Книга: Троица. Будь больше самого себя
Назад: Поиск вслепую
Дальше: Боль самосохранения

Специфичность мозгов

Всегда лучше сохраняется в тайне то, о чём все догадываются.

ДЖОРДЖ БЕРНАРД ШОУ


В своё время, именно в стенах нашей Клиники неврозов, которая затем получила его имя, Иван Петрович Павлов проводил свои знаменитые «Клинические павловские среды».

Уже будучи нобелевским лауреатом, академиком, учёным, увенчанным мировой славой, Иван Петрович занялся исследованием психических расстройств.

В нашей клинике ему представляли пациентов, а он пытался объяснить их состояния, основываясь на своей теории «высшей нервной деятельности».

Результатом этой грандиозной работы стала простая и изящная схема, определяющая два ключевых психологических типа, с которыми мы действительно имеем дело в своей психотерапевтической практике:

• шизоиды (которых Иван Петрович ещё называл «мыслительным типом»)

• и истерики (которых он также назвал «художественным типом»).



И в том, и в другом случае наблюдается, как считал Иван Петрович, своего рода рассогласование в работе корковых отделов головного мозга и его подкорковых структур – таламуса, гипоталамуса, среднего мозга и т. д.

Причём, у «мыслителей» верх берёт кора, а у «художников» – подкорка.

«Мыслители» словно бы оторваны от действительности, им куда комфортнее пребывать в своих размышлениях. Они ведут себя так, словно бы мир вокруг них может остановиться и подождать, пока они что-нибудь придумают, решат, сообразят, сделают какое-то умозаключение и т. д.

Но мир, как известно, ждать никого не будет. И если бы в дикой природе какое-то животное выкинуло подобный фокус, то его бы быстро превратили в завтрак, обед или ужин.

Так что инстинкт самосохранения у представителей этого психологического типа словно бы спит, им как будто бы наплевать на возможные опасности. А точнее говоря, они их просто не замечают.

Это не значит, что «мыслители» не тревожатся и не переживают. Ещё как тревожатся! Вопрос – из-за чего?

Как правило, они создают в своей голове какую-то интеллектуальную конструкцию чрезвычайной сложности и ужасно нервничают по её поводу. То есть, не из-за того, что вокруг них масса реальных рисков, а по надуманным поводам. Реальные же угрозы не вызывают в «мыслителях» отклика, они им будто бы и неведомы вовсе.

По этой причине другие люди часто абсолютно не понимают, в чём причина переживаний человека с таким вот странным типом психической организации: он, на их взгляд, психует там, где «всё хорошо», «на ровном месте», а там, где реально «всё плохо», «страшно» и «опасно», – он спокоен как танк, по зитивен и видел всех в гробу в белых атласных тапках.

С «художниками» дело обстоит иначе, но не наоборот. По И. П. Павлову, у представителей этого психологического типа над рассудочной корой доминируют весьма эмоциональные подкорковые структуры.

В этих отделах мозга базируются наши истинные желания, наши страсти, чувства, переживания. Но, из-за рассогласованности коры и подкорки, «художники» этого буйства своих страстей зачастую даже не осознают.

Это тоже по-своему удивительно: чувства охватывают человека, но он думает не о них, а думает прямо ими – своими страстями и переживаниями.

Представьте себе это на очень простом примере. Допустим, женщина хочет, чтобы мужчина проявил в чём-то инициативу. Но это лишь её внутреннее ощущение, которое она не вполне осознаёт. Если же она его осознает и скажет своему кавалеру – мол, давай-давай, друг, пора действовать! – то инициатива окажется уже на её стороне, и весь план её подкорки пойдёт прахом.

Мужчины часто подобные сигналы не считывают и с удивлением для себя «вдруг» натыкаются на обиду и раздражение. Причём, эта обида возникает у женщины тоже как бы сама собой – в обход рассудка. Понимает ли женщина, что сама поставила своего мужчину в сложную ситуацию, и что он, по большому счёту, ни в чём не виноват?

