Владимир Царицын
ДВЕРЬ
Оказалось, что Дверь видели только трое из жителей деревни, да и то, третьему из очевидцев Дверь могла и померещиться. Этот третий очевидец, пастух давно не существующего колхозного стада, Прокоп Андреевич в момент беседы с Филом, приехавшим в Прасковьино выяснить, существует ли Дверь действительно или это выдумка местных жителей, находился в состоянии не совсем адекватном. Проще говоря, он был пьян. Почти в стельку, еле языком ворочал.
Собственно говоря, как Филу сообщили односельчане Прокопа Андреевича, пастух был пьян всегда. Совершенно непонятно, где пастух разживается спиртным. Самогонку в деревне никто не гнал — Фил не ощутил ни запаха сивухи, ни дымков подозрительных не заметил, никого кроме пастуха пьяным не видел. Да и вообще, негде местным жителям покупать сахар и дрожжи для производства этого напитка. Дело в том, что в Прасковьино магазина не наблюдалось, вернее, он был когда-то, но сейчас отсутствовал. Здание магазина — снятый с колес железнодорожный вагон с белой масляной надписью по краю крыши — «сельпо» — слегка накренилось на один бок, двери были сняты с обоих концов вагона, а стекла в окнах выбиты.
Вокруг бывшего сельпо бродили тощие грязно-белые куры, безуспешно разыскивающие среди старого пыльного гравия что-нибудь съестное. Петуха среди них Фил не заметил. Наверное, петух оказался умнее своих наложниц и сообразил, что там, у вагончика ничего нет. Люди в магазин не ходят, а значит, и еде взяться неоткуда.
Ближайший магазин, где можно было купить водки или еще чего-то спиртного или хотя бы того, из чего можно это спиртное изготовить, находился в двадцати восьми километрах от Прасковьино, в райцентре. Фил сомневался, что старый пастух в состоянии более или менее регулярно мотаться в райцентр за водкой.
Фила отправили в эту глухомань на разведку, разобраться, так сказать на месте и дать отмашку собирать экспедицию, если информация будет соответствовать действительности. Самому было строго-настрого приказано никуда не лезть (мало ли что?), сидеть в Прасковьино и ждать подхода группы уфологов с оборудованием. Если же Дверь окажется очередной мулькой, Филу надлежало вернуться и, скоренько собравшись догонять группу, уехавшую в Псковскую область неделю назад для установления контакта с диковинным лесным зверем — получеловеком-полумедведем. Там тоже информация была не очень-то достоверная, но Псковская область рядом…
В деревне Фил насчитал тридцать семь домов с подворьями, но большая часть из них пустовала. Брошенные дома со временем превратились в медленно уходящие в землю развалины с крышами, поросшими даже не кустами — деревьями. Дома походили на склепы. Заходить в них было не безопасно — крыши, которые еще держались, могли рухнуть в любой момент.
Деревня умирала. Пахотные поля, на одном из которых встал на вечную стоянку ржавый и разграбленный трактор «Беларусь», заросли кустарником и травой, поля для выпаса буйно зеленели, но пастись на них было некому. Последнюю буренку, наверное, закололи в разгар перестройки. Молодежь разбежалась, и теперь в Прасковьино вековали одни старики. У них оставались огородишки, с них и жили. Да еще куры…
Жили непонятно зачем, наверное, просто ждали конца.
— Вы точно видели Дверь, Прокоп Андреевич? — Фил решил на следующий день еще раз попытать старика.
— Чё?
— Я говорю, точно видели Дверь? Вам не привиделось?
— Ну.
— Что «ну»? Видели или нет?
— Выпить есть чё, сынок? — прохрипел отставной пастух, Фил с трудом разобрал. — Говорить не могу. В глотке того… язык застреёт. А иттить рано еще…
— Куда идти?
— Чё?
Фил вздохнул и вытащил из кармана брезентовой, видавшей виды штормовки чекушку водки. Готовясь в экспедицию, он специально взял с собой мелкую фасовку, зная по собственному опыту, что аборигены, жители подобных Прасковьино деревень, обессиленные овощной диетой быстро выходят из строя от излишне принятого алкоголя и после двухсот пятидесяти граммов перестают быть адекватными собеседниками. Да и опасно им давать больше, может организм не выдержать.
Прокоп Андреевич неуверенно и неловко свернул колпачок и жадно припал к бутылочке, как теленок к сиське. Отпив половину, крякнул, скривившись, вздрогнул всем телом. Потом аккуратно завинтил крышку, сунул бутылку в засаленный карман лопнувшего под мышками пиджака и заявил так же хрипло, но вполне членораздельно:
— Плохую нынче водку делают. Не то, чё раньше. Из заграничной пшеницы, небось, делают. А заграничная пшеница — дерьмо. Вот помню в семьдесят втором… я в армию тогда уходил… — Старик замолчал, задумался.
