Книга: Философия психологии. Новая методология
Назад: Трисубъект
Дальше: Глава третья. «Вещи»

Глава вторая. Новая методология в онтологии

Онтологическая структура

Онтология, или, как ее еще раньше называли, «первая философия», сведенная, в конце концов, к метафизике, – это один из тех самых философских монстров, пути к которому неизвестны и вопросы которого не разрешимы. Она, подобно сказочному чудовищу, поймавшему доброго рыцаря, безжалостно выпытывает у него ответы на свои «чудовищные» загадки, но в отличие от сказки эта ситуация не предполагает с необходимостью happy end. Но, несмотря на всю сложность этой темы, человек как зачарованный бродит вокруг да около поставленной задачи, не в силах ни решить, ни отказаться от нее. Пример тому – марксизм, который уже и отказался, но вновь вернулся в лоно онтологии, наивно помышляя создать учение об «общих законах бытия», некий «универсальный принцип» на материалистическом субстрате. В чем такая притягательность онтологии – науки о сущем?

В философии есть два больших вопроса, но это и не «первичность», и не «цельность», и не что-либо иное, это вопросы о человеке и о сущем. Эта заветная пара настолько взаимоувязана, настолько слита воедино, что подчас невозможно определиться, с чего начать, распутывая этот гордиев узел. И человек, и, видимо, само сущее проецируют себя: сущее создает бесчисленные проекции себя в себе самом, а человек создает свои проекции – большей частью проецирует себя во внешний мир, а внешний – во внутренний. Разобраться в том, где что, не представляется возможным. Решиться на это – значит обречь себя на вечное блуждание в потемках. Почему?

Потому что при таком раскладе нет той заветной точки обзора, которая бы основала системность.

Нет поэтому ничего странного в пессимистичности оттенков хайдеггеровского мировоззрения и, например, измышлений Г. Башляра, когда один говорит о «данности» бытия (чем подразумевает наличие кого-то, кто «дал»), другой о «со общности» бытия духу (где также незримо присутствует сообщающий). Но ведь и сам человек – частица сущего, кроме того, ведь так любят говорить о «самоволии» человека, хотя в такой ситуации правильнее было бы говорить не о «данности» или «со общности» бытия, а о «взятости» его человеком, который, будучи по своей сути активным деятелем, всегда берет нечто у сущего. Философия имеет маленький генетический (возможно, приобретенный) дефект – она двоична, и если ее гносеологическая система сломалась на диаде «объекта» и «субъекта», то мировоззренческая – на диаде сущего и человека.

Психософия решает вопрос о начале онтологических помышлений, безоговорочно отдавая приоритет человеку, и, заручившись таким образом системностью, она видит и сущее так, что от этого кроме всего прочего есть и толк. Наш мир дает нам лучшее понимание самого человека, мир есть для нас, другого мира мы не знаем; но если где-то и есть иное, то можно с большой долей уверенности говорить о том, что оно и там будет устроено принципиально таким же образом, – только то, что у нас оказывается овеществлением, там, у них, будет называться иначе. А нас интересует именно «устройство», поскольку от второго вопроса – о «данности», «со общности» и проч. – мы заведомо отказались.

Сущее для нас построено с учетом нас, а правильнее было бы говорить, используя фундаментальный принцип одноименной теории, – в отношении с нами. Да, человек входит в отношение с этим загадочным «нечто», лежащим вне его, и тут рождается третье (принцип третьего). Недаром слов, которыми мы награждаем сущее, множество: сущее, бытие, реальность, действительность и проч. Все это не что иное, как результаты отношений и «третьи», рожденные в отношении с человеком. Поясним эту мысль на примере шахмат.