Теоретически – да, понимает. Но её подкорке этого никогда не объяснишь, потому что сама она сейчас думает этим чувством – обидой и разочарованием. Подкорка чего-то хотела, но в осознанную стратегию (при помощи коры) это желание у женщины не превратилось, а дальше – или повезло (мужчина чудесным образом сам догадался, что от него ждут), или извините.

Так что, спору нет – женщина в такой ситуации действует подчас очень «художественно», но нельзя назвать подобную тактику эффективной.

И в этой своеобразной невнятности – вся суть нашего полового инстинкта, состоящего из причудливой вязи сложных, противоречивых ощущений – и хочется, и колется, и мама не велит (подкорка и хочет, и тревожится, а кора с её сознательными установками не позволяет, дополнительные проблемы накручивает).

«Мыслитель» в такой ситуации действовал бы, конечно, иначе: он бы всё продумал, создал бы все необходимые инструкции и чётко бы выдал их партнёру. Мол, я всё понял – делай так-то и так-то.

Но проблема «мыслителя» в другом – он настолько увязает в своих рассуждениях, что порою совершенно не слышит собственные желания (подкорку).

Он начинает их как бы придумывать умом, а в результате постоянно мажет мимо цели, ощущая странную чувственную неудовлетворённость.

Итак, Иван Петрович Павлов предложил нам модель из двух типов, основанную на самых передовых нейрофизиологических открытиях своего времени – весьма, надо признать, рабочую, эффективную и адекватную модель (о чём я могу с уверенностью говорить, ссылаясь уже на свой психотерапевтический опыт).

Однако же исследования великого физиолога никогда не учитывали социальное поведение животных, а это, согласитесь, важная часть нашей жизни.

Именно данный пробел и был потом с лихвой восполнен учёными-этологами – Конрадом Лоренцем, Николасом Тинбергеном, Франсуа де Ваалем и многими-многими другими выдающимися исследователями поведения животных.

В своих научных работах они показали, что мы являемся заложниками не только отношений внутренних структур нашего мозга, но и социальной общности, к которой биологически предназначены.

Таким образом, если всё это суммировать, то получается следующее:

• как живые существа, мы нуждаемся в собственном выживании (поэтому обладаем индивидуальным инстинктом самосохранения);

• как представители вида, мы являемся средством выживания вида (для этого нам дан половой инстинкт);

• а как социальные существа (и именно этого не учитывала павловская модель), мы нуждаемся в социальной поддержке, умении создавать социальные отношения в группе и встраиваться в её иерархию.



Иерархический инстинкт имеет невероятно большое значение для любого стайного животного. В конечном счёте, и его личное выживание, и возможность продолжить род также зависит от того, какое место в социальной иерархии это животное занимает (причём, это касается как самцов, так и самок).

Если же говорить о людях, то мы ведь и вовсе гиперсоциальны – до маниакальности! Можно только удивляться сложности социальной структуры, которую мы создали: общество, культура, религия, экономика, политика и т. д.

И всё это сплошь иерархические структуры, где есть «верх» – гении, элита, лидеры мнений, начальники, Бог, патриархи, миллиардеры, вожди, президенты, и «низ» – все мы, остальные, грешные.

Очевидно, что у представителей нашего вида иерархический инстинкт (или инстинкт самосохранения группы) выражен до чрезвычайности и является, в каком-то смысле, системообразующим.

Выдающемуся психотерапевту, создателю гештальт-психотерапии Фредерику Пёрлзу принадлежит такой образ-афоризм:

«Шизофреник говорит: “Я – Авраам Линкольн”.

Невротик говорит: “Я хочу быть Авраамом Линкольном”.

И только здоровый человек говорит: “Я – это я, а ты – это ты”».

Конечно, в этом высказывании скрыта ирония, особенно если учесть, что тот же Пёрлз говорил: «все мы невротики», а «психотерапевт и его пациент отличаются друг от друга только степенью выраженности невроза».

Абсолютно «здоровых» людей не существует, а внутренняя установка «я – это я, а ты – это ты» – недостижимый идеал. То есть, мы все, в той или иной степени, хотим быть «Авраамами Линкольнами» – сидеть на вершине иерархической пирамиды.

