтала о мирной жизни, и ее подчеркнуто дерзкая привлекательность была вызовом войне и оккупации.

— Тебя долго не было, — с упреком произнес Фидель, подходя к топчану и останавливаясь в шаге от девушки.

— Некогда было, — вздохнула Марта. — Сам понимаешь…

Фидель сел рядом, обнял. Марта доверчиво положила голову ему на плечо.

— А знаешь, мне только что приснился очень странный сон, — сказал он вдруг, хотя еще минуту назад не собирался этого делать. Ему снилась война, но она шла очень далеко от американского континента — в Европе, и там немцев били на всех фронтах, в особенности в России. Во сне Фидель видел себя таким же молодым, восемнадцатилетним, как и сейчас, но на Кубе не было никаких немцев, а сам Фидель учился Гаванском университете. Перед тем как пришла Марта, ему снилось, что он выступает на нелегальной марксистской студенческой сходке и клеймит американский империализм и диктатуру Батисты.

— Какой? — Марта подняла голову, и ее голубые, как бездонное небо, глаза выплеснули на Фиделя крутую волну тревоги. Было видно, что девушка чем-то серьезно озабочена.

— Странный сон… — пожал плечами Фидель. — Будто бы я тоже в подполье, но мы боремся с Батистой. А немцев на Кубе нет, и никогда не было. Их разбили в России, под Москвой и Сталинградом. Странный сон, правда?

Марта серьезно и, как показалось Фиделю, с легким сожалением посмотрела на него, нахмурив тонкие черные брови. Так обычно взрослый, умудренный жизненным опытом человек, смотрит на неразумного ребенка, одновременно завидуя и сочувствуя ему. Завидуя его детской беззаботности и сожалея о том, что настанет время, когда его детская душа огрубеет, и там не останется места для вольных фантазий.

Фидель заметил, что на блестящим от пота лбу Марты, в полутьме ночи казавшемся высеченным из мрамора, пролегла глубокая морщина. В прошлую встречу ее не было. Впрочем, она ничуть не портила милое личико девушки.

По лицу Марты снова пробежала серая, как вечернее облачко, тень, смахивая с губ улыбку.

— Хорошие тебе снятся сны, Фиделито… — тихо и грустно сказала она и провела нежной ладонью по его жестким волосам.

Сердце Фиделя заныло — он вспомнил мать и почувствовал себя маленьким ребенком, который ищет защиту у взрослого.

— А ты знаешь, — произнесла Марта, понизив голос, словно опасаясь, что ее может услышать еще кто-то, кроме Фиделя, — что Санчеса и его ребят схватило гестапо? Вчера их расстреляли…

— Я даже видел, как их вели на расстрел, — сквозь зубы угрюмо отозвался Фидель. Недавний поцелуй Марты уже почти истаял на его губах, оставив после себя сладкое послевкусие, но он понимал, что не сможет сейчас прильнуть к этому источнику, потому что завел не тот разговор, который следовало, и потому между ними сегодня уже ничего не сможет произойти, как бы им обоим этого ни хотелось… Сегодня они остаток быстрой тропической ночи проведут за серьезными разговорами о том, что их ждет в самом ближайшем будущем.

Фидель тяжело, отрывисто, вздохнул и отвел взгляд от колена Марты, округлого, словно вырезанного искусным резцом античного скульптора. Оно матово светилось в темноте маленькой комнатки, и Фидель не видел больше ничего более притягательного и прекрасного.

— Ты ходил к месту казни? — спросила Марта.

— Ходил, — кивнул Фидель. — А разве нельзя?

— Ты поступил опрометчиво, — строго сказала Марта. — А если бы тебя узнал кто-нибудь из ребят?

— Они были сильно избиты, — ответил Фидель, игнорируя вопрос Марты. Ему не понравилось, что она говорила покровительственно, словно имела право его поучать. — На них живого места не было, они едва шли…

Фидель откинулся назад, так, чтобы его плечо как бы случайно касалась плеча Марты, теплого и мягкого, и по его телу побежали горячие мурашки. Сегодня, как никогда раньше, он желал эту женщину.

И Марта, конечно же, поняла это. Ее легкая рука легла на колено Фиделя, и он напрягся в ожидании…

— Я тоже там была, невзирая на приказ Эрнесто…

— Я тебя там не видел, — признался Фидель.

— Значит, я хорошо замаскировалась, — улыбнулась Марта. — Я была близко-близко от места казни… Я даже видела глаза палачей. Знаешь, в их глазах не было ничего человеческого, только тупое, звериное желание убивать…

— Не надо, Марта, — ладонь Фиделя накрыла дрожащую руку Марты.

— После ареста Санчеса было арестовано еще несколько человек, — сказала девушка. — Я думаю, что Санчес не выдержал пыток и назвал почти всех, кого он знал. Удивительно, что он не указал на нас.

Фидель не нашел, что ответить. Он держал холодные пальцы Марты в своих ладонях, и ему страшно хотелось сделать так, чтобы девушка забыла про боль и страдания, и отправилась вместе с ним в далекий мир, существовавший только в его снах. Мир, где война с немцами бушует вдали от кубинских берегов. Мир, в котором не гибнут твои друзья, которым всего по семнадцать-восемнадцать лет, и они очень хотят жить, но без раздумий кладут свои юные жизни на алтарь свободы…

Марта повернулась к Фиделю, обвила его шею тонкими, но сильными руками, и, приблизив горячие губы к его пылавшему жаром уху, жадно прошептала:

— Я не хочу, чтобы тебя убили… не хочу…

Фидель плыл в сизом туманном мареве, ощущая сладкий, манящий запах свежей лаванды, и его сердце прыгало от переполнявшего его счастья.

