Вячеслав Корнев

Способы думать о мире других

(философское послесловие)

Вопрос «что происходит на самом деле?» – роковой для человека думающего – имеет множество расшифровок. Его можно интерпретировать в рамках методологии мышления как вопрос о границах наших познавательных иллюзий. Каждый живущий надежно защищен от суровой «пустыни реальности» простыми и сложными фантазматическими экранами, ментальными конструктами, алгоритмами фонового и автоматического мышления – интеллектуальной функции без оригинальной мысли, без творческих открытий, фактически и без субъекта. Необходимость с боем прорываться к грозным и неприступным вещам внешнего мира – это драматургический нерв, казалось бы, кабинетной методологической работы. Используя популярную метафору, можно свести вопрос к рецептуре «красной пилюли истины» или ударной дозы гносеологического «отрезвина» (из романа Станислава Лема «Футурологический конгресс»). По принятии этого сильнодействующего средства привычный мир начинает сначала слегка плыть, как прогретый асфальтом воздух, а затем и вовсе растворяется, обнажая пугающе незнакомую и неуютную территорию – территорию, для которой нет готовой карты.

В повседневном варианте тот же самый вопрос возникает в форме легкого когнитивного невроза – смутного чувства, что с внешним миром что-то не в порядке. Или в реальной жизни действительно властвует хаос и так называемое зло, или, как говорится в анекдоте, одно из двух. Рано или поздно врожденные нарциссические иллюзии субъекта испытываются на прочность в социальных джунглях, оставляющих большинству из нас роль проигравшего во внутривидовой войне. Вопрос «что происходит на самом деле?» эволюционирует в риторический вопрос «почему так несправедливо общественное устройство?». С мазохистским удовольствием человек растравляет в себе это уязвленное чувство, и выхода за скобки интеллектуальных стереотипов, разумеется, не происходит. Происходит то, что привычная фантазия о вращении мира вокруг стержня нашего «я» в коперникианском перевороте сменяется представлением о неумолимо объективном положении дел в большом и неизведанном мире. Принимается на веру, что любой из нас – лишь крошечная точка, малозначимый социальный квант в гравитационном поле безжалостных сил и законов, природа которых пугающе непроницаема… Но перемена ракурса – еще не перемена участи. Вращается ли мир вокруг нашего «я» или, чтобы выжить в этом мире, нужно самому энергичней вертеться – в методологическом разрезе всё едино.

Иначе говоря, перед нами интеллектуальная ловушка, представляющая практическую трудность для методологии мышления. Инерция и лень нашего мозга, о которых постоянно говорит Андрей Курпатов, после любой нечаянной встряски быстро возвращают наше мышление к привычным схемам и сцеплениям. Новое объясняется в терминах старого, неизвестное сводится к известному, мозговые синапсы идут проторенным маршрутом. Контакт с миром напоминает действия шопенгауэровской кошки, играющей с собственным хвостом как с предметом «объективной реальности».

То, что наивно принимается субъектом за приобщение к вещам, героическое преодоление естественного эгоцентризма, на деле лишь уплотняет защитный экран. Важно заметить, как нашим субъективным иллюзиям незаметно приписываются функции «объективных законов». На манер смехотворного закона «всемирной подлости» мы быстро и некритично находим «факты» и «причины», строим из этих самодельных кирпичиков координатные системы и даже «научные» пирамиды ценностей…

Дезавуирующим обстоятельством этой фиктивной онтологии является сама скорость осуществления интеллектуальной функции. Может ли познание неизвестной и грозной Реальности быть настолько быстрым и гладким – в темпе и с качеством современных строительных шабашек? Разве похоже на взаимодействие с объективным миром такое малозатратное и односложное ментальное конструирование? Я бы назвал это синдромом дурацкой радости узнавания – ведь так приятно и радостно находить что-то без усилий. А так бывает в ситуации, когда результат «анализа» полностью запрограммирован предпосылками. Как уточнил бы Хайдеггер, такой результат проброшен, определен искомым. Например, частенько мы поспешно заканчиваем фразу за собеседника, не дослушав и не поняв его, полагая, что мысль интуитивно понятна. Иногда потом выясняется, что речь шла совсем о другом, иногда в квазидиалоге сторонам уже неинтересно выяснять, что же происходило на самом деле. Важно только то, что скороспелая реакция на слова, действия, события внешнего мира обыкновенно приводит к мнимому и ложному их пониманию.

Переводя это рассуждение в терминологию Андрея Курпатова, нужно говорить о конкретных параметрах работы нашей интеллектуальной функции по конструированию интеллектуальных объектов. «Скорость доверия» – в данном случае доверия нашего мозга к полученным без особого труда, без траты сил и времени интеллектуальным продуктам – это один из критериев оценки. Пассивность и инерционность мышления преодолеваются тем, что автор этой книги в живом общении называет «подпиныванием» мозга. Поэтический принцип «не позволяй душе лениться» превращается в методологическую рекомендацию по намеренному озадачиванию, стимуляции и подстегиванию собственного мышления. Если искать какой-то интегральный и руководящий пафос в книгах, лекциях, семинарах Андрея Курпатова, то лучше всего именно в этом – в борьбе за ясность и эффективность мышления. Мышления как инструмента познания, способа корректного решения задач различного уровня сложности.

