Сущность и индивидуальность

Древо мудрости есть тело,

А гладь зеркальная – душа:

Держи их в чистоте всегда,

Смотри, чтоб пыль на них не села.

Дзинсю

Нет древа мудрости

И нет зеркальной глади;

С начала самого нет ничего -

Так что же может пылью покрываться?

Шестой Патриарх Дзэн – Эно

Индивидуальность – это не система отличий, поскольку если найдены отличия, то должны иметь место и сходства, а наличие сходств упраздняет уникальность, без которой индивидуальность немыслима. Именно поэтому индивидуальность невозможно определить иначе, как сказать: «индивидуальность». При этом мы все ее ощущаем, когда, например, говорим: «я». В этом емком и лаконичном слове содержится утверждение абсолютной отличности, самостийности, единичности, индивидуальности… Это утверждение стало основанием декартовской философии и раскрепостило «западное» мышление. Но, неправильно оцененное, именно оно в последующем проложило дорогу в мир спекулятивных идей. Чуть позже это же утверждение возродило философию в лице экзистенциалистов и феноменологов. Впрочем, оно же, к сожалению, через какое-то время заставило их позабыть о тех, для кого они философствуют.

До сих пор индивидуальность, в подавляющем большинстве случаев, понималась формально, как содержательная отличность. Все мы, с одной стороны, имплицитно носим в себе ощущение своей индивидуальности, с другой стороны, у нас есть все основания думать подобным образом – мы видим, что мы разные; все это позволяет формально-логически заключить, что индивидуальность – это отличность людей друг от друга по форме и содержанию. Робкую попытку воспротивиться этой, казалось бы, «самоочевидной» идее делает Мартин Бубер, предупреждая исследователей феномена человека от такого заключения. Вот что он пишет: «Принцип идивидуализации – основополагающий факт бесконечного многообразия человеческих личностей, каждая из которых выходит только такой, а не иной, – не делает антропологическое познание чем-то относительным, но, напротив, составляет его ядро и остов»³⁹. Этим утверждается мысль о том, что индивидуальность – это некая «всеобщность», которая роднит всех нас, «всеобщность», которая может стать основанием для фундаментального антропологического исследования. Впрочем, Бубер не отвечает на основной вопрос – откуда этот «принцип индивидуальности» и в чем его проявление, что значит «только такой, а не иной», в каком это смысле?

Содержательно мы, разумеется, отличны, да еще как! У всякого свой опыт, своя жизнь, своя история (воспитание, среда, образование, связи, внешность, биология и проч.), но истинная индивидуальность, ощущаемая человеком, не в этом. Если мы что-то делаем, решаем какую-то проблему – это делаем мы, находясь в какой-то своей собственной реальности, где расположены и функционируют наши собственные ценности, приоритеты, определенный круг знаний, познавательных стратегий и т. п. Это наш мир, состоящий из колоссального, неограниченного числа элементов, число которых непрестанно увеличивается: происходят новые события, что-то умирает, а что-то рождается – все это пополняет наш мир и делает его интересным, мы живем этим. Но это не индивидуальность, точнее – еще не индивидуальность.

Индивидуальность – это, прежде всего, внутреннее, глубокое ощущение себя, ощущение отличности себя, это ощущение сопутствует нам и в толпе, и в одиночестве. То, что индивидуальность, – переживание, делает ее в какой-то мере экзистенциальной, это и не реальность, которую можно пощупать, это и не идея, в которую мы верим, это доподлинное ощущение, столь же достоверное, как боль или свет. Но если для ощущения боли или света в организме, физическом теле человека предусмотрены специальные рецепторы, то тут, для ощущения своей индивидуальности, рецепторов не предусмотрено. Индивидуальность, таким образом, – это сущностная категория.

Люди на самом деле очень похожи друг на друга, мы, правда, этого не замечаем, но самое интересное – это то, что мы похожи тем, в чем привыкли видеть кардинальное отличие. Привычно считать, что мы похожи друг на друга чертами, типами характера (какое множество создано психологией классификаций характеров!), складом ума (гуманитарным или математическим), эмоциональными и волевыми качествами – нас называют то слабыми, то сильными, то возбудимыми, то пассивными и проч., и проч. А есть то, что, якобы, объединяет всех нас, без каких бы то ни было классификаций: «все мы грешны», «человек человеку – волк», «все люди – эгоисты» и так далее.