— Продолжаем разговор? — предложил Фил.
— Про чё?
— Про Дверь.
— А чё про неё?.. Дверь, как дверь. Ты, сынка про какую дверь?
— Про ту, о которой вы, Прокоп Андреевич мне уже рассказывали. Вчера вечером. Помните?
— А… — догадался старик, — про ту… Так рассказывал же уже, сам говоришь. Чё еще долдонить?
— Понимаете, Прокоп Андреевич, я — ученый. Уфолог. Мне про эту Дверь все знать надо. — Свою «ученость» Фил слегка преувеличил. Немного подумав, добавил: — Я еще один пузырек дам за информацию о Двери. Идет?
— Водки? Да не нужна мне твоя водка. Плохая у тебя водка.
— А что надо?
Прокоп Андреевич грустно посмотрел в сторону — на зеленые поля.
— Стадо надо. Коров, быков, телочек… Жеребенков.
— Да где ж я… — Фил беспомощно развел руками, — жеребенков вам достану?
— Это я так, — сказал пастух и замолчал. Посмотрел на золотое горлышко бутылки, выглядывающее из кармана, но пить не стал.
— Так вы видели Дверь?
Старик молча кивнул.
— И что? И какая она?
Прокоп Андреевич изобразил в воздухе нечто волнистое и, одновременно, прямоугольное:
— Огненная. С самых краев — темно-красная. Как бы малиновая. А в середке белый свет.
— А почему вы решили, что этот объект — Дверь?
— Дык! Как дверь она. — Прокоп Андреевич стал снова! чертить перед носом Фила прямоугольник. — Только ручки нет, а так — дверь и дверь. Большая, высокая. Я такую большую дверь один раз видел. В наших-то домах, в деревенских такие не ставят.
— И где вы эту Дверь видели?
— В военкомате. В райцентре. Я в семьдесят втором… Только она с ручками была, и огня вокруг нее не было.
— Я не о той двери спрашиваю, что в райцентре, — слегка разозлился Фил, — я про ту, которая якобы здесь, в Прасковьино. Которую якобы вы видели и еще двое ваших односельчан.
— А-а-а, про эту… — Пастух махнул рукой на запад, в зеленую даль лугов, погрустнел и уточнил: — Там. У самого болота. За дальним выпасом.
— А в каком часу это было?
— Нет у меня часов-то. Солнце садилось уже. Я в это время стадо в деревню гнал. Раньше…
«В девять тридцать вечера, — подумал Фил, — или около того».
Все сходилось. Не только с первым рассказом Прокопа Андреевича, но и с рассказами двух других жителей Прасковьино, видевших Дверь. Это могло быть правдой, если только они все не сговорились.
— Вы заходили в нее?
Прокоп Андреевич кряхтя поднялся с завалинки и молча ушел в дом. Он и в первый раз отказался отвечать на этот вопрос. Двое других очевидцев говорили, что нет, не заходили они туда. Испугались шибко. Дверь видели, а зайти не решились.
Почему-то Фил подумал, что старый Прокоп в Дверь заходил. Если конечно она вообще существует.
О Двери уфологи узнали от одного из бывших жителей Прасковьино Сергея Ивановича Колеватова. Здесь, в деревне оставалась у Колеватова мать. Она умерла недавно, Сергей Иванович приезжал в Прасковьино ее хоронить. Узнал про Дверь и решил сообщить в Уфологический Центр. Было решено отправить на разведку Филиппа Чугунова, или попросту — Фила, одного из молодых сотрудников Центра.
— Прокоп Андреевич! — позвал Фил. Старик не ответил. Фил взошел на крыльцо (три скрипучих ступеньки) и заглянул внутрь дома. Позвал еще раз: — Прокоп Андреевич! Можно я зайду?
Снова молчание. Фил вошел в дом. Дед стоял у грязного окна и рассматривал этикетку на чекушке.
— Прокоп Андреевич, я зайду?
Старик взглянул на уфолога, буркнул: «Зашел уже» и, приложив горлышко бутылочки к губам, забулькал. Потом вытер губы, тряхнул головой (Б-р-р!) и сел на лавку. Похлопал рядом с собой — садись, мол, чего уж — и сказал:
— Плохая водка…
Фил сел рядом.
— Совсем плохая, — уточнил Прокоп Андреевич.
— У меня коньяк есть, — сообщил Фил. Только он у меня не с собой. Там, где я остановился.
— А где ты остановился? — заинтересовался старик.
— Татьяна Никифоровна приютила.
— Так это рядом. Через три дома.
— Да, — согласился Фил, — рядом. Принести?
— Неси. Я вообще-то коньяк не очень… но… рано мне туда еще иттить…
«Куда ему все время надо „иттить“?», — думал Фил, выходя из дома пастуха. — «И почему рано?».
