Тот самый Захер…

В своей знаменитой книге «Половая психопатия» Рихард фон Крафт-Эбинг впервые употребил слово «мазохизм», которое известно теперь всем и каждому. «Поводом и правом назвать эту половую аномалию “мазохизмом”, – объясняет в своей монографии Крафт-Эбинг, – служит то обстоятельство, что писатель Захер-Мазох в своих романах и новеллах очень часто изображал это извращение, тогда еще научно не исследованное. В отношении образования этого слова я следовал аналогии с “дальтонизмом” (по имени Дальтона, описавшего цветовую слепоту). В последние годы мне были представлены доказательства, что Захер-Мазох не только описал мазохизм, но и сам страдал данной аномалией». И это – чистая правда. Причем, Захер-Мазох и не скрывал своей странной склонности. Да и зачем? До тех пор, пока это половое расстройство не было описано в науке, ни уголовного преследования, ни принудительного лечения он мог не опасаться. Все воспринимали это как причуду гения, недаром же его называли «малороссийским Тургеневым». Впрочем, когда Захер-Мазох все-таки узнал о проделках Эбинга, ему стало не до шуток.

Леопольд фон Захер-Мазох родился в 1835 году в Лемберге, в Галиции, где его отец был – ни много ни мало – начальником полиции. Так что, сцены из тюремной жизни запомнились мальчику еще с раннего детства. Но не в этом дело… Размышляя о своем ставшем затем легендарным романе «Венера в мехах», который от начала и до конца посвящен мазохистическим переживаниям, Захер-Мазох признался читателю в своих детских сексуальных переживаниях. И это описание, надо признать, лучшим образом иллюстрирует то, как в сознании ребенка формируется его будущая «сексуальная фиксация», эта некая неуловимая сущность его будущих сексуальных предпочтений. В этом тексте четко видно, как определяются и закрепляются в подсознании ребенка специфические характеристики объекта, которые впоследствии будут вызывать у него спонтанное и, зачастую, абсолютно неконтролируемое сексуальное влечение. Вот это детское воспоминание Захер-Мазоха:

«Это случилось в воскресенье, после полудня. Никогда мне этого не забыть. Я приехал навестить детей моей прекрасной тетушки. Внезапно вошла графиня, гордая и надменная, в своей собольей шубе; она поздоровалась с нами и обняла меня, что всегда превозносило меня до небес. Затем она воскликнула:

– Идем, Леопольд, ты поможешь мне снять шубу.

Я не заставил ее повторять дважды и последовал за ней в ее спальню, снял ее тяжелые меха, которые едва мог приподнять, и помог ей надеть ее великолепную кофточку зеленого бархата, опушенную беличьим мехом, которую она носила дома. Затем я опустился перед ней на колени, чтобы надеть ей ее вышитые туфли. Почувствовав у себя под руками легкое движение ее маленьких ножек, я совсем забылся и наградил их жгучим поцелуем. Сначала тетя посмотрела на меня с удивлением, затем она разразилась смехом и слегка толкнула меня ногой.

Пока она готовила полдник, мы изображали игру в прятки, и я сам не знаю, какой бес меня повел: я спрятался в спальне моей тети, за вешалкой, увешанной платьями и накидками. В этот миг я услышал звонок, и спустя несколько минут в комнату вошла моя тетя. За нею следовал какой-то красивого вида молодой человек. Потом она просто толкнула ногой дверь, не запирая ее на ключ, и привлекла к себе своего спутника.

Я не понимал, что они говорили, и еще меньше – что делали; но я чувствовал, как сильно колотится мое сердце, так как я полностью отдавал себе отчет в том положении, в котором находился: если меня обнаружат, меня примут за шпиона. Я чуть не выдал себя чихом, когда дверь вдруг резко распахнулась, пропуская мужа моей тети, который ворвался в комнату в сопровождении двух своих друзей. Лицо его побагровело, глаза метали молнии.

Не произнося ни слова, она резко вскочила, устремилась к своему мужу и крепко ударила его кулаком. Он пошатнулся. Из носа и изо рта у него потекла кровь. Тетя моя, однако, не казалась удовлетворенной. Она схватила хлыст и, потрясая им, указала моему дяде и друзьям на дверь. Все разом поспешили воспользоваться случаем, чтобы исчезнуть, и юный воздыхатель отнюдь не замыкал вереницу спасавшихся бегством. В этот момент злосчастная вешалка упала на пол, и вся ярость г-жи Зиновии излилась на меня:

– Как! Ты здесь прятался? Так вот же я научу тебя шпионить!

Я тщетно пытался объяснить свое присутствие и оправдаться: в мгновение ока она растянула меня на ковре; затем, ухватив меня за волосы левой рукой и придавив плечи коленом, она принялась крепко хлестать меня. Я изо всех сил стискивал зубы, но, несмотря ни на что, слезы подступили у меня к глазам. Но все же следует признать, что, корчась под жестокими ударами прекрасной женщины, я испытывал своего рода наслаждение».

Все в этом отрывке существенно и важно. Ребенок испытывал сексуальное влечение, которого он, впрочем, не осознавал, поскольку еще просто не имел соответствующего – сексуального – опыта. Когда он застал сексуальную сцену – развратную тетю с любовником, он не понимал еще толком, что происходит, но, будучи уже физиологически зрелым, стал возбуждаться. На фоне этого возбуждения его мозг жадно фиксировал различные черты возбуждающей его атмосферы – властная женщина, ее смех, ее повелительный тон, ее меха, туфли, бархат, плетка, кровь и так далее. Унижение, страх, боль – это то, что переживал мальчик на фоне своего первого, только проявившегося сексуального возбуждения.

Мозг ребенка зафиксировал каждую деталь, каждую черточку, каждый элемент общей картины своего первого сексуального вожделения. В голове возникла условная связь. Только если у собаки И.П. Павлова стимулом была лампочка, а условной реакцией на нее – слюноотделение, то сексуальными стимулами для юного Леопольда стали – меха, боль, унижения и, например, туфли на каблуках, а условной реакцией на них – возбуждение, наслаждение, сладострастие. Происходит своеобразный сексуальный импринтинг – автоматическое, бессознательное запоминание. Теперь, после пережитого, эти стимулы, подобно магической волшебной палочке, будут вызывать у него мгновенную сексуальную реакцию, полную, так сказать, боевую готовность. Впоследствии, и такое часто случается, чтобы как-то психологически оправдать свою странную чувственность, Захер-Мазох придумал целую романтическую теорию, которая объясняла природу его нестандартного чувства, и даже облек свое «извращенное» сексуальное влечение в форму художественного произведения.

По воспоминаниям Захер-Мазоха, все это случилось, когда ему уже исполнилось десять лет, то есть, он вошел во второй «критический период» своего психосексуального развития.