Глава третья. Каждый имеет право на работу. И право на ошибку?

В два часа ночи раздался звонок. Вы ведь тоже, наверное, боитесь ночных звонков? Вот и я испугалась. А когда узнала голос Жени, совсем растерялась: то ли успокоиться, что с близкими все в порядке, то ли испугаться за Женьку. Впрочем, мы с ней не такие уж подружки, чтобы она звонила мне, если ей понадобилась срочная помощь.

Женя – дизайнер, трудится в рекламном агентстве. Мы познакомились пару месяцев назад, когда нас обеих пригласили поработать над весьма перспективным проектом. Мне нравится, как работает Женя: у нее и с креативом все в порядке, и со вкусом, и, что не менее важно, она очень оперативный и обязательный человечек. Вот и сейчас, улетая в Бостон на две недели, заранее сделала все необходимые рекламные модули и разослала в редакции.

Так она мне из Штатов звонит?!

– Шекия, прости, что разбудила! Слушай, я только сейчас поняла, что поставила в модуль не тот офисный телефон. Ты не знаешь, еще можно что-нибудь исправить, или журнал уже сдан в печать?!

Поняла. На последнем совещании клиент попросил указать в рекламе другой фирменный телефон. И Женя должна была внести исправления в модуль. Разумеется, новый вариант она согласовала с заказчиком, но тот, видимо, ошибки не увидел. Ее заметят на следующий день после выхода журнала, когда шквал звонков обрушится на секретаря, а не на сотрудников отдела продаж.

Несмотря на то, что «обратно» уснуть было не просто, я на Женьку совсем не рассердилась. Мне ее переживания очень даже понятны. Я точно так же боюсь любой ошибки, которую можно допустить в работе. Даже за корректорами перечитываю по несколько раз любой буклет, подготовленный к печати: а вдруг они пропустили опечатку?

Но ошибки бывают не только такие – буквальные. Мне кажется, любой ответственный человек переживает, что однажды примет неправильное решение или по каким-то не зависящим от него причинам некачественно сделает свою работу. И оправдание в духе: не ошибается тот, кто не работает, – не утешает. Можно серьезно подвести людей и здорово испортить свою репутацию. Страшно!

Через пару дней я собралась в гости к Андрею. Честно говоря, перед поездкой в коттеджный поселок, где проживает доктор, я немного волновалась: очень боялась заблудиться. «Топографический идиотизм – это серьезно», – стращала я психотерапевта в надежде получить максимально подробные инструкции. Но поскольку Курпатов так и не сосчитал, сколько раз нужно повернуть направо и налево, чтобы добраться от моего дома к нему в гости, я все-таки сделала лишний поворот. Пришлось останавливать попутные машины и уточнять маршрут. Водители, к счастью, попались доброжелательные, а я расспрашивала весьма подробно, ничуть не смущаясь: в конце концов, я не профессионал в области спортивного ориентирования, чего же мне стесняться ошибок?

Вообще-то, доктор никого в гости не приглашает. Объясняет просто: ремонт в доме не закончен, участок перекопан. Но ремонт – дело такое, его вообще закончить нельзя. И что же, я так и не узнаю, как там обустроился мой друг Курпатов? Мне же любопытно ужасно! Разумеется, для доктора заготовлена другая версия: производственная необходимость. В конце концов, я не в гости напрашиваюсь, а поработать. И меня не дизайн интерьера интересует, а исключительно страхи, которые волнуют всех нормальных людей…

Как выяснилось, про ремонт – чистая правда. Не критично, но все же. «Хорошо, что хоть переехать успели до моего “Ты попал на ТВ!” – шутит Андрей. – Потому что, как телевидение появилось, стало вообще ни до чего».

Ладно, пошли дом смотреть. Половина дома по справедливости отдана Сонечке, ну а родителям досталось по маленькому кабинетику. По стенам – книги, книги, книги… Лиля вышла поздороваться. Кстати, я привезла журнал, в котором опубликовано наше с ней интервью. По-моему, получилось замечательно. Лиля – прекрасный рассказчик, настоящий подарок для любого журналиста. Поэтому я не против, если она примет участие в нашей с доктором беседе. Но, к сожалению, уже через несколько минут Лиля ушла к себе. «Она окончательно с сюжетом определилась, – объяснил доктор. – Так что, теперь, пока книгу не закончит, будет как сомнамбула ходить».

– Понимаешь, Андрюш, в тех сферах, в которых ты не считаешь себя специалистом, ошибаться не страшно, – мы с доктором пьем кофе на веранде его дома, и я только что закончила подробный отчет о том, как добиралась с приключениями и интересными знакомствами. – Но если уж ты претендуешь в чем-то на звание профессионала, то, конечно, стараешься любое дело выполнить на «пять с плюсом». Вот я, кстати, и в школе училась на «пятерки», и в университете. Ну а как по-другому? Тебя вызывают к доске, а ты молчишь и ничего ответить не можешь. Позорище… А вот когда твое сочинение всем в пример ставят – это приятно.

– Ну, нам, троечникам, легче, – рассмеялся Андрей.

Я еще по телефону рассказала доктору о ночном звонке.

М-да, нормальные пациенты, наверное, психотерапевту сны пересказывают, а я – ночные разговоры о работе. И сегодня предложила своему другу поговорить о страхе перед профессиональными проблемами. Причем к страху перед объективной ошибкой примешивается еще и опасение, что твоя работа не будет оценена по достоинству: вдруг правильно выполненное задание воспримут как неудачу? Думаю, меня поймут не только журналисты и пиарщики, но и дизайнеры, модельеры, архитекторы, режиссеры – да вообще все представители интеллектуальных и творческих профессий.

В том, что мы делаем, – нет стандартов. За это, собственно, и ценится наш труд. Но, с другой стороны, если единого стандарта не существует, то где критерии для объективной оценки?