Он понял, что сегодня Марта останется с ним. До утра…

…Господи, какая у нее мягкая, бархатистая кожа!..

Марта-Анхелика Рохас выглядела гораздо моложе своих тридцати двух лет. Невысокая, но приятно сложенная, светловолосая и отчаянно голубоглазая, она мало походила на кубинку. Было в ее внешности что-то североамериканское. А может быть, даже античное. Наверное, такой была богиня любви Афродита…

…Марта пришла к Фиделю полгода назад, спустя три дня после той самой встречи с Эрнесто. Разговор с Эрнесто состоялся серьезный, и, прощаясь, тот настоятельно советовал Фиделю взвесить все как следует, прежде чем принимать решение, которое может не только изменить его жизнь, но и отнять ее. Но Фидель оставался непреклонен: его место — среди Сопротивления.

— У меня свои счеты с немцами, — решительно сказал он Эрнесто. — Во время вторжения я потерял отца и брата…

— Они погибли? — участливо спросил Эрнесто.

— Не знаю, — ответил Фидель, чувствуя, что к его глазам подступают слезы. — Мы вместе встречали Новый год, а потом Раулито пошел прогуляться с отцом. Как только они ушли, немцы начали бомбить Гавану. И я их больше не видел…

— Может быть, они не погибли?

— Не знаю, я ничего не знаю…

Весь ужас пережитого вновь обрушился на Фиделя, и он больше не стал сдерживать слез…

Прощаясь, Эрнесто крепко пожал Фиделю руку и сказал, что, скорее всего, они больше не встретятся, так как нужно соблюдать конспирацию. На недоуменный вопрос Фиделя, что же ему теперь делать, Эрнесто ответил, что пришлет человека, связного, через которого Фидель будет не только держать связь со штабом Молодежного Сопротивления имени Хосе Марти, но и получать задания.

Ожидание связного затянулось на три долгих дня, в течение которых Фидель не находил себе места. Он было подумал, что Эрнесто не поверил в его искренность, когда Фидель говорил, что у него к немцам свои счеты. Но неужели Эрнесто решил, что ему нельзя доверять? Фидель готов был бежать в Старую Гавану, в особняк на улицу Обиспо, где собирались подпольщики, чтобы убедить Эрнесто в неизменности своих стремлений.

Однако Фидель понимал, что если начнет искать Эрнесто, то подведет не только его, но и своих новых товарищей по борьбе. Он не должен поддаваться порывам, пусть и благородным. Ведь подпольная борьба — это не игра в бесстрашных героев Александра Дюма или Фенимора Купера, а реальная, наполненная настоящими, а не выдуманными опасностями жизнь.

Жизнь, которая может прерваться внезапно.

Так что Фиделю оставалось только одно — набраться терпения и ждать связного. Он старался не думать о том, что будет, если тот не придет. Это будет означать только одно — Эрнесто действительно не поверил Фиделю.

Через три дня связной наконец-то появился. Им оказалась Марта…

Девушка сразу приглянулась Фиделю. С дерзко вздернутым кверху веснушчатым носиком, вызывающе одетая в белую юбку выше колен, в ситцевую майку на бретельках, сквозь ткань которой притягательно просвечивали две черные капли сосков, она излучала бездну обаяния. От нее исходил какой-то неземной, чарующий свет, им лучились ее озорные голубые глаза, напоминая о прежней мирной жизни, когда можно было никого и ничего не бояться.

Было видно, что Марта сознательно противопоставляла себя серой обыденности оккупационных будней. Марта была такая легкая, воздушная, как девочка-подросток, и улыбалась так белозубо, так призывно, что Фидель забыл на время, что в Гаване и на всей Кубе хозяйничают немцы. «Если в подполье все девушки такие, — метеором пронеслась теплая мысль, — то я согласен всю жизнь оставаться подпольщиком…».

Марта, которая, конечно же, сразу заметила, какое впечатление произвела на молодого парня, передала Фиделю приказ Че — такой было подпольная кличка Эрнесто.

Че планировал провести дерзкую вылазку — закидать самодельными бомбами полицейский участок на Двадцать Третьей улице. Фидель же должен был в определенное время прогуливаться по вечернему Прадо, наблюдая за обстановкой. В случае опасности он был обязан подать условный сигнал: остановиться у витрины ресторана «Ла-Регла» и закурить сигару. Кому предназначался сигнал, Фидель не знал, но Марта уверила, что тот, кому он адресован, непременно увидит условный знак. Задание показалось Фиделю очень легким — он до дрожи в коленках боялся, что ему сразу же поручат задание подложить бомбу у входа в комендатуру или застрелить самого коменданта. Боялся — и в тоже время надеялся именно на это.

Впрочем, до условных сигналов дело так и не дошло. Зато Фидель провел чудесный вечер с Мартой, которая изъявила желание сопровождать его. Чему, конечно же, Фидель был несказанно рад, особенно тому, что произошло между ними в первую же ночь…

…За два часа до назначенного времени Фидель и Марта прогуливались по Прадо. Они не привлекли внимания немецких патрулей — до начала комендантского часа было еще далеко, и главная улица Гаваны, мало пострадавшая от бомбардировок, была заполнена горожанами. Кто-то, не спеша, мирно прогуливался по «кубинскому Бродвею», другие сидели в небольших кафе, расположенных прямо посреди тротуара. Призывно горели витрины небольших магазинчиков, приглашая покупателей обменять рейхсмарки на разные ненужные безделушки. Работали варьете и ресторанчики. Играли уличные музыканты. Ну а жрицы свободной любви стояли почти на каждом перекрестке. Такая вот иллюзия мирной жизни…

Молодые люди гуляли больше часа — они даже успели посидеть в небольшой кофейне и выпить по чашечке кофе.