Вернулся он быстро, минут через пять. Кроме бутылки дагестанского коньяка «Лезгинка» Фил захватил с собой каральку сухой копченой колбасы, упаковку галет, банку консервированного ананаса и лимон.
Старик по-прежнему сидел на лавке и грустно смотрел в окно на зеленые поля для выпаса.
Прежде чем разлить коньяк, Фил взял со стола замызганный граненый стакан и чашку, черную от заварки, сходил во двор к рукомойнику и тщательно вымыл посуду. Заходя в дом, случайно задел кроссовкой одну из бутылок, строем стоявших в сенях и занимавших весь угол. Бутылка с характерным грохотком покатилась к двери. Фил нагнулся, неаккуратно взяв стакан и чашку в одну руку, и поднял бутылку, чтобы вернуть ее к собратьям. Взгляд задержался на этикетке — зеленой с надписью «Московская». Но удивило не это. Внизу шло мелкими золотыми буквами — СССР, а на обратной стороне этикетки стояла дата выработки — ноябрь 1972 года. У старого хрыча запас, что ли, с советских времен? Схоронен где-то, туда он и ходит. Но почему «рано иттить»? Потому что его клад на видном месте? Но на видных местах подобного рода клады не устраивают. Странно… И вдруг в памяти всплыло: «Вот помню, в семьдесят втором я в армию тогда уходил…». Так сколько же старому Прокопу лет, если в семьдесят втором он уходил в армию?!.
Выпили по первой. Фил плеснул помаленьку, берег старика для беседы. К ананасам и лимону пастух отнесся с недоверием, только взглянул на деликатесы, отломил кусок колбасы и стал старательно жевать.
— Жестковата колбаска, — пожаловался он, — а зубы уже того… Но ничё, как-нибудь осилю.
— А вы, Прокоп Андреевич, ананасик, — предложил Фил.
— Сам ты ананасик, — обиделся старик.
— Да я вот что имею в виду, — Фил зацепил двузубым лезвием складного универсального ножика нежно-желтый кругляш.
— А, — понял старик, — это…
— Это ананас. Вкусная штучка, между прочим. К коньяку — самое то!
— Не-а, — помотал седой головой Прокоп Андреевич. — Не в коня корм. Я уж лучше колбасу помусолю. Давненько колбасы не едал.
Фил налил еще по чуть-чуть. Спросил осторожно:
— А вы какого года рождения, Прокоп Андреевич? Говорили, что в семьдесят втором в армию уходили. На срочную?
Старик кивнул.
— Я с пятьдесят четвертого. А в армию аккурат в семьдесят втором и уходил. Как положено, восемнадцать сполнилось и пошел служить.
— Так вам сейчас… — Фил быстро подсчитал в уме возраст Прокопа Андреевича и сам себе не поверил, — …пятьдесят четыре года всего?
И подумал: «А выглядит на все восемьдесят».
— Чё значит — всего? — удивился пастух и добавил гордо: — Не юноша уже! Пятьдесят четыре — это возраст сурьезный. А чё?
Фил замялся.
— Выглядите вы… немного старше своих лет.
Пастух поскреб седую щетину на шее и скосил взгляд на мутное от пыли и копоти стекло оконца, словно хотел увидеть там свое отражение. Пожал плечами:
— В Прасковьине все тут мои одногодки считай. Тут все так… выглядят. Те, кто старше был, поумирали уж давно… А тебе, паря, сколько годков?
— Двадцать семь, — ответил Фил, и ему почему-то стало стыдно за себя — за высокий рост, широкие плечи, румянец во все щеки, темно-русую копну волос без единого седого волоска.
— Молодой… — сказал пастух, — но и не юноша уже.
Филиппу стало еще стыднее. Двадцать семь. Не юноша, прав Прокоп Андреевич. А в Центре все «тычат» и по-свойски зовут Филом. Двадцать семь, а все — молодой сотрудник. Потому и послали не с серьезным заданием, а слухи отфильтровать.
— Баба есть?
— Что? — не понял Фил.
— Женатый, спрашиваю. Али холостой?
Фил вздохнул. Не хотел вспоминать, напомнили.
— В разводе.
— Ага, — сказал Прокоп Андреевич и осуждающе добавил: — Моду взяли теперь — чуть чего сразу разводиться… А я свою схоронил.
— Сочувствую. — Фил действительно сочувствовал Прокопу Андреевичу, его седой дырявой неопрятности, неухоженности дома.
— Да ладно, чё там. Давненько это было. Десять лет уж. Животом она маялась, от живота и померла.
Помолчали.
— А давайте, Прокоп Андреевич за ваше здоровье выпьем, — предложил Фил, разливая коньяк.