– Помнишь, в книге «Деньги большого города» мы говорили о том, что вошли в цивилизацию, в которой изменилось качество и природа продукта. Раньше было понятно: есть пища, есть приспособления, помогающие добывать эту пищу, плюс увеселения для богатых, оружие. Сейчас все иначе. Да, ты производишь продукт. Но в гуманитарной сфере продукт не пощупать, он не имеет ни срока годности, ни веса. И поэтому мы теряем ощущение уверенности в происходящем.

Например, можно вкладывать деньги в покупку золота. Цена на него колеблется – то растет, то падает, но, в целом, золото – это всегда золото. А можно вкладывать деньги в картины. Однако, если произведения Пабло Пикассо почти гарантированно будут расти в цене, то вот стоимость произведений огромного количества художников вызывает серьезные сомнения. Что ни говори, а с килограммом золота ты будешь чувствовать себя куда увереннее, нежели с пятью натюрмортами живописца Пупкина.

Мы работаем в сфере, где не существует четких критериев качества продукта. И в этом, безусловно, кроется огромное количество страхов большого города.

– В том числе и страх оказаться невостребованным со своим непонятным продуктом?

– Разумеется. Хотя я не стал бы сгущать краски. Тут ведь, что важно? С одной стороны, ценность интеллектуальных, креативных, художественных «произведений» весьма условна и нестабильна. За весьма сомнительный логотип брэнда крупные компании готовы платить баснословные деньги – миллионы долларов, а за прекрасную книгу могут и двухсот долларов не дать. Политтехнологи зарабатывают столько, сколько лучшему редактору на телевидении и не снилось. Какая уж тут объективность? Прямо скажем, не слишком…

Впрочем, это данность, с которой ничего не поделать. Она может нам нравиться или не нравиться, но против лома нет приема: реальность необходимо принять такой, какая она есть, – это железное правило, иначе мы уходим в пространство иллюзии и просто повисаем в воздухе. Впрочем, то, что мы принимаем реальность такой, какая она есть, не лишает нас права думать и принимать решение – что с ней делать дальше? Но прежде, повторяю, ее надо принять, а не восклицать – «Боже-боже, все пропало!» В нашем случае, мы должны согласиться с фундаментальной неопределенностью ценности интеллектуального продукта.

С другой стороны, ценность человека, производящего или способного произвести такой продукт, с каждым днем только растет. Хэдхантеры – охотники за головами – это вовсе не герои фантастических телесериалов. Мы испытываем дикий дефицит профессиональных кадров в области производства интеллектуального продукта. Найти человека, который, во-первых, обладал бы развитым талантом (то есть не в зачатке, наподобие некоего атавизма, но именно развитым – разработанным, натренированным, пластичным), а во-вторых, умел бы включать голову, когда этого требует задание, безумно сложно. Отыскать иголку в стоге сена по сравнению с этим, право, плевое дело.

Итак, интеллектуальный продукт – тот самый: без веса и габаритов – вещь ненадежная. Причем, она еще и скоропортящаяся – бестселлеры живут год, от силы – два. Но вот человек, способный производить такой продукт – со всем своим весом и габаритами, напротив, представляет собой гигантскую ценность. Да и профессиональная жизнь его измеряется десятилетиями.

Поэтому, если ты такой человек, ты должна понимать, что ценно, по большому счету, не то, что ты создаешь, а то, что ты способна создать. Средство производства дороже продукта, а ты – это как раз средство производства, только не животноводческого хозяйства или металлургической отрасли, а интеллектуального продукта. Насколько хорошее средство – это продемонстрирует продукт, но позже, когда он выйдет в открытую продажу.

И тут, соответственно, еще одна сложность – твой продукт может быть замечательным, но… Иоганна Баха благополучно забыли на сто лет, и Петра Ильича Чайковского, и Джузеппе Верди неоднократно освистывали. Я уж молчу про бедных художников, которые после смерти озолотили обладателей своих работ, доставшихся им за гроши. То есть, публика тоже может, мягко говоря, промахнуться. Как пошутил однажды Оскар Уайльд: «Пьеса была просто великолепна, а вот публика никуда не годилась».

В этом смысле, работодатель находится в еще более сложной ситуации, нежели творец, – с одной стороны, он принимает на работу кота в мешке, с другой – он продает конечный продукт коту в мешке. Леонардо да Винчи, как известно, так и не закончил свою знаменитую фреску «Битва при Ангиари», так что несчастным флорентийцам пришлось ее закрасить. Видимо, чтобы не допускать подобных ошибок и финансовых растрат, теперь все голливудские фильмы делаются как под копирку, плюс постоянные ремейки – «Миссия невыполнима-117» и «Матрица-Перестройка». Никакой оригинальности. Зритель дал понять, что ему нужно, и ему попытаются впихнуть все схожее, подобное и хоть сколько-нибудь напоминающее. И будут впихивать, пока в него влезает.

Впрочем, на этом проблемы не заканчиваются. Тут на сцену выходит «профессионализм» нанимателя (работодателя) – это тоже отдельная история. Представь: ты – работник интеллектуального труда – уходишь с прежнего места и приходишь в новую фирму. Говоришь, что умеешь писать статьи, читать лекции и проводить пиар-кампании. И слышишь в ответ: «Да кто ж не умеет писать?! Мы тоже в школе стенгазету выпускали. И про лекции все знаем – как-никак, в институтах учились». Ну, а про рекламу и связи с общественностью у нас вообще всем и все понятно. И что со всем этим делать?

Пока работодатель не убедится, что он благодаря тебе больше зарабатывает, ты будешь находиться в подвешенном состоянии. Причем, он скорее всего так и не убедится в этом до тех пор, пока какой-нибудь авторитетный товарищ не скажет ему – «Какой же замечательный пиар у твоей компании! Застрелиться и не жить!» А до тех пор он вряд ли будет связывать рост продаж и прочие успехи своей компании с твоей деятельностью, которую нельзя пощупать.