В этом стремлении, как ни крути, состоит фундаментальная потребность любого стайного животного: добиваться социального успеха, забираться вверх по социальной лестнице и пытаться быть круче прочих – сильнее, умнее, богаче, влиятельнее, красивее, знаменитее и т. д.

А теперь подумайте вот о чём: все мы имеем это страстное желание – забираться вверх по социальной лестнице, но всякое желание, как известно, увеличивает и наши риски. Интенсивность потребности всегда идёт рука об руку с силой фрустрации в случае неудачи, а неудачи неизбежны (особенно там, где конкуренция высока).

Так что даже если кора и подкорка находятся у вас в идеальных отношениях друг с другом, поражение в социальной борьбе, отсутствие прогресса в движении по социальной лестнице и тому подобные «социальные неприятности» способны приводить вас к стрессу, разочарованиям и выражаться комплексом невротических реакций.

То есть павловские «художники» и «мыслители» зарабатывают своё психическое заболевание, потому что их мозг имеет специфические особенности (наличествует определённое рассогласование в отношении структур мозга), а вот пёрлзовские «невротики» страдают от рассогласования внутри своей социальной реальности.

Впрочем, за формирование последней отвечает не социальная группа как таковая, а дефолт-система нашего мозга, в которой эта группа как бы «живёт». Как теперь выяснилось, именно она, та же самая дефолт-система мозга, и делает кого-то из нас больше «художником», а кого-то больше «мыслителем».

Но прежде чем мы к этому перейдём, давайте заглянем за ширму наших с вами инстинктов…

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ МОЗГ

Здесь, впрочем, я хочу сделать одно важное уточнение. Когда я говорю о том, что «художники», более эмоциональны, а «мыслители» – менее, речь идёт не о силе эмоций, а об их первенстве в рамках принятия решений.

Да, корково-подкорковые отношения – штука важная и существенная, но не следует думать, что наши эмоции живут исключительно в подкорке, а мысли – в коре головного мозга.

На самом деле, не бывает мыслей без чувств, как не бывает чувств без мыслей: мозг – машина интегральная.

В середине 70-х годов прошлого века выдающийся нейробиолог Ричард Дэвидсон, ныне профессор психологии и психиатрии Висконсинского университета в Мадисоне, начал исследование эмоций человека с помощью электроэнцефалографии.

Уже тогда, на ещё весьма примитивном, надо сказать, экспериментальном оборудовании удалось убедительно доказать, что кора головного мозга играет чрезвычайно существенную роль в формировании наших эмоциональных состояний.

Последующие исследования Дэвидсона в сотрудничестве со знаменитым Полом Экманом и вовсе произвели самый настоящий фурор в научном мире.

Учёные традиционно думали, что эмоции – это примитивная вещь, сидящая где-то в глубине нашего рептильного мозга. Но оказалось, что это не так: уже новорождённые дети, переживая эмоции, демонстрируют высокую активность в соответствующих зонах коры головного мозга.

Основное же открытие Ричарда Дэвидсона заключалось в следующем:

• в случае положительных эмоций (радости, веселья, счастья) у нас активизируются префронтальные зоны левого полушария головного мозга,

• тогда как за возникновение отрицательных эмоциональных реакций (страха, тревоги, печали) отвечают те же префронтальные области, но уже правого полушария.



Поэтому не стоит удивляться, что «мыслители» могут быть весьма и весьма эмоциональны, а «художники», напротив, эмоционально холодны. Дело не в том, что одни испытывают эмоции, а другие – нет.

Дело в том, чем они – «художники» и «мыслители» – движимы по преимуществу: или страстными подкорковыми структурами («художники»), или оценивающими ситуацию корковыми вычислениями.(«мыслители»).

Иными словами, в каждом из нас есть

• эмоциональные позывы, связанные с базовыми потребностями (а потребности и в самом деле базируются именно в подкорковых структурах нашего мозга),

• а есть и эмоциональные переживания, связанные с оценкой ситуации (и эту оценку производят как раз структуры префронтальной коры).



И то, и другое вроде бы «эмоции», но «эмоция» это ведь просто слово. Важно понять, какие именно нейрофизиологические процессы скрываются за тем или иным эмоциональным поведением человека.