Кофе оказался слишком горьким и несладким — сахар, как ни странно, с приходом немцев исчез из продажи. В ответ на справедливое возмущение Фиделя хозяин заведения — плюгавенький человечек лет сорока, плешивый, с бегающими маленькими, как у свиньи, глазками цвета застоявшейся болотной воды — лишь печально развел костлявыми руками и угрюмо обронил виноватым фальцетом:

— Так война ведь…

С этим было трудно не согласиться. Фидель и Марта благоразумно не стали развивать дальше скользкую тему — оба понимали, что хозяин кафе мог оказаться осведомителем гестапо.

Когда стрелки часов остановились на шести вечера, Марта неожиданно сказала:

— Ну все, можешь идти домой.

— А как же это… операция? — Фидель поднял на девушку глаза, в которых читалось сожаление вперемешку с недоумением.

— Отменяется, — сухо произнесла она.

— Откуда ты знаешь? — удивился Фидель.

— Знаю, — отрывисто бросила Марта.

И пока Фидель осознавал услышанное, она исчезла, словно растворилась в сгущавшихся сизых сумерках. Однако три часа спустя Марта пришла к нему домой и объяснила то, о чем Фидель смутно догадывался: подпольщики и не собирались громить полицейский участок, — сегодня, по крайней мере.

Просто Эрнесто решил проверить новичка, пронаблюдать за ним: не побежит ли тот в гестапо, не выдаст ли связника, через которого можно было бы выйти на штаб подполья.

Фидель ничуть не обиделся, понимая, что Че не хотел рисковать ни своей, ни жизнью своих товарищей. Наверняка, пока Фидель гулял под руку с Мартой по Прадо, пока они сидели в кофейне, за ним наблюдал десяток внимательных глаз.

Обиды он не испытывал, однако неприятный осадок остался. Но спустя полчаса ничего это уже не имело никакого значения, потому что Фидель и Марта снова были вместе. Как и вчера, в первый день их знакомства, когда они вдруг бросились в объятия друг друга. Как и накануне, она ушла от любимого лишь под утро, когда закончился комендантский час.

И Фидель, часто вспоминая их первую ночь, так и не мог вспомнить, кто же из них сделал первый шаг к близости. В памяти запечатлелись лишь несколько ярких, как огненная вспышка шаровой молнии над заливом, которую Фидель видел, когда ему было одиннадцать лет, мгновений, похожих на сказочный, волшебный сон.

…Марта, легко освободившись от одежды, жадно целует его сухие губы, исступленно касаясь его языка своим, острым и твердым, как осиное жало. Но если жало осы причиняет жгучую боль, то язычок Марты доставляет неземное блаженство. И Фидель, тяжело и отрывисто дыша, едва успевает отвечать на ее настойчивые поцелуи…

…Девушка, похожая на стремительную пантеру, гибкую и сильную, извивается, как змея, меняющая кожу, в его объятиях, не зная усталости, и не позволяя устать Фиделю…

…и вот их тела слились воедино, и кружатся в хороводе среди разноцветных звезд, и, кажется: еще немного — и ты поймешь не только сокровенный замысел Творца Миров, но и сам станешь этим Творцом, и тебе по силам будет создать новую Вселенную…

Фиделю шел восемнадцатый год, и он не был новичком в постельных утехах. Его первыми женщинами стали сверстницы, жившие по соседству. Рано созревшие под знойными лучами тропического солнца, они жаждали вкусить запретный плод еще в раннем отрочестве. С одной из таких смуглянок Фидель и потерял невинность в неполные четырнадцать лет. Кажется, ее звали Карменсита. А может быть, Аделина. Или Роза-Мария… разве их всех упомнишь! Но его первая женщина, несмотря на юность, прекрасно разбиралась в премудростях секса не только теоретически, а хорошо знала, что нужно делать, чтобы мужчина получил удовольствие. Особенно если новичок еще совсем ничего не умеет…

Еще помнил Фидель, что была она пышнотелой и полногрудой, и ее матово-смуглая кожа пылала жаром под его неуверенными прикосновениями.

Впрочем, Фидель оказался способным учеником, он все схватывал буквально на лету. Да и природа наделила парня не только высоким ростом, но и смазливой мордашкой, поэтому от девчонок отбоя не было, они так и липли к нему. Фиделю нравилось ловить томные девичьи взгляды, нравилось чувствовать себя первым парнем в Бирано — маленьком городишке в провинции Ориенте, на востоке острова, где он жил вместе с отцом в семейном поместье. Отец, будучи ревностным католиком, крайне отрицательно относился к амурным похождениям своего отпрыска и не раз устраивал ему выволочки, призывая на непутевую голову сына все небесные и земные кары. Фидель же, как водится, молча выслушивал родительские наставления, всем своим удрученным видом стараясь показать, что он немедленно станет на путь исправления. Но как только отец заканчивал читать нотации, Фидель убегал на свидание с очередной подружкой.