— На хрен кому мое здоровье сдалось, — не спрашивая, утверждая, грустно произнес пастух, но стакан взял.
Чокнулись, выпили. Фил отметил, что пятидесятичетырехлетнего «старца» слегка потягивает в сон, и решил, пока не поздно, перейти к главной теме:
— Так вы заходили в Дверь, Прокоп Андреевич?
Пастух кивнул.
— Расскажите?
Старик бросил на уфолога испытующий взгляд, изрядно затуманенный алкоголем:
— А нечего рассказывать. Нет там ничё интересного.
— И все-таки…
Прокоп Андреевич снова посмотрел на Фила, махнул рукой:
— Давай-ка парень, налей еще. Да побольше. А то наливаешь как ребенкам. Как звать-то тебя?
— Филиппом.
— Филипп, — повторил пастух. — Филька значится. — (Фил не обиделся на «Фильку», «Филька» ничуть не обиднее, чем «Фил») — Давай Филька, жахнем по-взрослому.
Чокаться Прокоп Андреевич не стал. Выпил полстакана и, зажевав кусочком галеты, приступил к рассказу.
— Когда к Двери этой самой подходишь, страшно сперва. Постоишь малость, отпускает. Наоборот — даже тянет туда, внутрь. Не так, чтобы с большим хотением, а через силу что ли. Я когда первый раз Дверь увидел, убежать сразу возжелал, сгинуть, куда глаза глядят. И убежал. Но недалеко, даже до края поля не дошел. Вернулся. Постоял, постоял… Не решился все же. Ушел. Не хотел уходить, но ушел. На следующий вечер снова к Двери приперся. Тоже, как-то не по себе было. А потом вдруг как потянуло! Боюсь, но иду, а сам думаю — врезать бы сейчас стакан водяры, не так страшно помирать будет. И впрямь думал — на смерть иду. Подхожу к ней, окаянной, — открыта дверь, но не видно ничё — туман белесый. Решился и шагнул внутрь. Не решался даже, нога сама ступила.
Прокоп Андреевич сухо сглотнул, его рука потянулась к стакану. Фил налил немного, пастух выпил.
— И что вы там увидели?
— Стол стоит, накрытый белой скатертью. Посередь стола — бутылка водки и стакан. Я к столу. Подумал еще — отрава, но взял да выпил. Дурень старый! Водку увидел и забыл обо всем. Себя забыл… — Прокоп Андреевич немного помолчал. — …Как выпил, отлегло. Совсем не страшно ничё. Огляделся — в белой палате я. Все бело. Стены белые — до потолка. И потолок белый, а напротив входа стены нету, там туман. Но он вдруг рассеиваться стал, туман этот. Я думал сейчас болота увижу, а там — поля заливные. Должно быть болото, а там поля. А на полях мое стадо пасется. Я кинулся туда, да только лоб расшиб. Стою и как через стекло на коровок смотрю. Они мукают, тоже на меня смотрят. Буренку узнал, Зорьку, Чернушку. Все мои коровки. Бычара Борька тут же. При них, при коровках. Овечки. Жеребец мой вороной, Абрек… Смотрят на меня, зовут. Мычат, ржут, блеют. Соскучились по мне видать, родненькие мои… А я не могу к ним. — Прокоп Андреевич опять замолчал.
— И что дальше было? — Фил и верил и не верил старику. Не верил, потому что пастух был уже изрядно пьян и мог просто-напросто сочинять сказку. Но в эту сказку хотелось верить. «А может, и я уже пьян», — подумал уфолог.
— Ничё хорошего. Стекло мутнеть начало и в туман превратилось. Только через этот туман дороги не было. И коровок моих не видать и не слыхать стало. Я взял со стола недопитую бутылку и домой пошел. Допил ее дома и проплакал всю ночь, стадо свое вспоминал. Следующий вечер снова пошел. Только коровок своих даже не увидел. Белая комната, посередь комнаты — стол с белой скатертью, посередь стола — бутылка. Больше ничё… Каждый вечер в Дверь эту захожу, водку забираю и домой шлепаю… Я так думаю, если бы я водку ту не выпил, смог бы дальше пройти. Может новую жизнь бы начал. Не пустили меня в новую жизнь!
— Кто не пустил? — глупо спросил Фил.
Прокоп Андреевич поднял на уфолога пьяные глаза и ответил. Нет, не ответил, спросил:
— Бог? — и утвердительно: — Бог, кто же еще? Просрал я, Филька… — Прокоп Андреевич всхлипнул, — просрал я свое счастье. Жизнь свою просрал с этой водкой проклятущей! Вот чё. Если бы сразу дальше пошел… Если бы…
Он еще что-то бормотал, но совсем невнятно.