Они же, действительно, могут быть преимущественно подкорковыми (у «художников»), но могут быть и корковыми (у «мыслителей»).

Впрочем, я вспомнил сейчас о Ричарде Дэвидсоне не только потому, что он избавил науку от ошибочных представлений о локализации эмоций в мозгу, но и так как он, между делом, выяснил ещё кое-что важное о нашей с вами социальности, то есть – о природе нашего «невротизма».

Поскольку взрослые люди научены контролировать свои эмоциональные состояния, Дэвидсон проводил множество экспериментов на совсем маленьких детях – их эмоции естественны и неподдельны, а потому были важны в рамках его исследований «эмоционального мозга».

Так вот, примерно через десять лет после получения тех результатов, о которых я уже вам рассказал,

Дэвидсон поставил эксперимент, в котором с помощью энцефалографа регистрировал реакции мозга девятимесячных детей на исчезновение матери.

Соответствующие датчики подключались к голове малыша в присутствии матери, потом ещё какое-то время она проводила со своим ребёнком, а затем – по заметной только ей команде экспериментатора – покидала комнату. Ребёнок оставался один.

Конечно, все без исключения дети не были в восторге от подобного поворота событий. Но их реакции, если опустить общую обеспокоенность, всё-таки были разными:

• одни дети принимались тревожно кукситься и рыдать,

• а другие – напротив, начинали с любопытством оглядываться по сторонам.



Проще говоря, одни переживали уход родителя, как психологическую травму, а другие – как повод заняться чем-то другим. То есть, для одних связь с матерью была чрезвычайно важна, а другие достаточно спокойно могли занять себя чем-то другим в её отсутствие.

Вот эта неготовность подменять взаимодействие с человеком какой-то другой деятельностью (которая напрямую не связана с другими людьми) и является типичной особенностью «невротика».

С другими людьми он способен заниматься чем угодно и сколько угодно, а вот сам по себе – один на один с окружающим миром – он чувствует себя некомфортно. В отличие от «шизоида» и «истероида», «невротик» нуждается в стае, причём с самого, так сказать, младенчества.

Но мы отвлеклись… Вернёмся к энцефалографическим результатам этого исследования – какие зоны мозга активизировались у детей, которые переживали «травму потери», а какие – у тех, что реагировали на уход матери любопытством к окружающей обстановке?

Думаю, вы легко можете дать ответ:

• «правополушарные» дети крайне тягостно переживали уход матери,

• а «левополушарные» – относительно легко переключались на другие раздражители.



То есть то полушарие мозга, которое у нас, как мы знаем благодаря исследованиям Майкла Газзанига, фактологическое (правое полушарие головного мозга), одновременно и более социальное.

А вот то, которое у нас больше языковое (по крайней мере, ему предстоит таким стать, когда эти дети вырастут), чем фактологическое (левое), напротив, менее социально – если нет вокруг других людей, оно займётся чем-нибудь ещё.

Конечно, зареветь во всю мощь могли и дети с «истероидным радикалом», испытывая фрустрацию потребности в безопасности. Более того, все дети расстраивались после ухода матери (подкорка, всё-таки, есть у обладателей любого психологического типа).

Но важно, как дети вели себя дальше – одни продолжали испытывать потребность в другом человеке, а потому расстраивались всё больше и больше, а другие, благодаря активности левого полушария, напротив, с лёгкостью переключались на неодушевлённые вещи и прочие обстоятельства ситуации.

Что ж, стоит ли после этого удивляться, что «шизоиды», в среднем, обладают более выраженным, нежели остальные психологические типы, «вербальным интеллектом»: им легче даётся абстрактная словесно-логическая деятельность, математика, программирование и овладение иностранными языками. В общем, «мыслители» чистой воды.

Итак, говоря о нейрофизиологии того или иного психологического типа – «истероидного», «шизоидного» или «невротического», – нам не следует всё сводить лишь к вертикальным отношениям мозговых структур (мол, кора, подкорка – и всё тут). Нет, мы должны учитывать и горизонтальные взаимодействия, в частности межполушарные.

Назад: Поиск вслепую
Дальше: Боль самосохранения