Кончилось тем, что отцу все это надоело, и он велел сыну немедленно собирать вещи и отправляться в Гавану — набираться ума-разума в закрытом католическом коллехио — так по-испански назывался колледж — для мальчиков.

Спорить с отцом порой было совсем не безопасно — в его жилах текла кровь горячих испанских идальго, так что если старший Кастро что-то решил, то так оно и должно быть, пусть даже мир перевернется, а день и ночь поменяются местами. Отец решил, что в Гаване Фидель глубже поймет смысл Священного Писания и станет жить по Заповедям Господним, одна из которых гласит: «Не прелюбодействуй!»

Однако отец так и не понял, что, отправив непутевого сына в Гавану, он тем самым отнюдь не наказал Фиделя, а наоборот — оказал ему неоценимую услугу, за которую тот обещал благодарить драгоценного родителя по гроб жизни. Ведь Бирано — городок небольшой, можно сказать, большая деревня, где жители либо знакомы друг с другом, либо являются близкими родственниками. А Гавана — столица, огромный мир, который и за год не постигнешь. А сколько по улицам и набережным Гаваны ходит красивых девушек! А сколько там тихих, укромных местечек, где можно уединиться с горячей, готовой на всё, чикитой…

Так что Фиделя ничуть не угнетало то обстоятельство, что он учился в католическом коллехио. И хотя порядки в этом учебном заведении излишней либеральностью не отличались, весьма напоминая казарменные, однако свободного времени у Фиделя оставалось много. И на чтение книг, которые с большой натяжкой можно было назвать богословскими трудами, и на веселые пирушки с новыми друзьями. А два раза б неделю, в субботу и воскресенье, учащихся и вовсе отпускали за монастырские стены, и Фидель тогда пускался во все тяжкие, умудряясь за вечер осчастливить своим вниманием не одну девицу.

Но когда в жизнь Фиделя вошла Марта, он понял, что был глупым мальчишкой, который лишь по малолетству считал себя крутым мачо. Марте было уже за тридцать, она была опытной женщиной, умелой любовницей, и, кроме того, умным, интересным собеседником. В ее жарких объятиях Фидель впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, а долгие разговоры о жизни, которые они вели и до, и после, а порой и вместо «этого», помогали восемнадцатилетнему парню понять и себя, и окружающий мир. Только общаясь с Мартой, Фидель понял, что женщина — это не только бездушная машина для удовлетворения мужских желаний, но и личность со своим внутренним миром.

Фиделю уже не хотелось неумелого и однообразного «пиха» с рано созревшими «doncellas» — малолетними девицами, которые умеют только слюняво целоваться, с готовностью снимать исподнее и непристойно раздвигать ноги, оставаясь при этом холодными пальмовыми бревнами. И говорить с ними совершенно не о чем. Встретились, сделали всё по-быстрому — и разбежались в разные стороны, чтобы уже больше никогда не встречаться.

Свидания с Мартой заражали Фиделя энергией на несколько дней вперед. Он чувствовал себя готовым на любые подвиги. Ему казалось, что он может своротить горы… Однажды Фидель бросил гранату в машину с немецкими солдатами — прямо на людной улице, посреди бела дня, и сумел уйти от погони, затерявшись в развалинах Старой Гаваны. В другой раз, прогуливаясь по Центральному парку, Фидель столкнулся с белобрысым немецким солдатиком, совсем еще мальчишкой, который на ломаном испанском попросил у него прикурить. При этом он заискивающе улыбался, словно чувствовал себя виноватым, что явился на кубинскую землю незваным гостем. Фидель дал «прикурить» — разбил ребром ладони кадык. Это было спонтанное решение, в котором не был задействован разум, скорее импульс, но Фидель ни разу не пожалел о содеянном. Парнишка был немцем, а значит — врагом. А врагов нужно уничтожать любыми способами.

Фидель не знал, любил ли он Марту. Скорее всего, любил. Иначе как объяснить, что ему ничего не хотелось делать, когда долго ее не видел. Он мог целыми днями лежать на жестком топчане, разглядывая низкий потолок, забыв не только о еде и сне, но и о том, что его родина стонет под пятой оккупантов. В такие моменты внешний мир переставал существовать для Фиделя. Он думал только об одном: скорее бы пришла Марта. А иногда, так и не дождавшись любимой, Фидель, словно сомнамбула, выбирался из своего убежища и, влекомый не подчиняющейся разуму силой, шел в Центральный парк, где договаривался с дежурившими там путанами, и на несколько дней исчезал. Ему нравились такие многодневные загулы, однако после того, как приходил в себя и, ужаснувшись, убегал из притонов, оставив жрицам любви все наличные деньги, он чувствовал себя больным и разбитым. Чтобы восстановить силы, приходилось сутки пролежать без движения, без единой мысли, в прострации.

И только когда Марта приходила, Фидель возвращался к реальности, был снова готов жить и бороться.

Фидель знал, что он был не единственным мужчиной у Марты, и это порой сильно угнетало его.

Девушка работала в стриптиз-баре на Прадо. Танцевала для посетителей. Не только для немцев, но и для кубинцев, которые вынужденно смирились с их присутствием на острове, и жажда развлечений поборола прежние страхи перед захватчиками. Да и оккупационная комендатура всячески поощряла открытие увеселительных заведений.

Фидель догадывался, что Марта там не только танцевала.

— Ты спишь с другими мужчинами, — как-то упрекнул подругу Фидель, когда они лежали рядом после накрывшего их урагана страсти, касаясь друг друга горячими, потными телами и медленно приходя в себя.