В конечном итоге, единственным противоядием от всего этого безобразия оказывается – твоя личная, субъективная, но непоколебимая уверенность в том, что ты способна делать нечто, обладающее исключительной ценностью.

И теперь мы подходим к страху перед ошибкой. Если профессионал убежден в том, что производит нечто исключительно ценное, не случится совершенно ничего страшного, даже если он совершит ошибку. Ошибся? Ну, что ж, исправляешь досадный промах и двигаешься дальше – потому что абсолютно уверен: лучше тебя эту работу все равно никто не сделает. Но в том случае, когда человек сомневается в том, что он производит замечательный продукт, он становится чрезвычайно зависим от того, что скажут другие по поводу его работы, от их оценки. И у него, конечно, возникает паника, а в итоге – вся деятельность парализована.

– Андрей, ну а если человек действительно плохо работает? Я сейчас, разумеется, не о себе, ты понимаешь. Но вот мне, когда я была редактором отдела в газете, нередко приходилось читать бездарные тексты, которые авторы гордо именовали статьями. Эти тексты не поддавались редактированию, единственное, для чего их можно было использовать, – показывать студентам, чтобы видели, как не нужно писать. Я (безусловно, максимально тактично) объясняла горе-журналистам, что их материалы никуда не годятся. А теперь они прочитают нашу книгу и решат, что нечего слушать чужие оценки, достаточно не сомневаться в собственном таланте.

– Подожди, ты что, решила, что я призываю не обращать внимания на оценку их труда? – доктор смотрит на меня с искренним недоумением. – Я говорю это тебе, потому что знаю о твоем профессионализме и хочу избавить тебя от привычки зависеть от мнения каждого, кто вообще сочтет нужным его высказать. Я никогда не буду избавлять от страха ошибки плохого врача или плохого водителя! Но профессионалы должны относиться к своему труду с уважением.

Точка зрения окружающих – далеко не всегда есть справедливая и объективная оценка. Ван Гог за всю жизнь не продал ни одного полотна. При этом последняя его картина, проданная с аукциона, была оценена в 100 000 000 долларов. Тогда как прежде ее основным местом пристанища был чулан доктора, который лечил душевнобольного художника. Вот и оценка окружающих! Ложка дорога к обеду, но далеко не всегда к нему поспевает.

В этом смысле, конечно, целиком и полностью опираться на мнение других людей – было бы неправильно. Ставить это мнение прежде своих творческих устремлений – значит превратиться в посредственность. Да, человек, создающий некий интеллектуальный продукт, должен понимать, что он работает для людей, что у него есть аудитория. Он должен это понимать и учитывать. Но при этом, господствующие вкусы не должны определять внутреннее содержание того, что он делает.

Вот ты переживаешь каждый раз, когда мы начинаем писать книгу. Волнуешься, какой она получится, как ее встретит читатель. Да, она может получиться чуть лучше, чуть хуже. Она будет другой. Но с точки зрения журналистики (за что ты отвечаешь в нашем союзе) – в любом случае качественной. То, что ты пишешь, или я говорю – это то, что мы считаем нужным сказать или написать. Да, мы стараемся быть понятыми правильно и рассказать о том, что нас волнует, так, чтобы это было интересно. Но, возможно, люди не захотят читать наш текст…

– Так это ужасно, Андрюша!

– Шекия, Ван Гог не продал при жизни ни одной картины. Это не говорит о качестве продукта.

Стоп. Про Ван Гога мне надо подумать: нравится ли мне эта параллель? С одной стороны, великий художник. Гений. С другой – психически не совсем здоровый человек. Сто миллионов долларов – это, пожалуй, хороший гонорар. Но, черт возьми, только после его смерти!

Что же касается книги, то, действительно, я переживаю. Когда вышел «Секс большого города», я очень волновалась. И только услышав и прочитав в Интернете огромное количество положительных (и, чего уж там, восторженных и благодарных) отзывов, немножко успокоилась. Нет, я с самого начала не сомневалась в том, что проект удался. Но мне было важно, чтобы все вокруг оценили, какую замечательную книгу мы с Андреем написали – умную, тонкую и полезную.

Впрочем, всеобщее признание не помешало мне переживать точно так же во время работы над вторым томом, который мы назвали «Деньги большого города». Да и сейчас я немножко нервничаю: в первый раз получилось удачно, во второй вроде тоже, а как сейчас сложится? Планку задали высокую – надо соответствовать.

– Эта логика рассуждений мне понятна, но здесь важно соблюдать меру. Всегда приятно слышать положительные отклики на твою книгу. Это любому автору приятно, даже если он делает вид, что ему все равно. Приятно, нечего и говорить. Но нельзя писать ради этих положительных откликов. Они приободряют, дают силы, внушают оптимизм – разумеется! И это важно. В конце концов, книга – это средство общения автора и читателя. Но если у тебя нет чего-то, что ты хочешь сказать, и ты пишешь лишь то, что хотят услышать, – ты создаешь жвачку, а не пищу для ума. Преуспеть с такой «жвачкой» – разумеется, проще простого, а вот от твоей «пищи», скорее всего, откажутся. Ведь мы, в массе своей, вообще-то говоря, не склонны утруждать себя интеллектуальной работой… Это из разряда «горьких правд» о человеке.

Когда я пишу книгу, я пишу книгу, которую мне нужно написать. Я напишу хорошую книгу, дельную – на «мой вкус». Понравится или не понравится – это «дело вкуса» каждого конкретного читателя. Я об этом не думаю. Более того, я знаю легион читателей, которым она не понравится, но я абсолютно уверен, что у меня будет мой читатель, которым я очень буду дорожить. Пусть даже всего один. У меня, как у автора, есть несколько книг, которые я считаю главными в своей жизни (возможно, мне еще удастся написать что-то, что будет мне так же дорого, но пока это только несколько книг). Но я готов биться об заклад, что ты никогда даже не слышала их названий, потому как большая часть этих работ до последнего времени не была опубликована, – это монография по новой методологии, теория развития личности, руководство по системной поведенческой психотерапии, теория пола, «Дневник “Канатного плясуна”», «Психософический трактат».