Вскоре старик уснул и Фил отнес его на кровать. Выходя из дома пастуха, он рассмотрел армию бутылок. Все они были из-под «Московской». Если рассказ Прокопа Андреевича не пьяный бред, то ходит он к Двери уже давно и регулярно. Один вечер — одна бутылка.
Лежа на свалявшемся комковатом матрасе в маленькой комнатке, отгороженной от горницы цветастой занавеской, Фил размышлял.
Годы… Если верить пастуху, Татьяне Никифоровне, хозяйке, пятьдесят с небольшим.
Фил рассчитался с доброй женщиной продуктами — выложил на стол четыре банки консервов (две рыбных, две тушенки), галеты и каральку колбасы. Татьяна Никифоровна стала отказываться, но не очень активно, а Фил был настойчив. Он видел, что старушка (да какая она старушка!) не прочь отведать «фабричного».
«Итак, — думал уфолог, — факт появления Двери в Прасковьино можно считать установленным. Можно будет считать установленным, — поправил он себя, — после того, как лично ее увижу. После того, как сам схожу на дальний выпас и убедюсь… убежусь… смогу убедиться. Только схожу и посмотрю. Заходить не буду. — Фил посмотрел на часы — до запланированного похода оставалось не более восьми часов. — Потом пообщаюсь с двумя другими очевидцами. А что нового я у них узнаю?.. Может, позвонить в Центр? Рано. Вот схожу, убедюсь (тьфу, блин!) увижу Дверь, тогда и позвоню… — Вздремнуть что ли?».
Выпитый чуть ли не с самого утра коньяк действовал, но слабо. Рассказ Прокопа Андреевича выталкивал из сна. Интересно, то, что увидел пастух в комнате за Дверью и через «стекло» — это индивидуально, или там нет ничего другого, только водка и недоступные коровки с жеребенками?
«Так, Филька! — сказал сам себе Фил, — тебя в Центре учили мыслить логически? Продемонстрируй. Что мы имеем? Мы имеем Дверь. За Дверью что? За Дверью комната со столом, покрытым скатертью. На столе бутылка „Московской“ водки и стакан. „Московская“, изготовленная и разлитая в одна тысяча девятьсот семьдесят втором году, в том самом году, когда Прокоп Андреевич призывался на службу в Советскую армию. Может быть, именно тогда он впервые попробовал водку. Может быть… Как там за Дверью все это оказалось — неважно. Пока не важно, для первого этапа рассуждений. А что важно? Важно — почему. Нет другого ответа, кроме того, что водка появилась там потому, что Прокоп Андреевич о ней подумал. Его мысль была прочитана, и желание удовлетворено. Кем? Тоже пока неважно. Главное — желание пастуха было удовлетворено. „Выпить“ было первым желанием пастуха, возможно, машинальным, каким-то привычным, не самым главным. А дальше?.. Ему показали картинку, и эта картинка была отражением его главного желания!»
Уфологу вспомнились слова Прокопа Андреевича: «Просрал я, Филька свое счастье. Жизнь свою просрал с этой водкой проклятущей!.. Если бы сразу дальше пошел…».
«Пастух выпил водки и его не пустили дальше! Вот в чем дело! Комната за дверью — шлюз. В ней осуществляется проверка человека на готовность к новой жизни, к жизни в его мечте».
Фил встал и заходил по комнате.
«Водка — искушение. Там в комнате может находиться что угодно, не только водка. Для кого-то деньги, для кого-то контрольный пакет акций Газпрома, для кого-то ордер на квартиру. Но что-то материальное, не духовное, не главное. Подарок, компенсация за утраченные иллюзии. А там, за этой комнатой — отображение мечты или сама мечта? И надо только сделать выбор: остаться в реальном мире с водкой, деньгами, контрольным пакетом и ордером на квартиру или шагнуть в мечту. Старик сделал неправильный выбор и потерял надежду на свою мечту».
Фил закурил, машинально отметив, что у него осталось только две сигареты. Совершенно забыл о них. О том, что в деревне может не оказаться магазина — даже мысли не держал. Как это — в населенном пункте более или менее центральной области России в двадцать первом веке и нет магазина?..
Ну и черт с ними с сигаретами! Сегодня вечером он сходит на дальний выпас, убедится, что Дверь есть и сразу же позвонит в Центр. К утру прибудут коллеги, которые помимо оборудования привезут и сигареты.
Фил заколебался:
«А стоит ли звонить в Центр? Может, самому?..».
Сигарета истлела до фильтра, пальцам стало горячо.
Дверь оказалась именно такой, какой ее описывали жители Просковьино. Ярко-белая, оконтуренная огненной полосой. Огонь был холодным и мерцающим. Впрочем, на огонь это не было похоже — скорее, на радугу. Но в этой радуге было не семь условных цветов, а только два — красный переходил в малиновый.
— Значит, факт существования Двери можно считать установленным, — вслух негромко сказал Фил. — Можно с чистой совестью рапортовать в Центр.