Марта повернула к Фиделю смуглое лицо.

— Я люблю спать с мужчинами, — грудным голосом прошептала она на ухо Фиделю, обжигая его щеку горячим дыханием.

— Но ты спишь с гансанос, — хмуро произнес Фидель, чуть отстраняясь от Марты.

— А что делать? — грустно вздохнула Марта, доверчиво положив голову на покрытую жесткой растительностью грудь Фиделя. Легкие волны ее волос накрыли переносицу, и Фиделю страшно захотелось чихнуть. — Мне приходится спать с гансанос, — снова вздохнула она, но Фидель почувствовал томную наигранность в ее тихом, интимно звучавшем голосе. — Но из всех мужчин я предпочитаю кубинцев. А из всех кубинцев я отдаю предпочтение одному высокому парню с большими черными глазами…

Фидель ощутил на своем животе щекотное прикосновение ласковых пальчиков Марты. Она провела мягкими, как у котенка, подушечками по жесткой дорожке волос, которая начиналась у пупка, и уверенная ладошка Марты медленно поползла дальше, вниз…

— Мужчины болтливы, — говорила она, уже стоя в дверях. — Порою очень болтливы. Если их как следует завести, они после всего могут рассказать массу интересного… Учти это на будущее, мой Фиделито! — Марта нежно провела мягкой ладошкой по его небритой щеке.

Фидель грубо схватил девушку под острый локоток, больно сжал:

— Ты хочешь сказать, что спишь с гансанос ради свободы Кубы?

Марта незаметным движением освободила свой локоть из цепких пальцев Фиделя и спокойно произнесла, глядя ему прямо в глаза и улыбаясь ровными жемчугами зубов:

— Я же сказала тебе, люблю спать с мужчинами…

И пока Фидель соображал, что ответить, Марта обвила руками его шею и страстно прильнула к его губам — так путник, идущий через знойную пустыню приникает к студеной родниковой воде, что течет через одинокий оазис среди желтых песков.

Поцелуй, как всегда, был обжигающим, как лучи тропического солнца, и нежным, как легкий бриз, прилетевший с моря, и у Фиделя не нашлось никаких слов для достойного ответа.

Марта ушла от Фиделя в пятом часу утра, когда комендантский час еще не закончился, и был риск нарваться на немецкий патруль, но ей нужно было успеть навестить еще шестерых человек, о которых Фидель не знал ничего, даже их имен. Ему было известно только одно: эти люди также состоят в Молодежном сопротивлении имени Хосе Марти. Возможно, среди них были и мужчины, с которыми Марта спала, однако Фидель не посмел спрашивать об этом девушку. Захочет — когда-нибудь сама расскажет…

Фидель очень любил Марту и не хотел терять ее, а потому, скрепя сердце, смирился с ее непостоянством. Марта, чтобы исключить все недомолвки, которые могли бы повредить их отношениям, как-то сказала ему: «Я тебя очень люблю, ты для меня — первый среди всех, но ты никогда не будешь единственным».

…Сегодня Фидель и Марта не занимались любовью — просто лежали рядом, даже полностью не раздевшись, на узком и жестком топчане, лицом к лицу, касаясь друг друга знакомыми до мельчайших подробностей телами, и чувствовали себя счастливыми. То есть счастливым ощущал себя Фидель, потому что с ним рядом была любимая женщина. И в то же время его не покидало предчувствие, что он видит Марту в последний раз…

— Сегодня я не собиралась долго задерживаться у тебя, — прошептала Марта, проводя острым носиком по небритой щеке Фиделя. — Но не смогла просто так уйти…

Сквозь неплотно прикрытые ребристые жалюзи в комнату пробивались узкие клинки мягкого желтого света. Это хозяйничала луна, которая вступила в фазу полнолуния. Золотистый отсвет бесцеремонно накрыл точеное плечико Марты, и Фидель торопливо провел ладонью по бронзовой от загара коже девушки, словно хотел согнать непрошеного визитера. Но световое пятно и не собиралось покидать насиженного места. Плечо Марты было живым и теплым, и холодному лунному лучу, видимо, хотелось чуточку согреться.

— Ты жалеешь о чем-то? — тихо спросил Фидель.

Марта положила голову ему на плечо, и Фидель снова почувствовал сладкий запах лаванды — то пахли ее мягкие волосы.

— Наверное, я плохая подпольщица, раз не могу отказаться от некоторых слабостей, — задумчиво произнесла Марта. — Но я, в первую очередь, — женщина, а уж потом борец с гансанос. Мы все в первую очередь мужчины и женщины, а уж потом…

Марта криво усмехнулась, сморщив курносый носик, чуть приподнялась на локте. Полотняная накидка, служившая им одеялом, сползла с девушки, открывая взору Фиделя две маленькие аккуратные груди, как у девушки-подростка.

— Как ты думаешь, что с нами будет? — спросил Фидель.

— Ты же знаешь, что я… — начала было Марта, но вдруг осеклась. И посмотрела на Фиделя сверху вниз. В ее взгляде было ожидание, и Фидель медленно провел указательным пальцем по податливо мягкой, и в тоже время упругой выпуклости. И услышал частые толчки сердца, скрытого частоколом ребер. Фидель бережно накрыл ладонью маленький островерхий холмик, а другой рукой обнял женщину за плечи, привлекая к себе. Ему было приятно ощущать это невесомое, но вызывающее неистовое желание близости, прикосновение.