И у каждой из этих книг есть всего несколько читателей – моих, настоящих, и я могу пересчитать их по пальцам. Горжусь знакомством с каждым из них, очень дорожу их мнением и люблю их. Они – мои Собеседники, с большой буквы. Они услышали то, что я думаю. Именно благодаря этим своим работам я знаю, как лечить людей, что писать в своих популярных книгах (которые я тоже считаю очень важными, но по-другому), эти работы, в конечном счете, фундамент, на котором стоит все остальное, они – то, с чем я готов себя ассоциировать. Но знаешь, сколько умников в Интернете начинают свои посты со слов: «Ну, Курпатов, конечно, ничего своего не создал… Но пересказывает чужие идеи иногда забавно»? Девять из десяти! И я не могу ориентироваться на образовательный уровень, вкус, ум, а как следствие – мнение этих людей. Потому что, если ориентироваться на них, я сам скоро окажусь в списке умственно отсталых.

Спасибо, конечно, что они оказались небезучастны к судьбе доктора Курпатова. Но право, им не стоило так себя утруждать…

– Лучше и не скажешь! Но давай вернемся к истории с дизайнером Женей. В принципе, ничего криминального не случилось – в модуле даже в случае ошибки стоял бы телефон этой фирмы, а не жильцов из соседнего дома. Но я понимаю ее страх: недовольный клиент решит, что ей нельзя доверять, скажет другим, что она сорвала ему рекламную кампанию, и в результате моя приятельница потеряет все заказы.

Кстати, заморочка с телефоном началась с того, что клиент настаивал: пусть звонят к нему в приемную. Ему очень хотелось проконтролировать количество звонков – он сомневался в эффективности рекламы. И только когда у секретарши, вынужденной ежеминутно переключать звонки на отдел продаж, не стало времени сварить шефу кофе, он признал, что реклама работает.

– Понимаешь, он говорил, что никто не звонит… И я, честно скажу, начала волноваться: неужели, планируя рекламную кампанию, я в чем-то ошиблась?

– Думаю, очевидной ошибкой было бы в глянцевом журнале газовые трубы рекламировать. Но ведь ты же ориентируешься на аудиторию, когда размещаешь рекламу, учитываешь тираж, популярность, способы распространения издания. И даже если бы никто не позвонил, значит ли это, что проблема в неудачной рекламе? Может, тираж, отпечатанный где-нибудь в Финляндии или Болгарии, застрял на таможне?

– Но в итоге он буквально вынужден был признать, что мои предложения по продвижению продукта были правильными!

– Шекия, а если уровень продаж все же оставался бы на месте, как ты думаешь, какую бы причину он назвал? Свою ценовую политику или твой «провальный» медиа-план?

– Ну… боюсь, что и в его ошибках виноватой оказалась бы я.

– Тогда чего стоит его субъективная оценка ситуации? К сожалению, мы тут не имеем объективных критериев. Работает известный принцип: у победы мильон отцов, у поражения – один, и тот не сам вызвался, а был назначен. Если что-то идет не так, нужно найти «крайнего», и крайним, как правило, оказывается тот, кто слабее.

В целом же, проблема куда масштабнее – в России нет пока целостного, внятного, организованного информационного пространства. А тут все важно – и умение авторов «информационных сообщений» облекать их в нужную форму, и налаженная система распространения этой информации, и умение потребителя ее воспринимать. Это ведь все, на самом деле, навыки – система, привычка.

А как у нас измеряется телевизионный рейтинг, который определяет распределение львиной доли рекламных бюджетов? Мы не знаем ни того, кто смотрит ту или иную программу (портрет телезрителя), ни того, сколько их на самом деле – этих зрителей, ведь альтернативные системы измерения рейтингов различаются, зачастую, на десятки пунктов, а об их статистической достоверности и вовсе говорить не приходится. Как в такой ситуации возможна эффективная рекламная кампания? В такой ситуации может рекламироваться только та продукция, которую уж точно будут использовать, – зубная паста, шампунь и прокладки.

И если уж на телевидении такой бардак, что уж в целом говорить о медийном рынке? Ты можешь сделать прекрасную программу продвижения продукта, но она не выстрелит. К сожалению, таковы реалии не устоявшейся пока рыночной культуры. Однако ты зависела от мнения начальника и готова была сорваться, если вдруг что не так. Неправильно. Я понимаю, если бы ты просто переживала за результат. Такие переживания тебе, как профессионалу, только в плюс. Но ты переживала не из-за того – сработает или не сработает, а сомневалась в собственной компетенции. В этом ошибка.

Вот, например, мы – всей нашей телевизионной командой – на протяжении нескольких лет делали качественную, очень важную и нужную программу. Разрабатывали ее схему, снимали пилотные выпуски и так далее. Но нам везде отказывали – мол, проект скучный, не заводит, герои с какими-то мелкими проблемами, и вообще это никому не нужно, передачу никто не будет смотреть. И ни я, ни мои редакторы не могли гарантировать телевещателю эфирного успеха нашего продукта, хотя мы были уверены в том, что программа – достойная. Всегда можно лучше, конечно, но и за то, что есть, нам не стыдно. И теперь скажи мне, что было бы, если бы я послушался этих сторонних оценок? Мне говорят: «Мало шансов. Спасибо и до свидания!» Ну, я бы и пошел – «до свидания», и было бы – «до свидания». Но мы верили – в программу, в то, что она необходима, и работали. Будет успех или не будет? – не тот вопрос, которым нужно задаваться. Веришь ты в свое дело или не веришь? – вот правильный вопрос. А мы верили, и вот результат – «Первый канал» и все-все-все.