Но звонить и рапортовать никому не стал, усмехнулся. Он даже не взял с собой мобильник, отключил его и оставил в доме Татьяны Никифоровны. Еще там решил, что никуда звонить не будет. Пока…
Фил присел в траву и замер, прислушиваясь к окружающим звукам и тому, что происходило внутри него самого. С полей не доносилось ни звука. А внутри… Филу не было страшно, ему было тревожно. Словно он что-то не успел сделать. Что-то сказать или что-то додумать.
А ведь он крепко думал, коротая день в доме Татьяны Никифоровны, и ничего не мог придумать. Как ребенок перебирал в уме желания, надеясь, что хоть одно из них да сбудется. Пытался не думать о низменном, решительно выкинув из головы мысли о деньгах, квартире в Москве, о возможном повышении по службе. Пробовал думать о глобальном и высоком: «Пусть Россия будет богатой, пусть не будет войн, пусть все и у всех будет хорошо. Пусть…»
Все эти мысли были какими-то размазанными, и их было слишком много. Он не мог отыскать среди них одну — самую главную. А именно она была нужна. И еще. Фил не был уверен, что все эти мысли являются его истинными желаниями, именно его желаниями, принадлежащими лично ему. Почему-то казалось, что только личное желание может превратиться из мечты в реальность.
Хочет ли он, чтобы Россия была сильной и богатой? Конечно, хочет, но этого хотят все россияне. Хочет ли он, чтобы не было войн? Конечно. Но этого хотят все нормальные люди Земли. Хочет ли он, чтобы у всех все было хорошо? Конечно, хочет. Этого хочет каждый. И все-таки этого не случается. Каждый счастлив и несчастен по-своему, и в праве ли он, Филипп, решать за всех и за каждого?
В мире идут войны, и наверняка не только в нашем мире. Если в других галактиках есть жизнь, то и там разумные существа убивают себе подобных, в рукопашную и оружием массового поражения гробят. Разве возможно изменить то, что не может быть изменено? И под силу ли это Филу? Даже с помощью инопланетян. Инопланетян?.. Создателей, наблюдателей, экспериментаторов, собратьев наших параллельных или перпендикулярных — какая разница? Прокоп Андреевич сказал: «Бога…» А что касается России, так она медленно, но верно поднимается с колен. Процесс, как говорится, идет. Требуется ли вмешательство Фила? Правда, существуют еще такие деревни, как Прасковьино, в которых даже магазина нет, но и в них скоро жизнь проснется…
Он ничего не смог придумать. Чем больше думал, тем больше возникало вопросов.
«Если бы Ольга была со мной, — мечтательно подумал Филипп, — мы бы вместе… Нет, не надо об этом! Заставил себя забыть, так перестань вспоминать. Ничего нельзя изменить. Что не нужно было говорить, то сказано, а слова, которые были нужны почему-то ни я, ни она не сказали друг другу. А теперь Ольга далеко. Может быть, у нее кто-то другой…».
Неожиданно из Двери вышел Прокоп Андреевич, в его руке поблескивала ртутью бутылка водки. Прокоп Андреевич держал ее за горлышко, как гранату. Он шел, глядя себе под ноги, и что-то бормотал. Отойдя метров на десять, вдруг остановился, постоял несколько мгновений, развернулся к Двери и с криком: «А пропади ты пропадом!», швырнул бутылку в белый прямоугольник. Попал. Бутылка не разбилась — Фил не услышал звона, — просто исчезла в открытой Двери. Когда Прокоп Андреевич, ничего не замечая вокруг, проходил мимо сидящего на траве уфолога, сказал отчетливо и громко, словно для Фила:
— Пойду и сдохну тверезым.
Фил смотрел вслед пастуху, пока тот не скрылся из виду. А потом встал и пошел к Двери. Ему говорили в Центре: «Сам никуда не лезь», а он полез. Он уже не мог не войти в эту Дверь, его тянуло туда. Он шел к Двери и думал: «Только бы не просрать…». И еще он снова пытался вспомнить: что он недосказал, недоделал, недодумал? Лично он.
Не было мыслей, только страшно хотелось курить. Так сильно, что за одну затяжку уфолог отдал бы свой месячный оклад.
«А-а, — махнул он рукой, — если эти… как их?., создатели, инопланетяне-экспериментаторы действительно умеют читать мысли человеческие, пусть сами разберутся, пусть увидят, что для меня главное, а что нет».
Перед тем, как зайти в Дверь, Фил посмотрел на часы — девять тридцать шесть.
Посредине комнаты стоял стол. Но не покрытый белой скатертью, как в рассказе пастуха несуществующего стада, а обычный, офисный — столешница из ламината. На столе лежал блок сигарет «Кент» и овальная фирменная зажигалка.