Представим себе, что мы участвуем в игре, правила которой нам неизвестны. Более того – непонятно даже, какие в ней ставки, результаты, игроки, орудия и методики, время начала и окончания… Это условная метафора нашей общей вовлеченности в социальное пространство, в котором ни на минуту не прекращается интенсивный символический и материальный обмен всех со всеми по правилам и законам, известным лишь немногим. Классические логико-философские рекомендации сводятся в этом случае к тому, чтобы максимально четко и прагматично ответить на конкретные вопросы: как называется эта игра? как можно управлять игрою? что ожидает меня в перспективе того или иного действия?..

С «прокачкой» этой проблемы до уровня полноценной философской эпистемологии мы получим дополнительный ряд вопросов возрастающей степени сложности: например, насколько модель описания игры (в подробном аналитическом раскрое на мельчайшие атомарные интеллектуальные объекты) адекватна объективной реальности. Для юмористической иллюстрации приведу пример с одним интернет-мемом, справедливо утверждающим, что в предложении «мальчик склеил в клубе модель» за последние несколько десятков лет изменились значения всех четырех слов. Такая же точно девальвация смысла угрожает интеллектуальным объектам всего «обществоведческого» спектра – в теориях философов, политологов, историков, социологов по истечении некоторого времени остаётся лишь «вода». Объекты же куда-то исчезают – как испарился, например, сначала классический, а затем индустриальный или постиндустриальный капитализм. Как растворились почти без следа некогда несокрушимые коллективные интеллектуальные объекты: начиная с «идеалистических» философских концептов, типа «абсолютной идеи» или «души культуры», и заканчивая известными «материалистическими» конструктами истмата и диамата.

Ничего важнее, чем эта проблема – проблема выяснения адекватности, эффективности, состоятельности наших интеллектуальных объектов, – для мыслящего человека нет. Неумение и нежелание соотносить субъективное внутреннее с объективным внешним приводят в пределе к психозу и сумасшествию. Впрочем, легких в психологическом аспекте решений тут вообще не бывает. Умудренное осознание того, что первопричины и универсальные законы «происходящего на самом деле» в «реальности» нам неизвестны (упертым гносеологическим оптимистам необходимо прочитать, наконец, «Критику чистого разума» Канта или хотя бы витгенштейновский трактат «О достоверности»), ведет нас к трагическому ощущению экзистенциалистов – этому положению бытия без опоры, мышления без Абсолюта, субъекта уже не в объективном мире, а в «абъективном» (в терминах Кристевой «abject» – это «необъект», нечто отвратительное, отталкивающее, монструозное).

Как ни странно, но добрый «доктор Курпатов» в работах последних лет подталкивает и «подпинывает» своего читателя именно в направлении такого кризисного самоощущения. Редкое «положительное» суждение доберется хотя бы до середины критического анализа на предмет достаточных методологических оснований. Что может знать о своей психической реальности рядовой пациент? В лучшем случае он знает несколько поверхностных симптомов…

И вот тут проявляется одно любопытное противоречие, которое можно сравнить с «парадоксом Шпенглера». Известно, что немецкий историк отказался от конструкта общей и универсальной истории в пользу представления о самобытном развитии отдельных культурно-исторических типов. При этом, отказывая истории в единой фабуле и логике, Шпенглер сам занимает вакантную «божественную» позицию, классифицируя и объясняя закономерности эволюции различных культур. Не попадает ли в это противоречивое положение и Андрей Курпатов, когда переходит от «новой методологии» (критический анализ режимов и условий интеллектуальной работы) к своеобразной «новой социальной онтологии» (постулирование законов общественного устройства)? Как соотносится позитивное утверждение из текста «Капитала 2.0» о том, что мы можем «знать, как устроен мир», с общими требованиями методологии мышления как варианта критической теории (с обязательными правилами воздержания от универсалистских и избыточных суждений)?

Вот, например, в продолжение разговора о (несправедливости общественного мироустройства, авторское описание социальной реальности как непрерывной «борьбы интеллектуальных функций разных людей друг с другом»: эта борьба «идет повсеместно – в любом офисе, на предприятии, в транснациональном холдинге, в научном сообществе, в Нобелевском комитете, на бирже и в конкретной индустрии. Даже в семье. Везде своя игра и свои игроки, а выигрывает всегда и только тот, кто умнее, – точнее, тот, кто обладает более мощной интеллектуальной функцией».

Все мы знакомы с принципом соотношения ума и богатства (Андрей Курпатов дает две его редакции). Нам припоминаются подтверждающие и опровергающие этот принцип примеры (в тексте «Интеллектуального ресурса» также встречается ряд поучительных иллюстраций из политической истории XX века). И надо сказать, что сомнений относительно внутренней связи ума и богатства (а также политики и науки, экономической рентабельности и интеллектуальной ценности и т. п.) эти примеры и аргументация не разрешают.