Если ты веришь, что производишь состоятельный продукт, тебя не должны пугать ошибки. Если публике не нужны твои пряники – это, конечно, неприятность, но пряники-то у тебя все равно самые лучшие. Вот это надо зарубить на носу и бороться за дело, а не за мнение. Если же не веришь в свои «пряники» и постоянно ждешь от окружающих позитивного подкрепления, то любой промах будет восприниматься тобой как катастрофа. И в чем тут профессионализм?

Проблема не в самом страхе перед ошибкой, проблема в том, о чем нам этот страх сообщает. А сообщает он нам о том, что человек сомневается в ценности и состоятельности того, что делает. Я бы побоялся довериться такому «профессионалу». Единственный способ избавиться от страха – действительно верить в то, что производишь потрясающий продукт, и относиться к своей работе только так. Между прочим, в итоге качество продукта существенно возрастает, потому что в этот момент ты занимаешься делом, а не мучаешься вопросом – кто и что скажет.

Вот мне, например, важно услышать, что я хорошо выполнила работу. Причем даже если я сама уверена, что результат блестящий, даже если все вокруг довольны тем, как все получилось, очень хочется, чтобы этот успех признали вслух. Да, мне нравится, когда меня хвалят. Меня это стимулирует почти так же, как гонорар. В конце концов, я хочу видеть, что человек, который платит за мою работу, доволен и практически счастлив. Что в этом плохого?

– Ну, не знаю… Я понимаю тех, кто волнуется: вдруг вообще никому не понравится? Ты же сам говоришь – ни веса у продукта, ни срока годности. Никаких объективных критериев.

Недавно ко мне обратилось руководство одной компании: попросили подготовить тексты для их фирменного сайта. Обсудили условия, подписали договор. Я взяла интервью у всех сотрудников, изучила материалы, собрала дополнительную информацию. Через две недели позвонила директору, чтобы договориться о встрече для «сдачи-приемки работ».

«Можете готовить деньги, Иван Дмитриевич», – бодро говорю я. И вдруг на том конце провода: «Ну, даже не знаю, может, нас что-то не устроит…» У меня не было сомнений по поводу качества моей работы, и я поняла, что в этой конторе не горят желанием оплатить мой труд.

– Я была абсолютно уверена, что написала хорошие тексты, профессионально выполнила заказ. Но ведь всегда можно сказать: не нравится. И что тут возразишь?

– Чтобы не бояться подобных «капризов» заказчика, надо договор заключать грамотно, – учит меня доктор. – Предусмотреть в этом документе возможность одной-двух доделок, и все – сдать им тексты по прейскуранту. Если же клиент полагает, что ты плохо выполнишь работу, например, напишешь бестолковые тексты, которые даже невозможно будет отредактировать, то зачем вообще к тебе обращаться?

Кстати, однажды я отказалась от такой работы. Клиент агентства, где работает Женя, задумал делать буклет, и нужно было написать пару текстов. Но едва Женя произнесла его имя, я тут же сказала «нет». Спасибо. Наслышана…

Николай Васильевич – владелец магазинов недорогой одежды – периодически вдохновляется идеей повесить в метро рекламные плакаты. Каждое обострение рекламной активности Николая Васильевича – это стихийное бедствие для всего агентства. Над эскизами трудятся все штатные дизайнеры, клиенту привозят пятнадцать-двадцать вариантов (!). Он внимательно смотрит, изучает и просит внести коррективы. Заменить красное платье на синее, снять с бабушки шляпку, подвинуть девочку ближе к мальчику… Когда пожелания учтены, Николай Васильевич отвергает все предложения.

– Я сразу сказала, что терпеть капризы взбалмошного самодура не стану, – гордо заявляю я доктору.

– И правильно сделала, – наконец-то мой друг меня похвалил. – Если ты подозреваешь, что этот человек не оценит твой труд, то откажись от работы с ним. И когда он увидит, что специалисты один за другим отказываются от сотрудничества, может, сумеет сделать правильные выводы, что-то поймет, наконец.

Когда Женя вернется из Америки, я передам ей рекомендацию доктора. А то на нее смотреть страшно после каждого визита этого истероида Николая Васильевича: шляпку наденьте, платье снимите… Маньяк несексуальный!..

– Еще одна сторона проблемы, о которой мы сегодня говорим, – перфекционизм, – улыбнувшись моей реплике, продолжает психотерапевт.

– Да-да, Андрюш, очень серьезная проблема!

– Перфекционизм – это желание сделать все «идеально», а по сути – это просто невротически завышенные требования человека к самому себе. Есть несколько фактов, о которых в этой связи имеет смысл помнить: во-первых, «идеального» не существует в природе, во-вторых, всегда можно сделать лучше, в-третьих, ты никогда не знаешь, что на самом деле «лучше», поскольку у каждого все равно будет свое мнение на этот счет.

«Джоконда» Леонардо да Винчи – картина замечательная. Но можно ли назвать ее идеальной? Можно ли улучшить этот портрет? И что такое лучше, если одним он нравится таким, какой есть, а другие считают, что он вовсе не так прекрасен, как о нем рассказывают? Понимаешь, если все это можно сказать про «Джоконду», то дальше любой перфекционист выглядит, мягко говоря, глуповато.

Опять же, хочу, чтобы меня поняли правильно: я не призываю людей наплевательски относиться к своей работе. Я говорю о навязчивом желании человека улучшать, улучшать, улучшать… В целом, в этом желании не было бы ничего дурного, если бы за ним не стояло никакой невротической подоплеки, а она здесь с легкостью обнаруживается… Перфекционизм – это обычный, хотя, как правило, и социально одобряемый, невроз. Все неврозы формируются с какой-то вторичной целью, то есть под ними обязательно есть некая подоплека.