Мы всегда входим в отношение с чем-то определенным, назовем это «сферой», а не сразу с вещью, иначе та вряд ли нам о чем-либо сказала бы, а если и начинаем с вещи, то судорожно ищем, к чему же она относится, и пока не найдем – не успокоимся. Вспомните, как вы мучаетесь, найдя непонятную маленькую детальку чего-то у себя в квартире: «Откуда это отвалилось?» В нашем с вами примере первичная сфера – это сфера игры, сама по себе она целостна и неисчерпаема, мы не знаем и даже чисто технически не можем знать всех игр, которые были, есть, будут или могут быть. Но она не есть что-то аморфное и неопределяемое, она отлична, например, от сферы знания или деятельности, она несет в себе некую специфичность, что при всей сходности с названными сферами все-таки отличает ее от них. Отличие это – в сущности игры, она возможностна, но уже игра, а не просто абсолютная возможность.

Задача теперь в том, чтобы из этой сферы возможности данной вещи, то есть сущности собственно феномена игры, изъять то, с чем можно непосредственно иметь дело, причем надо полагать это наше желание естественным. Обретение вещественности (в отношении чего бы то ни было с человеком) является закономерным этапом. В нашем примере – это собственно шахматы. Человек может сказать: «Это то, что имеет место быть», а иначе и более методологически верно это звучало бы так: «Это то, что имеет место, время, модальность и интенсивность». (Напомним, что пример с шахматами мы используем как поясняющую модель.) В «модальность» здесь будут входить понятие игры в шахматы, правила, цели и задачи. Заметим попутно, что этим знанием обладают все, кто знает о существовании этой игры, – в большей или меньшей степени. Более того, этот уровень полон символики, знаков, закономерностей, здесь появляется свой язык – шах, мат, пат, гамбит, рокировка, которые не зависят от нас непосредственно, – это то, что есть для всех таким, какое оно есть. Это появившееся – есть нечто иное, как родившееся третье в нашем отношении человека и совокупного, абсолютно возможного сущего.

Но чуть-чуть вернемся назад – что же такое сущность игры в нашем примере? Сами по себе вещественные шахматы – это третье, поскольку оно – шахматы как «третье» – совершенно самостоятельно. А что же – их сущность? Кому же в большей степени принадлежит сущность – человеку или сущему? Кого в ней больше? Сущего, поскольку мы не можем сущее зафиксировать состоянием, то, что не вещественно, – не в нашей власти, вместе с тем очевидно, что сущность игры – это то, что могло родиться только в отношении с нами, с человеком. Итак, сфера сущности игры – это результат отношений человека с сущим со стороны сущего.

Теперь вернемся к «третьему». Обладаем ли мы шахматами непосредственно, как это мы изложили, описывая шахматы в качестве «третьего»? Что есть вопрос корреспондента, обращенного к чемпиону мира по шахматам: «Что для вас шахматы?» Есть ли в нем смысл или он просто не знает, что спросить, и задает заведомо «пустой» вопрос? Какова семантика слов: «моя игра» или «это моя игра»? Что значит эта игра для каждого из нас? Есть ли на земле люди, играющие в шахматы и не знающие, что мат можно поставить в пять ходов? Вы играли когда-нибудь в шахматы с любимым человеком, а с великим, а в каких примечательных местах вы играли в шахматы? А вы играли когда-нибудь в шахматы на берегу океана под шум ветра и бриза, а как сильно вы расстроились, когда проиграли значимый для вас матч?

А как часто вы расстраиваетесь по поводу проигрыша, а как на вас влияет выигрыш? А вы выписываете шахматное обозрение, а вы знаете о его существовании, а вам снилась когда-то бриллиантовая корона победителя ФИДЕ, а… Все это соединяется в одно – в «вашу игру», в те шахматы, которые существуют только для вас, и никто иной не знает, что они для вас значат, не знает и не догадывается, потому что этот «файл» забит у него информацией о своей «моей игре» – эксклюзивно-собственным восприятием шахмат. Это последнее – также результат отношений сущего с человеком, только на сей раз со стороны человека.