— Не надо, — тихо, но твердо сказала Марта, освобождаясь из его объятий. — Не сегодня…

Она встала с топчана, оставив Фиделя лежать одного. Лунные блики, прорываясь сквозь створки жалюзи, скакали по ее обнаженному телу, которое сейчас еще больше напоминало мраморную скульптуру. Фидель лежал на жестком топчане и смотрел на любимую женщину, на ее стройные, точеные ноги, на изящные тонкие руки, на невысокую грудь, на поджарый, как у волчицы, живот, на кудрявый треугольник мягких, как шелк волос внизу живота — и чувствовал, как в каждую клеточку его тела вползал необъяснимый страх, липкий, как кровь на мостовой. Фидель никак не мог понять, чего же он так боится, страх засел где-то в желудке, охватывая внутренности холодными щупальцами, парализуя не только ощущения, но мысли и чувства.

Марта медленно, словно о чем-то задумавшись, подошла к окну, у которого стоял колченогий стул, на гнутую спинку которого была наскоро брошена ее одежда. Натянула полосатую кофту, застегнула юбку. Порывисто обернулась к Фиделю — и его тело вновь пронзила быстрая волна ледяного холода. Он увидел, что в небесно-голубых глазах Марты сидит страх. Такой же, что терзал сердце и самого Фиделя.

— Знаешь, мне иногда кажется, что мы живем в призрачном мире, — хрипло произнесла Марта, тяжело падая на стул и нервно закуривая. — Что мир, окружающий нас — иллюзия. Декорации, построенные для съемок фильма или постановки какого-то бродвейского спектакля. А за декорациями, — она обвела перед собой зажатой в пальцах дымящей сигаретой, — скрывается пустота, потому что на самом деле ничего, кроме этих декораций, не существует. Как не существует и нас самих, потому что мы всего лишь придуманы кем-то…

— Я плохо понимаю тебя, Марта, — Фидель тоже встал с топчана, поспешно натянул брюки.

— Я не знаю, как это объяснить… — Марта крепко затянулась, затем выпустила в потолок сизую струйку дыма. — Понимаешь, иду я сегодня по Малекону, и вижу немецкий патруль. И у меня возникает какое-то странное чувство… словно кто-то, сидящий внутри меня, говорит мне, что этого не может быть. Не может быть потому, что на самом деле нет никакой оккупации, как нет и самой войны. То есть война, конечно же, есть, но она идет где-то очень далеко от нас, в Европе и в России, но не у нас…

— Ты просто устала, — Фидель подошел к девушке, положил ей руки на плечи. И почувствовал, как напряглась Марта. — Устала ходить по лезвию ножа.

— Да, я устала, — легко согласилась Марта. — Устала, Фиделито!..

Марта шумно выдохнула, и вверх снова взвилась струйка дыма.

— Мне нужно отдохнуть, но мне кажется, что отдых ждет меня только в могиле. Если она будет, эта могила. А то ведь мое тело могут просто сбросить в море, как кинули ребят из пятерки Санчеса. На корм акулам… — она горько усмехнулась.

— Откуда столько пессимизма, Марта? — Фидель попытался обнять женщину, но она выскользнула, как угорь, из его объятий. И, встав со стула, уткнулась лбом в оконные жалюзи.

— Мне кажется, сегодня многое должно решиться, — тихо сказала Марта. — Сегодня мы будем клеить листовки, и я не знаю, чем все это закончится…

Фидель знал, что в тяжелой парусиновой сумке, которую приволокла она, находились листовки с призывом Батисты подниматься на борьбу за свободу и независимость. По словам Марты, Че, который, как и многие молодые кубинцы, включая и самого Фиделя, недолюбливал сбежавшего во время немецкого вторжения диктатора, сначала категорически отказывался работать на Батисту. Однако, как рассказывала Марта, нашлись «очень влиятельные люди», которые прозрачно намекнули неистовому Эрнесто, что те, кто не согласится подчиняться их приказам, будут уничтожены как предатели кубинского народа. Но это еще не все: пройдет слух, что Че был тайным осведомителем гестапо. И его честное имя будет опорочено навсегда. Эрнесто, стиснув зубы, согласился, чтобы отныне Молодежное подполье имени Хосе Марти действовало исключительно под руководством батистовцев.

— Мне кажется, — после недолгого молчания продолжила Марта, — что наша борьба не имеет никакого смысла. Куба под немцами уже почти год, и если раньше обыватель настороженно относился к «новому порядку», то сейчас почти не осталось недовольных. Немцы особо не лютуют, как в самом начале, и обыватель перестал опасаться за свою жизнь. В Северо-Американских штатах идут тяжелые бои, но кубинцев это мало волнует — наоборот, обыватель искренне радуется тому, что немцы как следует всыпали спесивым янки. Для многих кубинцев Штаты — синоним прошлого рабства… Да, я думаю, что еще год-два — и Америка окажется под сапогом Гитлера. Если уж сталинская Россия, на которую так уповал Че, не выдержала вторжения, то и янки не смогут долго сопротивляться. Пока на Севере будет идти война, на Кубе наладится мирная жизнь, и все забудут ужасы первых недель оккупации. И в этой новой жизни не останется места подполью. Нет, я говорю не о том, что нас разгромят и уничтожат — хотя и это не исключено. Просто немцам удастся переманить на свою сторону обывателя, который будет сыт и уверен в завтрашнем дне, а потому смирится с тем, что Куба станет частью Третьего Рейха. А подполье… Подполье исчезнет само собой. Большинство из тех, кто пришел в Сопротивление, повинуясь романтическим устремлениям юной души, в один прекрасный день поймут, что жить можно и при немцах, не рискуя жизнью. Немцы не мешают обывателям наслаждаться мелкими радостями, как-то курение сигар, потягивание гаванского рома и занятия сексом. Выяснится, что оккупация не мешает обывателям работать и зарабатывать, не мешает веселиться и отдыхать. Не все, конечно, превратятся в подобных соглашателей… Вот Че никогда не смирится, это точно. Он — прирожденный революционер. Эрнесто ненавидит обывателя, для которого жизнь дороже свободы. И тот столь же искренне ненавидит Че. Вернее, не самого Че, потому что большинство обывателей ничего не знают о нем. Обыватели ненавидят таких людей, как Че, потому что Че мешает им быть обывателями. А обывателям не нравится, когда им мешают жить, как они хотят. И они сделают все, чтобы Эрнесто не было. Они выдадут его гестаповцам, или сами расправятся с ним. Че погибнет, так или иначе. А вот такие, как мы, для кого важнее все-таки спокойная жизнь, а не борьба, останутся. Мы выживем и в конце концов превратимся в примерных обывателей, которые не станут шарахаться при виде немецкого патруля, а спокойно пройдут мимо, а если их остановят, с готовностью предъявят документы, выданные в комендатуре…