Идея-фикс о похожести людей не обошла ни этику, ни эстетику, ни сексуальную сферу, причем все это в каком-то убогом, прямо-таки мещанском контексте. Идеология «общности» культивируется на стремлении масс к справедливости, равноправию, она удовлетворяет желания обывателя «понимать», что происходит и кто такой тот – другой; именно поэтому так популярна психология типов и тому подобные практики. «Да что вы хотите? – это же эпилептоидный тип!», «А чего можно ожидать от холерика?», «Предупреждаю вас, она истеричка…» Чего стоят такие утверждения? Очевидно одно: такое псевдопонимание другого человека (Другого) ведет к полному прекращению всяких попыток если не познать его, то хотя бы приблизиться к нему.

Чем же мы в действительности так похожи друг на друга, как говорят – «в принципе»? В чем кардинальное сходство всех людей, если откинуть бесконечное множество частных претендентов на это звание? Сущностью, изначальной хорошестью нашей сущности. «Хорош» – слово вовсе не морального генезиса, это ощущение данности. Оно вовсе не точка на оси «плохой-хороший», «отличный-отвратный», и это даже не качество некого стороннего предмета, но, скорее, указание на факт наших отношений с ним. И именно это отношение, появляющееся, возникающее между нами, и определяется подобным образом – «хорош». Это то, что мы ощущаем в этих отношениях.

Впрочем, привычно думать, что именно сущностями мы и отличаемся: «Уж мы-то этим отличаемся!» – думаем мы подчас. Но на чем основан такой вывод? Когда говоришь: «Человек изначально хорош…», частенько слышишь в ответ чье-то совершенно не осмысленное возражение: «Нет, – мол, – это не так». Если после этого уточнить: «Но ведь никто, надо полагать, не рождается подонком и убийцей?…», акценты смещаются. А если же не остановиться на этом и продолжить: «…и это никуда не уходит», то вновь встретишь непреодолимое возражение: «Нет, это не так!» Но кто из всех нас, если он честен и правдиво рефлексирует свои переживания, считает, что он «плох»? Случаи, когда человек искренне, глубоко и совершенно уверен в том, что он «плох», «гадок» и что-то еще в этом роде, встречаются крайне редко, и, как правило, они связаны с тяжелой психической (психоорганической) патологией.

Каждый из нас совершенно уверен в том, что он «хороший» – «в глубине», «по сути». «Я иногда могу поступить нехорошо, даже плохо, – думаем мы, – но в глубине, внутри я же и не хотел специально, намеренно сделать кому-то плохо, просто – чтобы сделать… – оправдываемся мы. – Так надо было поступить – положено, обстоятельства, ситуация…» Утверждение, что все мы “в сущности хорошие”, имеет самые непосредственные основания – искренние отношения принятия с другим (Другим), желание понять его, неизменно приводит нас к ощущению “хорошести” всякого человека. Мы можем сожалеть, что содержательно мысли какого-то человека безобразны или откровенно антигуманны, мы можем видеть, как искажено его мышление жесткими, вредными стереотипами и установками, мы можем иметь дело с отвратительными проявлениями агрессии, несносным поведением и проч., и проч., но при всем этом понимать: «он просто заблудился», «это не его вина, это его беда». Вы верите в раскаяние преступника? Почему приговоренные к смертной казни, подчас, обращаются к религии? Что-то снисходит или же, напротив, что-то исходит от такого страдающего человека?

Если мы не считаем себя заслуживающими положительной самооценки и занимаемся самокритикой – это лишь «мимолетное увлечение» очередной красивой или романтической, но совершенно бесплодной идеей. Или же причиной тому может быть «мода», «светская забава», но не более того… На самом же деле мы все себя любим, считаем себя «хорошими» и заслуживающими лучшего. Не будь так, мы не могли бы себя даже пожалеть, мы бы не допустили самосочувствия, мы бы, вероятно, очень скоро покончили с собой… Более того, в социальном аспекте мы были бы совершенно вредны окружающим. Вы можете представить себе, как будет относиться к другим человек, который в самом себе не может найти ничего хорошего и значащего?