Та абсолютная возможность, с которой мы вступили в самое настоящее отношение, – это аналог сущего. Сущее – это все. Тут необходимо оговориться, что так как по нашему определению сущее – это все, то оно одинаково для всего в сущем, для всего вообще, то есть если гипотетически предположить существование какой-то цивилизации, имевшей место где-то и когда-то и с совершенно иными способами существования, познания, овеществленностью принципов, иной структурой принципов, иными принципами и бог знает что еще, наше с ней сущее – едино, поскольку это все, что есть. Возможно, мы будем это «нечто» совершенно по-иному воспринимать, взаимодействовать с ним, но это «нечто» будет оно. Нет разницы, где и кто зачерпывает воду из Волги – у истока или у самого устья, – это будет Волга. И конечно, «все, что есть» значительно больше, чем «все, что есть для нас», иначе стоило бы закрыть все НИИ, НИЛ, отменить творчество и еще многое другое. Стоит ли сетовать на то, что нам досталась лишь часть? Вряд ли, вопрос теперь только в инструментарии познания этого сущего, а то, что мы постоянно движемся в его познании и расширении «взятого» из него в непосредственное пользование, – совершенно очевидный факт.

Когда мы входим в отношение с сущим – как возможность с возможностью, – возникает третье. Происходит овеществление принципа, появляется то, что «имеет место» быть, а потому нет никаких противопоказаний к тому, чтобы назвать это нечто «бытием». В нашем примере – это то, что только станет шахматами, пока это еще не «шахматы», но то, что таким образом можно опредметить (впрочем, это может быть опредмечено и другим образом). Это – бытийствующее – независимо, оно несет в себе набор «хромосом» с равной представленностью нас (человека) и сущего, понятых как возможность. Оно – это третье, бытийствующее, уже имеет свой собственный способ существования и свой центр. Часть его, которая может быть уложена в «системы координат» нашего с вами способа познания, начинает ощущаться как принадлежностная нам. Некоторые, как мы помним, говорят о том, что нам ее «дали» или «сообщили», но фактически – это наш способ познания изъял указанную часть из совокупной сферы сущего.

Это изъятое уже есть новое третье, то, что возникло в отношении нас, уже овеществленных к нему (для него), и бытийствующего. Это третье – «реальность», то, что есть для нас. Впрочем, конкретно каждый из нас знает только часть из этого принадлежащего реальности, но ему не составит большого труда узнать в нем все, что угодно, что входит в его состав, при известном старании и способностях, конечно. Это – то, что будет принадлежать уже индивидуально каждому из нас – есть еще одно третье, родившееся в отношении нас, с одной стороны, и реальности – с другой. Это теперь уже последнее, третье, мы назовем «индивидуальной реальностью».

Если бы мы писали этот текст в XIX веке, то, вероятнее всего, сказали бы, что состав реальности, то, что собственно является реальностью, – определяется способом нашего с вами существования, то есть временем, пространством, модальностью и интенсивностью (и, вероятно, были бы во многом правы). Сейчас же мы говорим о том, что реальность составлена из того, что охватывается способом существования нашего познания, и это не игра слов. Давайте разберемся. Никто не будет оспаривать высказывание, что все, что имеет пространственную форму, протяженно во времени да еще обладает видимым цветом, ощущаемым запахом и проч., относится к реальности, составляет собой реальность хотя бы потому, что имеет место быть. Но ведь мы сейчас совершенно уверены и в том, что даже если мы чего-то не чувствуем, не видим – это тоже может быть и есть. Мы говорим об инфракрасном излучении, радиации и проч., не видя этого, но совершенно не сомневаемся в существовании оного. Почему? Кто нам сказал, что дело обстоит действительно так? Наш способ познания.