Марта замолчала. Сигарета в ее руке давно уже погасла, девушка совсем забыла о ней.

— Напомню тебе: я потерял отца и брата, — играя желваками на побледневших щеках, проговорил Фидель. Он никак не мог понять, что произошло с Мартой, которая так же, как и он, ненавидела немцев. Очевидно, она действительно очень устала.

— Я знаю: это твоя боль…

— Поэтому я и не хочу, чтобы на Кубе хозяйничали гансанос! — крикнул Фидель, рубанув воздух ладонью.

— Немцы тоже люди, — с тихим вздохом заметила Марта. — И под ними живет уже половина мира. И не везде плохо живет…

— Ты не права, — горячо проговорил Фидель. — И сама это знаешь. Мы оба не хотим, чтобы на острове хозяйничали немцы!

Фидель сказал это твердо, поскольку ему очень не нравилось, что говорила Марта, хотя ее слова почему-то показались Фиделю убедительными, заронив в глубокие лунки его души зерна сомнения.

Но он не мог согласиться с Мартой! Он не имел права соглашаться с ней! Марта никого не потеряла во время вторжения, а он, Фидель, остался без отца и брата, без тех, кого очень любил. И он не имел морального права стать простым обывателем.

— Я тоже не хочу, — сказала Марта, — превратиться в обывателя.

— Тогда я не понимаю тебя…

Марта резко обернулась, и Фидель увидел ее усталые глаза.

В полумраке комнаты глаза девушки казались темными, как омуты. И в их глубине плескалась боль, которая не находила выхода.

— Думаешь, я сошла с ума? — слабым голосом произнесла Марта. В полутьме ее лицо выглядело неживым, словно у восковой куклы. — Или ты думаешь, что я сломалась, и решила уйти из борьбы? Нет, Фиделито, я просто разочаровалась в людях. Разочаровалась в кубинцах, которые смирились с оккупацией. Смирились настолько, что теперь сдают своих соотечественников гестаповцам. Ведь почему погиб Санчес и его ребята? Их выдали… Мне горько и обидно, до глубины души, что кубинцы, самый свободолюбивый и гордый народ Латинской Америки, молча согласились на роль людей третьего сорта. Честно говоря, я с трудом верю, что Куба породила Хосе Марти и Антонио Масео. Сомневаюсь, что пятьдесят лет назад кубинский народ, как один человек, поднялся на борьбу и выгнал испанских колонизаторов. Не верю, что кубинцы, не щадя жизней, боролись с янки, которые пришли на остров сразу после испанцев и попытались превратить нашу страну в свою вотчину.

— Янки сейчас труднее, чем нам, — осторожно заметил Фидель. — Они теперь по одну сторону баррикад с нами.

— Ирония судьбы! — горько усмехнулась Марта. — Ты ведь помнишь, как год назад, когда пришли немцы, мы ждали, что янки вот-вот начнут штурм Гаваны. Нас ужасали американские бомбардировки, когда были разрушены многие наши города, но все понимали, что такова цена будущей свободы. Цена освобождения Кубы от власти Гитлера… Мы и теперь с надеждой прислушиваемся к любым новостям с севера, с нетерпением ожидая, когда же янки соберутся с силами и погонят немцев от Вашингтона и Нью-Йорка. И мы боимся о том, что произойдет, если Америка будет окончательно сломлена…

Марта замолчала, словно переводя дух. Как сомнамбула, она пересекла узкое пространство комнаты, села на топчан, сцепив пальцы рук на коленях.

— Я очень устала, — тихо призналась Марта. — Извини, если наговорила тебе много лишнего. Но ты же меня не выдашь? — она попыталась улыбнуться, но вместо милой улыбки вышла кислая гримаса.

— Да что уж, — пожал плечами Фидель.

— Тогда до встречи, — она рывком поднялась с топчана и застыла, как-то по-особенному глядя на Фиделя, словно хотела что-то сказать ему, но почему-то никак не могла решиться.

— До встречи, — он медленно подошел к девушке, вопросительно посмотрев ей в глаза. И, видимо, нашел в их голубизне ответ на свой немой вопрос.