— Ага, ребята, искушаете? — весело спросил Фил у дымчатой пустоты и вдруг понял, что курить он совершенно не хочет. — Курение вредит здоровью! — громко сказал и подумал: «Мелковаты, ребята! Сигаретами купить хотели. Они бы еще стеклянные бусы предложили! Как папуасу. Впрочем, я для них папуас и есть…»
Дальняя стена представляла собой дымовую штору. Была, не была, сказал себе Фил и, выставив руки вперед, пошел через дым…
Ольга стояла у окна и смотрела в туман вечерних сумерек. Она напряженно молчала, как всегда, когда сказано все, и больше вроде бы добавить нечего, но… Собранный чемодан стоял у порога в прихожей, из комнаты его было видно.
— Передумывать, конечно, ты не собираешься? — раздраженно спросил Филипп, наперед зная Ольгин ответ, вернее, что ответа не будет. И тут же подумал: «Что я говорю? Почему я так говорю? Ведь другие слова нужны и тон другой…».
Ольга не ответила, она смотрела в окно, ожидая такси. Вдруг резко повернулась.
— Филя…
Ольга звала его Филей. Она одна называла его так. Это у нее получалось ласково. А Прокоп Андреевич назвал Филькой. И это не было для Филиппа обидно…
Стоп! Какой Прокоп Андреевич? Филиппу показалось, что у него началось раздвоение личности. Или дежа-вю. Что-то с ним произошло недавно. Или давно? Или должно произойти?..
— Филя, давай не будем начинать все снова. — У Ольги в глазах стояли слезы, они пытались спрятаться в густых ресницах, но Филипп их все равно увидел. Ему казалось, что это было с ним уже, этот разговор, этот чемодан в прихожей у двери. Но тогда в глазах Ольги не было слез, ее глаза были сухими. А может быть, в тот, другой раз он их не заметил? А был ли тот другой раз?..
— Оля… — Филипп подошел к ней и обнял за плечи, — а давай будем…
— Что?
— Будем начинать все снова. Давай начнем все сначала. Просто возьмем и начнем. Словно не было ничего плохого. Нет — лучше, словно вообще ничего не было. Словно только сегодня мы с тобой познакомились…
— Зачем?
— А затем, что мы… Я люблю тебя, Оля.
— Вот как?
— Не веришь? Это правда, я люблю тебя. И я буду любить тебя всегда. Я смог это понять, любимая! Мы так давно не виделись, я думал все это время…
Ольга непонимающе смотрела на Филиппа.
— Ты уже месяц не выезжаешь в свои командировки. Мы каждый день видим друг друга. Почему ты говоришь, что мы долго не виделись? Ты сошел с ума?
— Да, я сошел с ума. Я не хочу, чтобы ты уходила, не хочу тебя терять. Останься…
Зазвонил телефон.
— Это такси приехало, — сказала Ольга.
— Останься!
Она нерешительно сняла трубку. Филипп мягко взял ее из Ольгиной руки и снова попросил:
— Останься.
Слезы прорвались сквозь ресницы и потекли по ее щекам.
— Алло! — раздраженный голос в трубке. — Такси вызывали? Я под окнами. Серебристая хонда, номер…
Филипп внимательно посмотрел на жену и ответил таксисту:
— Вызов отменяется.
— Что значит — отменяется?!
— А то и значит: никуда не едем.
— Заплатить придется за ложный вызов.
— Заплачу. Сейчас спущусь и заплачу. — Филипп положил трубку на базу и выскочил в прихожую. Но прежде, чем открыть дверь, он схватил чемодан и принес его в комнату. На Ольгином лице читалась плохо скрываемая радость.
— Распаковывай все, — сказал он. — Я вернусь, помогу тебе. — И вышел из квартиры.
Фил стоял у Двери. Часы показывали девять тридцать шесть.
Что это?! Что это было? И было ли?.. Может, он вообще не заходил в Дверь? Ему все привиделось?..
Фил попятился от Двери.
Привиделось. Померещилось! Они показали ему возможный вариант развития событий. И только! Как пастуху Прокопу Андреевичу показали его коровок, бычков, «жеребенков». Показали, поиздевались, понаблюдали. А все вокруг осталось неизменным?..
Сволочи! Какие же они сволочи!
Фил отвернулся от Двери и зашагал через поля в деревню. Зайдя в свое временное пристанище, он нашел мобильник и включил его, намереваясь позвонить в Центр. Время позднее, но начальство наверняка еще на работе. А если уже ушли, он позвонит шефу домой.
Едва оператор произвел поиск сети, в тот же миг телефон запиликал. Фил не поверил своим глазам — на дисплее высветилась надпись «Дом». Он же сам удалил эту запись, когда Ольга ушла от него! Зачем звонить домой, если дома никого?