В языке есть выражение «видеть невооруженным глазом». С того, что видимо «невооруженным глазом», и началась реальность человеческого существа – оно представляло собой видимое, слышимое, ощущаемое… Но «глаз» неуклонно «вооружался», одним из первых в этом ряду появился язык. Недаром мы называем его плюс-тканью – это цельное самостоятельное полотно, которое, конечно, входит в состав реальности. Но что интересно: как только язык появился на свет, пределы реальности расширились не на те несколько слов, которыми обменивались первобытные люди, а значительно сильнее и обширнее, поскольку появление на свет его разновидностей, самой лексики, произведений – это дело времени. И представь мы себе возможность перенесения во времени, то очевидно, что человек более позднего периода своей эволюции многому мог обучить своего прародителя, как Робинзон – Пятницу.

Но до появления числа объяснить, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, было бы нереально, реальность человека этого периода становления человечества не имела еще в рассматриваемый нами момент «паза», «лунки», «выемки» – предуготованности, чтобы принять это знание, а значит, оно еще только сущностно, то есть, как говорится, «есть такое дело…», да «не про нашу честь». Но зато, как только появилось число, человечество сразу заручилось как минимум открытиями Архимеда, Пифагора и т. д. Нельзя с уверенностью говорить в этом же смысле о законе относительности, хотя и он был на подходе, но все-таки недоставало понятий гравитации, инерции и т. п., но когда все это состоялось, реальность человечества ни секунды не медля заполучило и эйнштейновское прозрение. Так работает пластность познания.

Что за странная способность и не придумана ли она нами? Нет, не придумана, например, эта работа – психософия – уже достояние реальности всего человечества, поскольку некоторые уже могут принять ее. Она не нечто «оттуда», она уже «здесь», все остальное – только дело времени. Скажите, если вы знаете, что есть «один», есть «два», но не знаете правил сложения, а кто-то объяснит их вам, – вы усвоите это, а смогли бы вы додуматься до этого, созерцая два яблока? Вы сможете сказать, что это принадлежит реальности? А если вы не знаете цифр, насколько эффективно было бы объяснение, как велика была бы вероятность того, что вы догадались бы об этом сами? А если бы никто не знал – принадлежало бы оно реальности? Вопрос не стоит так: было бы оно или не было, существовало бы или не существовало; вопрос стоит: принадлежало бы оно реальности?

Этот феномен – познаю элементы, знаю уже фактически все возможные их ассоциации и взаимодействия – рассматривался нами в гносеологическом разделе, и мы говорили о нем как о пластности познания: за счет способности к ассоциированию человек познает мир не поэлементно, а сразу «пластами». Образно это можно представить себе таким образом: у вас есть какой-то детский конструктор – вы можете построить из него все, что угодно, но предложи вам деталь от другого конструктора с другими пазами для связывающих элементов, вы окажетесь в затруднительном положении и или выкинете ее, или отложите до лучших времен. Можно говорить, что пластность вашего «познания» не позволяет использовать это новое «знание», его для вас как бы не существует, но если вам дать две детали от нового конструктора – вы уже дееспособны и в этой сфере. Для целей академических поэтому целесообразно ввести понятие «пред-реальности» – это то, что уже доступно нашему познанию, но не познано нами непосредственно.

Так, например, разработанная Резерфордом модель атома – это фактическое знание всей собственно атомной физики (модель же Резерфорда в свою очередь – продолжение «Гераклитова бытия»), и те ученые, которые занимались вопросами «уровневых переходов», устройства ядра и проч., извлекали это знание не из совокупного сущего, а уже из пред-реальности. Главный шаг был сделан, дальше дело технических сложностей. Но это еще не пред-реальность кварков, кварки пока – до поры до времени – принадлежат только сущему… Но вот они открыты, и нам ведомо уже и то, о чем мы пока, собственно, не знаем, но можем узнать, проведя соответствующие эксперименты, исследования, теоретически разрабатывая эту «находку». Недаром у ученых, работающих с пред-реальностью, нередко возникает «чувство уже виденного» – deja-vu.