Фидель нежно обнял Марту и осторожно, словно опасаясь, что не совсем правильно понял молчаливый посыл, поцеловал в сухие губы. Марта ответила ему, и они минут пять целовались, забыв обо всех тревогах.

Но когда их губы обрели покой, к Фиделю вернулись его прежние страхи, и он вдруг снова подумал о том, что они видятся в последний раз, и этот поцелуй был прощальным.

— В следующий раз я останусь до утра, — пообещала Марта, но Фидель чувствовал, что она и сама не верит своим словам.

— Когда тебя ждать? — совершенно обыденно спросил он.

— Не знаю, — Марта все-таки смогла улыбнуться. — Когда получу новый приказ Че…

— А без приказа не придешь?

— Не знаю. Скорее всего, нет. Эрнесто приказал соблюдать осторожность и без надобности не светиться.

— А как же листовки?

— Это не его инициатива, — быстро сказала Марта.

— А чья?

— Батистовцев. То есть Объединенного штаба сопротивления… Так это, кажется, сейчас называется.

— Объединенный штаб… — задумчиво проговорил Фидель. — Кого он объединяет?

— В принципе, все разрозненные подпольные группы.

— А много их, этих групп?

— Не знаю. Эрнесто считает, было около десятка. Но большинство выследило и уничтожило гестапо. Эрнесто опасается, что объединяться скоро будет не с кем. Кроме батистовцев, у которых больше возможностей, в том числе и финансовых.

— Мне кажется, объединение — это неплохо, — осторожно заметил Фидель.

— Не знаю, Фиделито, не знаю, — закрыв лицо руками, проговорила Марта. Фиделю показалось, что она, взрослая женщина, была готова разрыдаться, как ребенок. — Я ничего не знаю. И еще очень боюсь. За себя, за тебя, даже за Эрнесто. Я даже не знаю, когда я снова увижу тебя…

— Может, все-таки завтра? — Фидель вопросительно посмотрел на девушку.

Она окатила Фиделя нежным, но тревожным взглядом, и сказала:

— Не знаю. Все-таки нужно соблюдать осторожность…

— Понятно, — вздохнул Фидель. — Но ведь если ты придешь ко мне просто как женщина, разве гестапо что-нибудь заподозрит?

— Откуда мне знать, Фиделито? — Марта вымученно улыбнулась. — Просто мне кажется, что мы еще не скоро сможем быть просто мужчинами и женщинами… Так что буду ждать приказа Че.

— Надеюсь, ты его получишь очень скоро, — Фидель тоже попытался улыбнуться, однако губы не слушались, словно были чужими. — Кстати, как там Че? Где он сейчас?

— Не скажу, — сразу посуровела Марта, и Фидель понял, что сморозил глупость. Она ничего не сказала бы, даже если знала бы точный адрес Че. Но это к лучшему, ибо Фидель не был уверен, что если его возьмет гестапо, он сумеет выдержать пытки…

— Ты права, — коротко ответил он. И не удержался от вопроса, который интересовал его очень давно: — Ты спишь с Че?

— Какой же ты еще глупый, Фиделито! — засмеялась Марта, и легко упорхнула в глухую южную ночь.

Проводив Марту, Фидель вернулся в комнату, отворил скрипучие створки платяного шкафа и выудил из-под груды разного тряпья, большей частью оставшегося от предыдущих хозяев, портативный американский радиоприемник, найденный в руинах Старой Гаваны.

Приемник, если его как следует потрясти, работал вполне сносно.

Плюхнувшись на топчан, который еще хранил тепло тела Марты, Фидель, возбужденно крутнув черную ручку настройки, поймал Вашингтон. Как раз передавали военную сводку…

Немцы продолжали ракетный обстрел блокированного с суши и моря Лондона.

В Северной Африке танковый корпус генерала Роммеля вел бои в Гизе, на подступах к Каиру.

В России после тяжелых боев оставлен Староволжск — последняя преграда на пути к Москве, а на юге страны фельдмаршал Паулюс, несколько недель назад прорвавший Сталинградский фронт, вышел к побережью Каспия.

Японская палубная авиация совершила очередной рейд на Канберру и Сидней.

На Южно-американском театре военных действий без перемен — объединенный экспедиционный корпус Германии и Аргентины ведет позиционные бои на подступах к Рио-де-Жанейро.

В Боливии и Перу ширится партизанское движение против германо-аргентинских оккупантов.

Тихоокеанское и атлантическое побережья Северо-Американских штатов блокировано объединенными военно-морскими силами Германии, Японии и Аргентины. В полночь интенсивным бомбардировкам были подвергнуты Вашингтон, Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Противник вновь использовал ракеты большой разрушительной силы — «Фау-3». Среди мирного населения есть убитые и раненые. В Нью-Йорке несколько японских летчиков-камикадзе в очередной раз таранили небоскребы. На этот раз протаранили Эмпайр-Стейт-Билдинг, небоскреб рухнул, под обломками, погибли сотни людей.

На юге страны немецкие и японские войска остановлены на «линии Рузвельта»: Даллас — Литтл-Рок — Мемфис — Атланта — Шарлотт — Веллингтон. Идут тяжелые позиционные бои…

Фидель раздраженно выключил приемник, убрал его под топчан. Марта права: кажется, еще немного, и весь мир падет к ногам победителей. Как тут не разочароваться в жизни, не впасть в жуткую депрессию?

Тем более что про Кубу в новостях — ни полслова!

А о чем говорить, если Куба давно уже — с весны 1942 года — является глубоким немецким тылом?

И немцы превратили остров в неприступный бастион…