Итак, мы установили прежде, что индивидуальность – это наша естественность и спонтанность, которая проявляется в отношении с чем бы то ни было (если само оно готово открыться нам своей индивидуальностью); мы знаем также, что всякий человек обладает сущностью, которая и отличает его от всех других самым примечательным и разительным образом. Из чего становится понятно, что индивидуальность является способом выражения сущности, способом ее существования… Поскольку все остальное в нас, кроме этой сущности (то есть собственно личность с ее бесчисленными ролями), уже не может претендовать на «титул» индивидуальности. Личность – продукт социальных отношений, произведенный на свет большими специалистами и по определенному плану, авторство которого никогда не является нашим собственным, а значит, и индивидуальным.

Но, вместе с тем, мы только что говорили о том, что сущности разных людей чрезвычайно сходны. И мы оказываемся в ситуации «трех сосен»: с одной стороны, мы определились с индивидуальностью как с абсолютной отличностью, с другой стороны, мы отдаем себе отчет, что сущность и существует через индивидуальность, но сущности схожи – похожесть, сущность, индивидуальность… Итак, «сходны» или «индивидуальны»?… «Сущность» или «личность»?…

Да, одна личность не похожа на другую, как и один человеческий организм не похож на другой, но мы имеем руки, ноги, голову и так далее. Так что эта непохожесть весьма и весьма относительна, и все разговоры о ней – скорее способ удовлетворить самолюбие, нежели нечто большее и действительно важное. Все мы при самом простом «внешнем» и «беглом» «психическом осмотре» окажемся очень похожи друг на друга. Да, будут замечены и наши отличия, но даже вся совокупность наших отличий не может составить нашей истинной индивидуальности, поскольку нельзя предположить, чтобы абсолютная индивидуальность имела хоть какие-то сходства с чем бы то ни было. В противном случае, мы бы должны были говорить о наборе индивидуальных качеств, но не об индивидуальности, которую можно представить только абсолютной.

Вместе с тем, схожесть присутствует, но это не содержательная, а сущностная. Это, прежде всего, родство наших сущностей, а они действительно похожи, хотя бы потому, что каждая представляет собой неограниченную целостную возможность. Но как же в таком случае быть с индивидуальностью сущности? Иными словами, мы встречаемся с поразительным и очень ярким противоречием, ведь все, что было сказано выше об индивидуальности и сущности, неумолимо приводит нас к мысли о том, что индивидуальность – это способ существования сущности. Нигде более мы не можем найти оплота для индивидуальности – кроме сущности, никак иначе сущность не может быть явлена, кроме как истинной, не сравнимой ни с чем индивидуальностью. Наша сущность может проявиться только лишь истинной индивидуальностью.

Но это счастливое противоречие, потому как именно благодаря этому противоречию мы можем достигнуть осознания того, что сущность – это действительно нечто несуществующее, но она есть. В этой связи очень показательно, как эмпирик Давид Юм заканчивает свой трактат о человеке: «Но все мои надежды рассеиваются, когда я дохожу до объяснения принципов, связывающих наших последовательные восприятия в мысли или в сознании. Я не могу найти теорию, которая удовлетворила бы меня в данном отношении. Говоря коротко, существуют два принципа, которые я не могу согласовать друг с другом и ни одним из которых в то же время не в силах пожертвовать, а именно: наши отдельные восприятия суть отдельные предметы, и наш ум никогда не воспринимает реальной связи между отдельными предметами. Если бы наши восприятия были присущи чему-нибудь простому и единому или если бы наш ум воспринимал между ними какую-нибудь реальную связь, никакого затруднения этот вопрос не представлял бы»⁴⁰ . По сути, таким образом Юм обосновывает логическую необходимость несуществующих принципов, которые, при этом, есть.

Итак, перед нами противоречие, благодаря которому мы можем говорить о том, что сущность – это никакая не субстанция и ничто другое в этом роде, и что ее нельзя пощупать, определить ее «размеры». И в результате самое важное: совершенно отпадает надуманный пункт о ее «первичности» или «вторичности», который предоставил такую прекрасную возможность братьям-близнецам – материалистам и идеалистам – оказаться по разные стороны баррикад. Нет этого пункта! И дискуссия закончена. Сущность принадлежит к другой реальности, в которой, как показывает исследование, идентичный субстрат – сущности людей – может порождать абсолютно отличные друг от друга индивидуальности. И такой подход позволяет совершенно по-новому осознать поразительную, в каком-то смысле абсолютно самостоятельную реальность индивидуальности. Да, она лежит вне пределов нашего рассудочного понимания, но она существует, и в ней возможны отношения между сущностями, то есть – индивидуальные отношения.