Конечно, не все так гладко, как хотелось бы… Например, как доказать, что материальное на субатомном уровне существует и это не магия цифр? Существует ли этот «субатомный» мир, его ведь никто не видел? В его непосредственном существовании сомневаются уже и некоторые физики. Вопрос не праздный и фактически стоит так: если мы что-то придумали, но для этого нет субстрата в мире (что, правда, очень нелегко допустить, но будем последовательны) – принадлежит ли это реальности? Для психософии этот вопрос решаем – точка обзора в человеке, все категории мира – сущее, бытие, реальность и проч. – мы определяем для него и относительно него, и если он уверен или даже просто верит в существование этого, то «это» есть в реальности, хотя достоверность этого может быть очень мала, а вот статус пребывания «этого» в реальности может обсуждаться.

Теперь вернемся к уточнению, которое мы внесли немногим раньше. Реальность определяется не просто способом существования, а способом существования нашего познания. После уже изложенного это положение, видимо, не без труда будет принято убежденным материалистом, поскольку в соответствии с этим определением и Бог, и всякая иная идеалистичная компонента принимается в реальность на равных правах с вещественными предметами материального мира и т. п. Но необходимо признать, что это естественно. Можно спорить, насколько мысль о чем-то соответствует действительности и имеет ли вообще субстрат, но говорить, что этого просто нет в бытии, уже нельзя. Иначе придется отказаться (а нам придется на этом настаивать) и от субатомного мира, и даже от представлений о Вселенной в нынешнем ее понимании, и никакие заверения Мура даже относительно планеты Земля не помогут. Или – или…

Способ существования нашего познания намного подвижней собственно способа нашего существования, хотя и является его производным. Познание ищет и примеряет новые формы, не опасаясь показаться экстравагантным, поскольку ему обеспечена поддержка мышления, которое, в свою очередь, опирается на веру и уверенность, но все это вряд ли можно назвать порочным кругом. Фактически представление о реальности многое разъясняет в некотором несоответствии способа существования человека в определении (время, пространство, модальность и интенсивность) с результатами части находок последнего времени, например в трансперсональных переживаниях, носители которых подчас убежденно декламируют: «Там не было времени». И хотя всегда это убеждение при более тщательном рассмотрении можно опровергнуть, все-таки оно бывает весьма интенсивным, а человек – убежденным.

Все это приводит к мысли о непосредственно эволюционной значимости собственно познания (а не средств производства и даже языка!), иначе говоря, новый способ существования познания – это новый эволюционный прорыв собственно человека. Но это возможно только при эволюции мышления, и именно об этом говорит методология психософии: новое мышление обеспечит развитие и приумножение бытия, поскольку познание – это, в конце концов, инструмент мышления, но их эволюция возможна лишь в сочетанной форме. Постоянным поиском новых форм познания мы эволюционируем мышление, и если какое-то познание действительно ново, оно непосредственным образом трансформирует мышление. Поэтому нет ничего странного в том, что мы с вами мыслим совершенно иначе, нежели мыслил человек столетия назад, но язык тот же, логика та же, а потому мы подчас считаем, что многое из сказанного – это лишь пустые разговоры относительно нового психологического опыта. Учитывая же все вышеперечисленное, отказаться от него – от нового психологического опыта – непозволительная роскошь.

Поэтому так важно строгое понимание реальности как того, что выделено познанием из сущего, причем это определение достаточно полно отражает и суть условия пластности, поскольку речь идет не о неких предметных фактах, ныне принадлежащих реальности, а о всем том охвате, который осуществляет данный способ существования нашего познания (в этом, кстати, мы видим частное проявление функционирования нового языка).