Прежде всего, такая тактика позволяет человеку бесконечно долго оттягивать момент завершения работы, а следовательно… и «час страшного суда», когда ее примутся оценивать. Человек ужасно боится оценки окружающих – что его раскритикуют или не впадут в экстаз, глядя на его творение, и его невроз помогает ему отдалить момент этой «катастрофы». Должен тебе сказать, что работать с таким перфекционистом – самое настоящее насилие над личностью. В какой-то момент складывается впечатление, что он просто издевается над тобой. Человек может быть ответственным – и это замечательно, и это по нему видно. Но ответственный человек прекрасно понимает, что сроки – это святое, что ты не имеешь права подводить других людей ради некого «идеального» результата, который только тебе одному известен. Для перфекциониста-невротика сроков не существует. Можно считать, что это критерий болезни.

Впрочем, на этом невротические выгоды перфекциониста не заканчиваются. Посуди сама: если я сам критикую свою работу, считаю ее «неидеальной», мне легче принять критику: «Я сам самый строгий судья своего творчества!» – вскрикивает и трагически заламывает руки. Наконец, есть и третья выгода… Замучив всех и вся своим бесконечным причитанием: «Боже-боже! Гениального творения не получается! Ужас! Я наложу на себя руки!», перфекционист вынуждает окружающих быть благосклонными – одних из сострадания, других – просто потому, что они, судя по его рассказам, ожидали увидеть нечто действительно ужасное, а оказалось, что все не так плохо, как об этом говорил наш господин Перфекционист. В общем, перфекционист, если уж смотреть в корень, это не тот, кому нужен «идеальный результат», а тот, кому нужны наши идеальные реакции на его результат. Хотя, как и любой невротик, он, конечно, в этом никогда не признается.

Так он и формируется – этот пресловутый перфекционизм: ребенок с детства поставлен в условия, когда любовь выдается ему исключительно за что-то, а не просто так. Именно такое отношение родителей к ребенку создает условия, при которых он кровь из носу пытается учиться на одни «пятерки», все делать «идеально» и вообще – быть «премилым». В противном случае, его не вознаграждали – ни похвалой, ни просто хорошим, добрым отношением. Напротив, мама демонстрировала неприязнь, узнав, что у ее ребенка за диктант «всего» четыре балла. Впрочем, тут, конечно, есть еще и генетические факторы, и еще куча всего, включая проблемы сексуальной идентификации.

С другой стороны, надо признать, что в определенных «дозах» перфекционизм действительно «хорошее качество». Если человек пребывает в тревоге за результат, он, благодаря этому, часто оказывается эффективнее своих коллег, а потому успех становится на первых порах тем самым положительным подкреплением, которое человек ищет. Но дальше спираль может закрутиться так, что за перфекционизмом потеряется сам человек. Невроз, вообще говоря, большой любитель скушать своего хозяина.

Пожалуй, доктор прав. Мне кажется, что я тоже иногда (да чего уж там – очень даже часто) проявляю этот самый перфекционизм (звучит благороднее, чем невроз, правда?). Я ужасно переживаю за любую оплошность, даже если это не моя ошибка, но она скажется на общем результате проекта. Наверное, в этом смысле я очень вредный партнер – безумно боюсь ошибок и со свойственным мне занудством стараюсь выверить все досконально. Но сроки для меня – это святое!

Знаете, что сказал мне один коллега, поработав со мной на двух проектах? «Шекия, твоя проблема в том, что ты стараешься сделать, скажем, три проекта на “отлично”, а надо делать на четыре балла, но зато десять». Дальше последовала теория о том, что задача менеджера – найти не оптимальное решение, а лучшее из худших.

– Понимаешь, мне кажется, что я должна знать ответы на все вопросы, которые так или иначе касаются сферы моей деятельности. И если я не предложу решения даже в безвыходной ситуации, то какой же я профессионал?

– Настоящий профессионал знает, что существуют безвыходные ситуации. Более того, его профессионализм состоит и в том, чтобы суметь отличить безвыходную ситуацию от той задачки, у которой все-таки есть решение. Если врач поставил диагноз и предупредил – надо оперироваться или вы умрете через год, а пациент отказался, разве врач перестал быть профессионалом? Он диагноз поставил, лечение определил, сроки назвал.

Заведомо невыполнимые задания дают только непрофессиональные бизнесмены (если, конечно, они не ищут повод от вас избавиться). И в данном случае совет доктора прост: никогда не работайте с непрофессиональными бизнесменами.

Не знаю, пусть это перфекционизм, но я все равно буду стараться по максимуму. Нескромно звучит, да?

– Есть, кстати, еще одна подсознательная выгода перфекционизма – выгода самооценки. Потому что если я перфекционист, то я, очевидно, хороший человек… в отличие от всех этих разгильдяев. И тут срабатывает мышеловка – человек оказывается в ситуации, когда он уже вынужден поддерживать миф о перфекционизме. Если я строю свою самооценку не на основе собственных достижений, а противопоставляя себя разного рода «неудачникам» (как мне кажется), то я должен иметь вокруг себя этих «неудачников». А чтобы делать окружающих такими, мне приходится воспевать свой перфекционизм. Проблема ведь в том, что такой «неудачник» вовсе не всегда неудачлив, у него, очевидно, будут какие-то успехи. Как их дезавуировать? Сказать себе: «Я перфекционист, а он – беспринципный тип». Прекрасный ход, правда?

И в целом, конечно, никто не вправе запретить человеку страдать неврозом. Но если он выбирает для себя такой путь, тогда уж пусть сразу смирится со всеми негативными последствиями такой жизненной стратегии – от язвенной болезни до нейродермита, от бессонницы до социальной изоляции, ведь с годами количество людей, которые хотели бы с ним сотрудничать, будет катастрофическим образом снижаться. Деньги, влияние, связи – все это может помочь ему держаться какое-то, возможно, даже продолжительное время на плаву. Но когда с тобой сотрудничают только по этим причинам, а втайне – просто ненавидят, это, по-моему, хуже худшего.

– Ничего себе перспективу ты нарисовал, доктор!

