Глава вторая

Мифы о Родине. Россия, которую мы не потеряли

Само понятие Родины, ощущение принадлежности к родине, этносу, народу – оно, с одной стороны, такое расплывчатое, эфемерное, не имеющее четких границ. С другой – проявляется реальными большими чувствами, эмоциями и вполне конкретными серьезными поступками: взял и неожиданно бросился на амбразуру вражеского дзота. Или расплакался, когда наши футболисты проиграли…

После исчезновения на карте великого Советского Союза мы узнали реальные исторические факты и пережили крушение многих иллюзий о прошлом своей страны – той, которой мы так гордились. А еще мы теперь имеем возможность узнать, что на самом деле думают о Великой России и ее жителях люди во всем мире, и это мнение сильно отличается от нашего представления о самих себе.

Очень многое изменилось во всех сферах нашей жизни – как внешней, так и внутренней. Но самые тектонические сдвиги, на мой взгляд, произошли именно в этом ощущении Родины, принадлежности к стране, гордости и горести, которые мы испытываем, чувствуя эту принадлежность.

* * *

Я с нетерпением и, признаюсь, некоторым страхом ждала разговора с Андреем на эту тему. Вообще, когда поднимаются вопросы национальности и веры – это чревато серьезными последствиями. Они затрагивают самые глубинные пласты в душе человека. А может, разрушают самые стойкие иллюзии и мифы о самих себе? И человек готов встать на их защиту, даже с оружием в руках.

Поэтому я чувствую большую ответственность. Но, на счастье, я беседую с психотерапевтом и есть гарантия, что наш разговор с Андреем получится «психотерапевтичным» и не оскорбит ничьих чувств. Наоборот, поможет разобраться в том, кто мы, какие мы и кто находится рядом.

– Андрей, что, на ваш взгляд, изменилось внутри нас в связи с утратой старых географических ориентиров? А ведь сильно изменилось, и иногда это причиняет серьезные неудобства.

– Сразу стоит оговориться, что у нас это состояние тотальной и хронической внутренней неудовлетворенности связано не столько с мировоззренческими вопросами, сколько с реальной неорганизованностью жизни в России. А жизнь в России, чего греха таить, сейчас крайне неорганизованна. Мировоззренческие вопросы – это только плацдарм для отработки нашего внутреннего напряжения, связанного с этой нашей внутренней неудовлетворенностью жизнью и самими собой в этой жизни. В общем, ищем повод, как бы проявить свое недовольство, и с легкостью пускаемся в мировоззренческий спор, причем не на жизнь, а на смерть.

Механика тут нехитрая. Вот, например, плохо у меня с работой, не ладится личная жизнь, да и вообще – все не так. И я просто обязан найти какую-то причину, желательно – вселенского масштаба, чтобы объяснить себе происходящее. Простые объяснения – мол, а ты на работе «выкладываешься» или «отбываешь», ты с женой по-человечески разговариваешь или «звериным голосом», а у тебя вообще есть цель в жизни, которую ты достичь пытаешься, или ты просто на месте стоишь и от тоски чахнешь? Нет, такие вопросы-объяснения нас не устраивают. Нам надо что-нибудь эдакое, чрезвычайное!

Отыскивая подобное оправдание своим несчастьям, человек просто пытается списать свои неудачи со своего жизненного счета на чужой. Например, на государственный. Да, у нас с государством действительно не все в порядке, и мы сейчас будем об этом говорить. Но я хочу сразу предупредить – наша психика любит выкидывать разные фортели. И когда человек объясняет свои несчастья какими-то внешними, не зависящими от него процессами, которые протекают где-то там, над его головой, неконтролируемо, – это только подсознательная уловка, и не более того. Искушение оправдать личные неудачи некими геополитическими причинами – это, конечно, ход. «Моя неудавшаяся жизнь – есть осколок великой империи, которая развалилась», и дальше – большой список тех, кто ее развалил. Красиво. Слеза наворачивается. Только бессмысленный это текст.

В действительности, разумеется, каждый человек сам организует собственную жизнь, поэтому обвинять некого. И мы знаем две вещи. Во-первых, далеко не у всех в России дела плохи, значит, в смысле возможностей наша страна не безнадежна. А во-вторых, такое огромное количество людей переезжают в другие страны, мигрируют, получают новое гражданство, изучают другие языки, начинают жизнь с нуля. И ничего – справляются. Правда, у них, в таком случае, нет возможности обвинить, например, Соединенные Штаты, куда они переехали, в том, что что-то в их жизни не ладится. Сам решил, сам переехал, будь любезен работать и играть по правилам. Кто-то, конечно, из мигрантов винит приютившую их страну, но сам, по крайней мере, осознает, что это достаточно глупо. Остальные же, хотя это и очень непросто дается, и большого труда требует, ассимилируются.

Теперь относительно империи. Тут очень много вопросов – больших и маленьких. Но один из существенных моментов заключается в том, что мы привыкли отстраивать свою самооценку исключительно за счет противопоставления себя другим. То есть мы чувствуем свою ценность именно в системе противопоставлений. В этом, надо полагать, заключается одна из типических психологических особенностей нашего этноса.