Еще интереснее ситуация с программным текстом «Кризис "Капитала 2.0". Навстречу новой реальности!». В этой работе Андрей Курпатов ведет полемику с Марксом, Бодрийяром и другими авторами критических теорий социального порядка. Автор рефлексирует новейшую историю как последовательную метаморфозу «классического» товарно-денежного капитализма, но не в общество дигитального потребления, а в общество интеллектуального капитала или эксплицированных в будущее интеллектуальных ресурсов: «Мы оказались в новом мире – в экономике ресурсов, в экономике "Капитала 3.0", где принципиально важным является не то, обладаешь ли ты сейчас какими-то ценностями ("товаром", "средствами производства", "деньгами" или даже "доверием"), а то, насколько ты влияешь на будущее за счет тех ресурсов-ценностей, которыми ты располагаешь».

Интересно, что матрицы предыдущих воплощений капитализма Андрей Курпатов оценивает как «безобразие», «шабаш», «обман» и т. п. Экономика «капитализма катастроф», как его назвала Наоми Кляйн, для автора «Интеллектуального ресурса» – наглая «воровка на доверии», систематически разоблачаемая и разоблачающая саму себя: «Насколько надежной нам следует считать систему, валютой которой является "доверие", а акторами – лица, склонные к обману и уверенные в том, что их всегда пытаются обмануть?»

Но как тогда выглядит «перепрошивка» той же социальной матрицы до уровня «Капитала 3.0»? Фактически как исторический реванш «когнитариата» и превращение человеческого ума из наемного средства производства в вечную и творческую производительную силу. Персонифицированный возобновляемый неотчуждаемый интеллектуальный ресурс, интегрируемый в глобальную экономику и политику, имеющий предельное символическое и практическое значение, – это действительно смелый рисунок новой социальной реальности, о которой можно и нужно говорить с достаточным количеством восклицательных знаков. Но лично мне эта картина освобожденного человеческого ума, становящегося двигателем всемирного социального развития, кажется моделью общества «Коммунизм 1.0». Я тоже искренне верю в потенциал эмансипированной интеллектуальной функции. Мне также симпатичны социальные модели по ту сторону «обязательного зла» – насилия, воровства, обмана… Однако как назвать это точнее и как это детализовать в мысли? Чтобы ответить на эти вопросы, игнорируя исчерпанные гуманитарные «измы», необходимо опять склеить в целую ленту Мёбиуса онтологию и методологию.

Таким образом, трагического противоречия между обозначенными выше исследовательскими подходами нет. Есть логика взаимосвязи между проблемами генезиса индивидуального мышления и проблемами социогенеза. Есть диалектика мира субъективной интеллектуальной функции и «мира Других», о котором идет речь и в предыдущей книге Андрея Курпатова «Что такое мышление? Наброски» (СПб.: Трактат, 2016). В этом тексте свойственный автору инструментальный подход к мышлению, рассмотрение конкретных «способов думать» превращаются в анализ различных условий включения и выключения интеллектуальной активности.

В самом деле, как отличить мышление от квазимышления, настоящую и творческую интеллектуальную работу от разного рода психических автоматизмов? Ситуация, когда я думаю, что я мыслю, а в действительности кто-то мыслит мною и за меня, – эта повседневная ситуация псевдоинтеллектуальной активности характеризуется не пониманием, а «ощущением понятности». Трудность с полноценным и продуктивным разрешением «эпистемологической озабоченности», с конструированием самого субъекта мышления исследуется здесь в фокусе возрастной психологии. Разворачивание пространства мышления от плоскости к многомерности связывается в книге с генезисом и усложнением пространства социальных отношений – пространства, в котором особое место принадлежит лакановскому большому «Другому» (Autre). Наличие значимого Другого, интеллектуальный вызов со стороны Другого – необходимые условия трансформации социальной игры в игру разума, в полноценную интеллектуальную активность. Таким образом, методология мышления опять возвращает нас к компетенции философии и онтологии, ставит перед необходимостью познания «реальности Другого» и целого «мира Других».

По Делёзу и Гваттари, философия – это умение изобретать и вводить в общее употребление концепты. Каждый «le concept» – это уникальное авторское произведение, понятие, разворачиваемое до целой теории. Вербальная форма концепта не обязана быть оригинальной (как, например, неоригинален прославивший Бодрийяра «симулякр»). Словосочетание «интеллектуальный ресурс» тоже никем не запатентовано. Однако у него хорошие шансы стать кристаллизатором продуктивного смысла. Но еще важнее, если интеллектуальный ресурс как таковой, без кавычек, действительно окажется вечным двигателем социального развития. Возможно, это единственная альтернатива перспективе глобальной катастрофы (различные сценарии которой, к сожалению, пока кажутся более реалистичными).

Доктор философских наук

Корнев Вячеслав Вячеславович