Во всей красе в системе отношений сущего и реальности представлен принцип неотграниченности. Нет никакой границы между сущим и реальностью, некий существующий «водораздел» можно сравнить лишь с клеточной мембраной и постоянным взаимообменом ионами, молекулами того или иного вещества. Реальность, подобно океанской волне, непрерывно наступает на сущее и творит себя. Единственную оговорку надо сделать относительно качественного состояния того, что было в сущем и стало теперь в реальности. Как вы думаете, насколько тождественно бывшее в сущем и ставшее в реальности? Подсказка в слове – «ставшее». В реальности мы сталкиваемся с состояниями, которых нет в сущем, но то, что в реальности, – это то же самое, что и в сущем, – в этом нет сомнений, полено до и после сожжения – это полено. Конечно, ставшее значительно изменяется по сравнению с «бывшим», как луч, преломленный в призме, значительно изменяет свою траекторию, но остается все тем же лучом, и каждый из нас это знает, даже если он, этот луч, направлен теперь в обратную сторону.

Рис. 27. Онтология в структуре человека





Информация, дошедшая до нас и бывшая перед этим в сущем, несет на себе отпечаток особенностей нашего познания, подобно тому как кванты энергии видимого спектра переходят в сетчатке глаза в энергию химических веществ и далее в систему клеточных взаимодействий, прежде чем стать неким образом, «воспринимаемым глазом», но пострадала ли от этого собственно информация? Та, что была в видимом спектре, – нет, хотя и стала совершенно иной в смысле репрезентации (впрочем, этот вопрос мы уже затрагивали в соответствующем разделе). То, что мы не увидели глазом энергию иных длин волн, – не страшно, поскольку глаз вооружаем, причем в этом случае пассаж информации на носителях еще более выражен, но это не должно нас огорчать, ведь ничто не может изменить суть информации, а ее облик – это дело наносное.

Теперь возникает вопрос о том, откуда мы черпаем эту реальность. Понятно, что не из абсолютной возможности непосредственно, а принцип третьего подсказывает, что, коли есть третье, есть и результат отношений у каждой из сторон, участвовавших в его рождении. Реальность для нас конкретна – это то, часть чего мы выделяем из сущего познанием, а это предполагает, что она является тем, из чего можно выделить, то есть она вещественна. Вспоминая все наши гносеологические и методологические построения, мы приходим к выводу, что результатом отношения сущего и человека со стороны сущего является возможность этих вещей, овеществленных в реальности. Значит, мы имеем полное право сказать, что место пребывания этих возможностей – «бытие», которое очень похоже на сущее, являясь вместе с тем результатом отношений с человеком, – отсюда мы определяем его как «все, что есть».

Поэтому понятно, что бытие в отличие от реальности одинаково что для европейца, что для нынешнего жителя низовий Амазонки. Но сказать, что реальность этого мира у них одна и та же, – никак нельзя. Реальность – это и иной язык, и иные традиции, и религия, это иные оценки событий и явлений, это иной вкус и иное общественное устройство, подчас даже климатическая зона, всего не перечислить. Все в той или иной степени влияет на наше познание, а это и формирует реальность. И если сослаться сейчас на наш пример с шахматами, то «сфера игры» – это аналог бытия, а вот уже сами по себе шахматы, их правила, терминология – это уже реальность.

Реальность интересно чувствуется, и в языке находятся прекрасно характеризующие ее эпитеты: «реальность и инореальность творчества», «реализм в высшей степени», «тонко чувствующий реальность» и проч. Причем мы все очень чувствительны к реальности; попадая за одни сутки с морозов заснеженной Сибири на солнечный берег Канарских островов, среди зеленой листвы и теплого моря всякий из нас «почувствует» «иную реальность». Не то же ли чувство испытываешь, входя в святая святых египетских пирамид? А не изменяется ли реальность в доброжелательном присутствии гениального человека? Изменяется. Изменяется мышление, видение, все это сопровождается иночувствованием, мы по-иному воспринимаем информацию бытия, хотя бытие все то же. Мы не можем постичь реальности инков, африканских туземцев и в определенном смысле зэков, но то, что эта реальность совсем иная при сохранности единого для всех бытия, – нам очевидно. Реальность поэтому можно в определенном смысле истолковать как этнологическую сферу существования индивида.