– Ну, извините… И сразу же еще одна неутешительная для перфекциониста информация. Перфекционист – может быть идеальным подчиненным (с миллионом оговорок, разумеется), но никогда не будет начальником. Он просто не сможет, застрелится. Начальник должен быть готов к тому, что его подчиненные способны лениться, ошибаться, иногда выдавать откровенную халтуру. В случае прокола руководитель, безусловно, обязан компенсировать возможный ущерб клиентам, и, возможно, ему придется уволить виновного в неудаче сотрудника. Но при этом он не должен записывать чужие промахи на свой счет, потому что начальник – это организаторская должность. Он не вышивает крестиком, он руководит теми, кто вышивает крестиками. И если крестики не удались, он виноват не в плохих крестиках, а в том, что он нанял плохого вышивальщика. Это нужно уметь разделять внутри головы. Так что, просто извиняемся перед клиентом, компенсируем его неудобства и увольняем бракодела. Или переучиваем его, отправляем на стажировку…

– Ну, это естественно: извиняемся, компенсируем. Но вот ты говоришь, что перфекционизм ведет к бессоннице. А разве ситуации, о которых ты сейчас говоришь, способствуют крепкому сну? Ведь с ума сойдешь от переживаний!

– Переживать бессмысленно. Если мы допускаем ошибку, надо ее исправить, а не причитать. Нет хуже ситуации, когда сторона договора не выполнила свои обязательства, а затем стала долго и мучительно объяснять тебе, почему она дала такого маху. Ну, неинтересно это, право. Сделали ошибку, извинитесь и сообщите сроки, когда вы исправите ситуацию. Ошибки возможны, от них не застраховаться, важно другое – сможешь ли ты исправить положение и извлечь для себя выводы на будущее? Если да, тогда все в порядке. Если нет, то это профнепригодность.

Не допуская ошибок, ты не можешь стать профессионалом. Ошибка учит намного эффективнее, чем сотня правильных решений. И ошибки в принципе неизбежны, потому что невозможно контролировать все – такого не бывает. Просто, когда все организовано хорошо, ты знаешь, где произошел сбой, кто несет ответственность за эту ситуацию, и тебе понятно, с кого требовать. Неправильно думать, что ошибки носят частный характер: в одном случае из ста – это случайность, непредвиденное стечение обстоятельств, оставшиеся девяносто девять случаев – это неполадки самой системы.

Наша традиционная российская проблема – бездумное отношение к ошибкам. У нас это все легко проходит – ну, пошумим, покипятимся, а мер не примем и до ума не доведем. В этом – самая большая ошибка: невнимательность к собственным ошибкам. Переживания производителя – это, к сожалению, недостаточная компенсация неудобств клиента. Поволновались, всплакнули – и вроде уже искупили вину. Нет, заблуждение. Не искупили. Отношения «производитель – потребитель» – это не семейные отношения, где важно кто что чувствует, это отношения производственные, и ошибки должны компенсироваться не раскаянием, а фактическим действием.

Кстати, о переживаниях и извинениях. Прошлым летом мы с другом пришли поужинать в очень модный дорогой ресторан. Поели, заказали десерт и чай. Вы бы видели, какие нам принесли чашки! С отбитыми краями, с трещиной около ручки и с такими мутными разводами, как будто их никогда не мыли специальными средствами! Кажется, такую посуду даже на дачу уже никто не возит. И это при том, что средний чек в ресторане стоит, как хороший сервиз.

Зову официантку, показываю ей посуду, жду реакции. Она извиняется и ждет, когда я угомонюсь, – никаких лишних телодвижений. О необходимости заменить чашки догадалась менеджер. И только управляющий к извинениям присовокупил карту постоянного гостя со скидкой.

Разумеется, я устроила всю эту сцену не ради пятипроцентной скидки. Просто мне было интересно: когда и кто из сотрудников ресторана предложит хоть какую-нибудь компенсацию за профессиональный прокол.

– Значит, профессионал говорит: я разберусь, приму меры?

– Нет, он говорит: ошибку видим, меры принимаем. И предлагает при необходимости компенсацию морального ущерба.

Слава Богу, номер журнала, о котором так переживала Женя, не успели сдать в печать. Я дозвонилась до редакции утром и попросила внести необходимые исправления. И тут же написала Жене письмо, чтобы не волновалась: как настоящий профессионал, она вовремя заметила свою ошибку.

Даже уверенный в своих знаниях и опыте специалист не всегда решится сказать вслух: я – профессионал. Во-первых, почему-то считается, что в такой форме эти слова звучат нескромно (мол, пусть о вас так говорят другие). Во-вторых, произнести эту фразу – значит взять на себя ответственность за решение, с которым, возможно, согласны не все. А для этого, кроме профессионализма, необходимо еще и мужество.

Андрей говорит, что страх сделать что-то не по высшему разряду приводит к серьезным нервным расстройствам и заболеваниям. Но, наверное, есть еще одна опасность: люди, которые боятся ошибиться, никогда не станут рисковать. И предпочтут смелой, но дерзкой идее банальный, шаблонный ход. Это не всегда будет полезно для дела, но зато риск сведен к нулю. Все по стандарту, как было миллион раз, как делают коллеги и конкуренты. Конечно, в этом нет ничего страшного. Только скучно, господа, не правда ли?