Непространственность и вневременность («сверхвременность» и «сверхпространственность» – как бы сказал Н.О. Лосский) сущности наглядно демонстрирует нам ее целостность и неотграниченность – не может быть границ там, где нет времени и пространства. Только утвердив и осознав это, мы можем, не распиная здравый смысл, говорить: там, где ничто, – там все. Это неоценимо важное положение для всего последующего текста, и именно целостность, принцип целостности дает нам это понимание, и именно он вдохновляет Дайсэцу Судзуки на такие слова при описании сатори: «В сатори всегда есть то, что можно назвать чувством потустороннего: в действительности это переживание мое личное, но я чувствую, что корнями оно уходит куда-то еще. Индивидуальная оболочка, которая так сильно ограничивает мою личность, разрывается в момент сатори. Это не должно обязательно означать того, что я воссоединяюсь с существом более высоким, чем я сам, или поглощаюсь им: это значит, что моя индивидуальность, которая раньше была ограничена строгими рамками существования, отдельного от других индивидуальных существований, начинает каким-то образом выходить из этих узких рамок и растворяться в чем-то неописуемом, в чем-то совершенно отличном от того, к чему я привык. Это состояние сопровождается чувством совершенного освобождения и полного покоя – человек чувствует, что он достиг, наконец, цели. “Возвращение домой…”»⁴¹

Но на этом мы не исчерпываем указанного противоречия. Ведь очевидно, что просто одна-единственная, отдельно взятая индивидуальность уже, в каком-то смысле, и не очень индивидуальность. Нужно нечто, относительно чего она, грубо говоря, будет индивидуальностью. Индивидуальность проявляется только в отношении с чем-то, но существующие отношения (в подавляющем своем большинстве) предъявляют нам требования, однако же, индивидуальность не может удовлетворить никакие требования, поскольку она – индивидуальность, а следовательно, ее абсолютная отличность делает невозможным для нее не то что выполнение этих требований, но даже принятие их как некой данности, они словно бы произносятся на неизвестном для нее языке. Отсюда мы вынуждены признать, что для существования индивидуальности, ее проявления, необходимы какие-то особенные отношения. Что ж, остается заключить, что для проявления нашей индивидуальности мы должны найти способ попасть в реальность индивидуальных отношений и только тогда получим эту возможность.

Представляется, что вещь, на которую невозможно указать и которую нельзя назвать, живет сама по себе. Что тогда – «индивидуальность»? Индивидуальность – это каждый из нас сам по себе (не в себе, а по себе), это «я-сам-по-себе». Ее сущность и изначальность представляется более чем неоспоримой, но возникает масса вопросов. И самый важный из них – это зачем тогда индивидуальное становление, личностное развитие, которое все мы видим, ведь нельзя же стать индивидуальностью, будучи ею? Действительно, мы наблюдаем становление вовсе не индивидуальности, а того, что отождествляется с нею. Если мы говорим: «Я – это то-то и то-то», то нечто уже названо и это уже не индивидуальность.

Платон в главном своем мифе о человеке рассказывает нам о том, что душа, видевшая «истину», поднявшись на «небесный свод», возвращается для служения истине и людям. Идея служения – одна из самых важных в христианстве. Одна из важнейших буддийских концепций состоит в том, что «чувствующие существа представляют неотделимую часть Целого и что, следовательно, не может быть истинной полноты блаженства, пока все не достигнут Другого Берега»⁴².

Другими словами, и личностное развитие, и религиозное просветление, и достижение Нирваны – это лишь промежуточный пункт, который и знаменуется ощущением-осознанием своей индивидуальности – заветного «я-сам-по-себе» в целокупности мира. Человек осознает, воспринимает, ощущает себя частью целого, цели целого становятся изнутри-идущими целями его индивидуальности, и только в этот момент целостность-сама-по-себе «оживает». Так что осознание собственной индивидуальности единичного центра – это возможность для целого быть целостным. Но возможно ли это без того долгого пути, о котором мы говорили и который наблюдаем в процессе развития личности? Нет, невозможно. Вот и ответ.