И вот мы приближаемся к святая святых – индивидуальной реальности каждого из нас, нашей собственной неприкосновенной, взлелеянной нами – «нашей реальности». Спросите ради интереса у своих знакомых, что они представят, если вы просто (вне контекста) произнесете слово «стол». Из опыта: вы услышите все что угодно, и почти никогда не будет повторения, например: «большой деревенский бревенчатый стол, который я в жизни никогда не видел, но именно он возникает в моем воображении», «а я вижу стол на своей кухне – пластиковый с тонкими ножками», «а я большой письменный стол с зеленым сукном и зеленой лампой»… И все это относительно такого простого предмета, как «стол», а что, если попросить поведать нам индивидуальное восприятие «любви», «привязанности», «ответственности»? Язык быстро проявляет свою семантическую слабость и парализует общение. Но вместе с тем это не просто воображение, это индивидуальная реальность, в которой мы, собственно, и существуем. И когда мы говорим друг с другом, используя одни и те же знаки, мы наивно полагаем, что «говорим об одних вещах», но поверьте, подобное – взаимопонимание – случается крайне редко.

Теперь, наверное, понятно, почему мы называем эту реальность именно «индивидуальной», а, например, не «личностной» реальностью. Она глубоко пронизана нашей индивидуальностью и, постепенно естественно переливаясь, переходит в само наше «глубокое Я». Фактически мы представляем собой эту индивидуальную реальность, это наш результат наших отношений с миром (с сущим), и это мы сами. И, говоря о реальности, бытии и сущем, мы подчас больше толчем воду в ступе, поскольку ничего из этого не может быть отражено нами в языковых формах непосредственно, ценность этих формулировок лишь в организации общности.

Итак, что мы имеем? Мы имеем онтологию со сложным и причудливым строением. Если для удобства воспользоваться термином «информационный поток», вся эта система будет выглядеть следующим образом: перед каждым из нас есть целый набор призм, а за самой дальней из них – бесконечное, самое что ни на есть единое сущее. Информационный поток из этого сущего, подобно лучу света, преломляется в первой на его пути призме и изменяется (неизменной остается его суть, а направление, «консистенция» и прочее могут измениться), то, что мы имеем после этого, – это бытие (все, что есть). Следующее преломление в следующей призме создает реальность (третье в отношении нас и сущего – из чего мы непосредственно выделяем только то, что доступно способу познания этологической системы), и, наконец, самая близко к нам расположенная призма, преломляя «информационный поток», выводит его в нашу собственную индивидуальную реальность.

Теперь мы имеем возможность рассмотреть онтологию в гносеологическом ключе, что позволит нам четко дифференцировать существующие формы научного познания. Познающий входит в отношение с познаваемым (сущим).

Начнем с третьего, с реальности. Реальность наполнена вещами – остановленные способом существования процессы стали состоянием. Познавая их, мы осуществляем, насколько это возможно, частное научное познание, где каждая вещь представляется нам в виде некой определенной совершенно самостоятельной индивидуальности. Системность же этой индивидуальности организована поначалу одним-единственным отношением – с познающим.

Уже в нем, в познающем, результат этого познания будет наделен знаком, включен в семантические, миологические и прочие системы – все это обоснует индивидуальную реальность. Там, где знаки, там всегда логика (как способ существования знаков), она-то и обоснует здесь закрыто-системное познание, выделяя закономерности через опредмечивание отношений между знаками.

И, наконец, бытие… Там, где живут процессы, где соседствуют возможности вещей и тенденции возможности, там, где царствуют неовеществленные еще принципы, – в бытии – рождается открытое системное познание.

Назад: Трисубъект
Дальше: Глава третья. «Вещи»