— Филя!
«Ольга?! Неужели?..»
— Филя, ты что — телефон отключал?
— Да я тут… в общем, занят был немного… — запинаясь, пробормотал Филипп.
— А я тебе весь вечер названиваю. Ты меня слушаешь?
— Да.
— Слушай внимательно.
— Внимательно слушаю, любимая.
— В общем, так. Сегодня была в консультации. Мои предположения оказались правильными!
— ?!..
— Ты что, не рад?
— Рад… Ты только расскажи толком, что за предположения?
— Ты там что, в своем Прасковьино, совсем заработался?
«Ольга знает о моей командировке в Прасковьино?!..»
— Да, тут понимаешь… Тут такое! Я не в себе немного. Так что за предположения?
— Ты точно не в себе, — сказала Ольга и, наверное, утвердительно покивала головой и скорчила гримаску. Филиппу не надо было этого видеть, он знал, что так и есть. — Поясняю для сошедшего с ума уфолога, — продолжила она, — все подтвердилось. Примерно через восемь месяцев ты станешь папой.
— Я?!
— Нет, сосед. Прекращай придуриваться, Филя. Или ты не рад?
— Я?!..
— И перестань якать все время.
— Оля! Олюшка!.. Я так рад! Ты себе не представляешь как я рад! Я сейчас все бросаю к чертовой бабушке и еду домой.
— Ну, вот так-то сразу все бросать не надо. Тем более, к чертовой бабушке. Я же понимаю, работа есть работа. Даже такая, как у тебя. И к своей юбке, по-моему, я тебя не приклеивала.
— Я сам приклеился. К тому же, у нас скоро маленький будет!
— Маленький будет еще не скоро, через восемь месяцев. Так что спокойно работай, а когда все дела закончишь, приезжай. Я тебя жду.
— Оля!
— Что?
— Ты меня любишь?
— Ни капельки. — Это был ее обычный ответ. Он означал: «Люблю. И еще как!»
— Я тебя тоже! Ни капельки…
«Значит, все случилось, — думал Филипп, идя к дому пастуха Прокопа Андреевича, — значит это не видение, не сказка! Все наяву! Они дают людям счастье!».
Старик сидел на завалинке, трезвый и грустный.
— Прокоп Андреевич!
— А, это ты, Филька, — узнал пастух. — Чё тебе?
— Прокоп Андреевич, как вы думаете, Дверь еще там?
— А куда ей деться? — зло сказал пастух. — Там. До полночи светиться будет.
— Пошли.
— Куда?
— Пошли, пошли! По дороге расскажу. — Фил схватил старика под руку и чуть не силой потащил со двора. — Понимаете, Прокоп Андреевич, все, что вы мне рассказали, правда!
— Про чё?
— Про Дверь.
— Я и сам знаю, что правда.
— Понимаете, они дают людям то, что является их главной мечтой.
— Мне они водку дают. Водка — моя главная мечта?
— Водка — искушение. То, о чем вы подумали непосредственно перед Дверью. Мне они тоже предложили… Ну, не важно, что они предложили. А я отказался! И вы, Прокоп Андреевич, от водки отказались. Вы ее в Дверь швырнули, я видел.
— Следил что ли за мной?
— Не следил. Просто, случайно рядом оказался. А вы не заметили.
— Ну и чё?
— Я думаю, что если вы теперь туда войдете, они дадут вам то, о чем вы действительно мечтаете.
— Да кто они-то? Прокоп Андреевич резко остановился. — Инопланетяне что ли?
— Это неважно. Инопланетяне или кто-то другой.
— Может, Бог?
— Может, Бог, — согласился Филипп.
Светящийся прямоугольник Двери был виден издалека. Дверь приглашала любого желающего зайти внутрь.
— Вместе пойдем? — спросил пастух.
Филипп покачал головой:
— Мне кажется, что вы должны идти один. Ведь это ваша мечта.
— Боязно как-то, — передернул худыми плечами Прокоп Андреевич.
— Идите.
— А может, они того… обиделись, что я ихнее угощение… им обратно зафинтилил?
— Вряд ли, — покачал головой Филипп. — Они разумные, они все понимают правильно. Они понимают наши чувства. — И добавил мысленно: «Даже те, которые пытаемся скрыть от самих себя».
Прокоп Андреевич посмотрел на Дверь, оглянулся на потонувшую в сумраке деревню, сказал задумчиво:
— Пойду, однако.
И медленно, с опаской, пошел по направлению к светящемуся прямоугольнику.
— Прокоп Андреевич! — окликнул его Филипп.
— Чё?
— А у меня скоро сын родится.
— Сын — это хорошо, — кивнул пастух. — Сын — это продление рода.
— Или дочь…
— Дочь тоже хорошо. Дочь еще лучше. Дочь — это продление рода человеческого…