Cоображения доктора Курпатова

Мне кажется, что работа может быть эффективной только в том случае, если вы работаете не за деньги, а на перспективу. Но беда нашего «бизнеса» (в широком смысле этого слова) заключается в том, что он живет без будущего. Доход, феерический успех и немыслимое обогащение – все это должно случиться немедленно, сегодня вложили – завтра получили двести процентов прибыли, а лучше – триста или даже тысячу, а дальше хоть трава не расти. Понятно, что такой бизнес – это бизнес однодневок, здесь не думают ни о качестве продукта, ни о ценности профессионального имени, ни о серьезности дела, которым занимаются. Ни о чем, единственный вопрос – «А когда бабки вернутся?!» Это такая странная идея, что чем мутнее вода, тем больше в ней рыба водится. Идея сомнительная, но ловят…

К сожалению, большинству из нас – работникам, которые рассчитывают на зарплату, а не на «двести процентов», – приходится в таких обстоятельствах очень не– просто. Потому как мы в такой ситуации – расходный материал: отработали задание, выполнили, что сиюминутно имело смысл, – и до свидания. То, что мы можем профессионально расти, работодателя не интересует, – долго. То, что мы эффективны лишь в коллективе единомышленников, а такие коллективы надо создавать, работодателю тоже невдомек, потому как сам он живет по принципу: бизнес – это изощренная технология по отъему денег, а потому товарищества в нем быть не может. То, что наша преданность делу способна на порядок улучшить качество нашей работы, – это тоже не замануха для работодателя, потому как сам он надолго задерживаться в этом бизнесе не намерен. Он здесь, пока прибыли в этом бизнесе его впечатляют, а когда перестанут впечатлять – он перекочует в другое место. Но бог с ним, с работодателем, самое страшное – если мы сами, в конце концов, решим, что другого пути нет, что так и надо. Страшно, потому что если утвердимся в этом, то превратимся в тот самый – «расходный материал».

Понимаете, тут в чем дело… Бизнесмен вправе жить так, словно бы «завтра» не наступит. Бизнес – вещь хорошая, но неодушевленная. Но мы-то – каждый из нас в отдельности – не можем так жить, поскольку у нас в распоряжении наша жизнь. Не думать о своем будущем – это самоубийство. Мы должны постоянно инвестировать в себя и отдавать себе отчет в том, что без этих, весьма, надо сказать, долгосрочных инвестиций, будущего не будет. Какое-то будет, конечно, но очень сомнительное и посредственное. А для того чтобы в это будущее вкладываться, в него нужно верить, а верить в свое будущее – это верить в себя, в свои способности, в свой талант.

Многие работодатели, да я и сам с этим феноменом сталкивался неоднократно, жалуются: «Работники не включают голову!» Явление действительно массовое. А почему не включают? Потому что не верят в себя и не верят в то, что это может быть кому-нибудь нужно. Но вот как раз об этом я и толкую – какая разница, нужно это кому-то еще или нет?

Важно, чтобы это было нужно самому человеку. И только когда он поймет, что «включать» голову в профессии, в деле, которым он занимается, нужно ему, а не работодателю, тогда он начнет по-настоящему инвестировать в себя.

Работы меняются, работодатели меняются, все меняется, но мы – остаемся, и это главное, о чем нужно помнить. Это мы или становимся лучше – в профессиональном плане, внутренне, – или не становимся. И это наше внутреннее, профессиональное развитие важно для нас, а не для «дяди», на которого мы, как нам по старинке кажется, работаем. Мы же, на самом деле, ни на какого «дядю» не работаем. Если я расту профессионально, я увеличиваю свой капитал, и именно это имеет значение. А если я не расту профессионально, то и «дяде» от моей работы прибытку никакого, напротив – медленное движение под горку, к закату бизнеса.

Иногда мне кажется, что те, кто работают с мыслью, что они работают «на дядю», вообще не работают, и лишь те, кто работают на себя – на свой профессиональный опыт, на свой профессиональный уровень, – работают по-настоящему. Причем, и «дядя» доволен, и у работника, кроме зарплаты, две, а то и три сотни процентов прибыли – пусть и не в денежном эквиваленте, но на перспективу. И это надо понять, как-то определить внутри собственной головы, и после этого все проблемы с работой решатся сами собой. Человек переходит из разряда инструментов в разряд мастеров, а это уже совсем другой коленкор.

Страх допустить профессиональную ошибку понятен и даже, наверное, необходим, ведь работа – не то место, где следует расслабляться и безучастно взирать на происходящее. Но на самом деле этот страх, в основе своей, есть не что иное, как желание перепоручить ответственность кому-то другому – мол, я боюсь, а потому, может быть, вы мне подскажете, что и как делать, или сами сделаете? Мы боимся, что нас будут ругать, что мы допустим какой-нибудь позорный «ляп», но не боимся того, что наш страх не позволит нам по-настоящему состояться в профессии.

Перепоручая ответственность, мы стремительно теряем обороты. Одно и то же дело, сделанное нами в одном случае с чувством внутренней ответственности за происходящее, а в другом – тяп-ляп, «как начальник сказал, так и зашарашим», – это два разных дела. Первое – новый шаг к профессионализму и свободе, второе – стагнация в развитии и прыжок в рабство. Да, ни больше и ни меньше! Когда вы растете профессионально, меняется диспозиция в отношениях вас и нанимателя: сначала он вам нужен (когда вы еще «молодой специалист»), а потом, когда вы уже профи, вы нужны ему. Вот почему я говорю о свободе…

Невротический страх ошибки парализует, он лишает человека дееспособности: боясь «напортачить», он перестает что-либо делать. А потому сам этот страх – и есть самая большая из возможных ошибок. Страх проявить активность, «включить голову», принять нестандартное решение, взять на себя ответственность – это результат патологического недоверия к себе. А не будет доверия к себе – не будет и настоящей работы, а не будет настоящей работы – не будет и самосовершенствования. Вы не можете инвестировать в себя, до тех пор, пока вы не начнете думать о себе самом как о потенциально прибыльном предприятии.

У меня есть большие сомнения насчет того, что в России когда-либо приживется «американская мечта», но какая-то своя «мечта» у нас должна, в конце концов, появиться… И пусть это не будет девиз: «Сделай себя и добейся успеха!», возможно, мы все-таки сможем как-то модифицировать эту формулу на свой лад. Например (разумеется, это только предложение): «Поверь в себя и в свое право на успех!» – это вполне, мне кажется, отвечает духу нашей ментальности. Если же смотреть с этой точки зрения, то оказывается, что наш страх ошибки – это просто признак неверия – и в себя, и в свое будущее. Так, может, дело все-таки не в работе, а в нашем отношении к самим себе?