– Разве это не у любого народа так? Немцы, французы, американцы…

– У любого. Но тут вопрос не в самом механизме, а в том, как именно он реализуется. Андрей Бильжо – психиатр, доктор наук и вообще очень толковый дядька – как-то очень точно подметил это отличие. Вот он говорит: возьмем, например, художника (а можно и любую другую профессию наугад). Если два русских художника сядут вместе и выпьют, то после второй рюмки один другому скажет: «Знаешь, Вася, ты, конечно, человек хороший, но я тебе честно скажу: художник ты – никакой, малюешь, брат. Это я тебе по дружбе говорю, честно». Если же два итальянца выпьют пару бокалов вина, то один другому скажет: «В нашем городе много хороших художников, но есть один великий. И это ты, Джованни!» На что тот ему ответит: «Нет, Франческо, лучше тебя нет художников в мире!»

Противопоставление есть и в том и в другом случае. Но здесь вопрос качества этого противопоставления. Мне один из мэтров телевизионного жанра как-то сказал: «Скверную вы программу делаете, доктор. Кому это интересно, что другие люди вылечиваются? Никто это смотреть не будет. Если вы хотите, чтобы у вас был рейтинг, вы должны самые-самые трагические истории человеческие показывать, чтобы зритель посмотрел на них, ужаснулся и сказал себе: “Слава тебе господи, у меня, оказывается, все совсем неплохо. Бывает и хуже!”». Прямо радует чужая беда!

И при том что с предложением этого мэтра от телевидения я категорически не согласен, суть психологии российской он ухватил верно. К великому сожалению, нам хорошо не когда нам хорошо, а когда у других хуже. И вот как только мы скажем себе, что у всех других все плохо, сразу нам наше болото начинает казаться райским садом. И вместо того чтобы засучить рукава и осушать его, мы сидим сложа руки и наслаждаемся. Нам это надо обязательно говорить, что «у них там все плохо», в противном случае ощущение собственной состоятельности у нас как-то не возникает, не формируется.

Даже когда мы говорим о «великой русской литературе» – мы это не в том смысле говорим, что, мол, какие у нас хорошие были писатели, а в том смысле, что, мол, какая у вас там – на Западе и на Востоке – может быть литература? Бумагомарание одно! И это всего касается – работы, семьи, чего угодно. «Да ты на себя посмотри!» – это же любимая формулировка. Словно бы если он хуже, то у тебя все хорошо. Вот не вижу я в этом логики. Может быть, вполне себе плохо и у того и у другого. И то, что у одного плохо, это другого и не извиняет, и жизнь его лучше не делает.

А так да, вы правы, конечно. Англичане недолюбливают французов, французы – англичан, но все это носит некий культуральный характер национального стеба. А у нас же на этом идеология построена.

А ведь верно подмечено. Сразу вспомнились все те эпитеты, которыми мы обычно награждаем представителей других национальностей во время досужего трепа – ни одной более-менее приличной формулировки. И американцы у нас «с одной извилиной в голове» (а мы, естественно, – умище девать некуда), и улыбка-«чиз» у них не настоящая, а деланная (а у нас – душа нараспашку), и невежественные они – Иран от Ирака отличить не могут (а мы – самая читающая страна в мире). И немцы – педантичны до тошноты, а уж про финнов и напоминать не буду, даже неловко становится. И кто нас за язык тянет? Надо спросить.

– А откуда взялась эта дурная привычка – говорить про другие национальности гадости?

– По всей вероятности, эта особенность имеет давние исторические корни. Мы же очень молодая культура и относительно поздно влились в общую мировую «тенденцию». От язычества мы официально отказались всего тысячу лет назад (по факту, понятно, это даже не за сто лет случилось, а несколько веков происходило), а рабства на Руси нет всего только полтора века, прошу прощения.

Вы вспомните, как описывает русская православная церковь крещение Руси, когда князь Владимир решал вопрос – что делать со своей страной, какую веру ей принять? Я хочу, чтобы вы поняли: речь идет о девятисотых годах! Запад к этому времени уже две жизни свои прожил. И вот Владимир посылает своих дипломатов, которые едут в разные епархии – кто в синагоги, кто в православные храмы, кто в католические, смотрят служения и выбирают, какое больше понравится. Мы были некой дамой на выданье и могли многое себе позволить – и покапризничать, и поскандалить. Впрочем, к нам и относились соответственно.

Потом татаро-монгольское иго. Тоже нельзя сказать, чтобы была государственность сильной, раз такое безобразие могло случиться. Потом то, что мы почему-то считаем своей историей, а на самом деле это не наша история, а история Киевской Руси, и вовсе отвалилось. Дальше собственно наша, российская история начинается – на севере: Новгород, Московское княжество. Все это постепенно как-то организуется. Причем тоже не скажешь, что бойко. Единичные всплески в рамках тотальной междоусобицы – Иван Калита, Иван Грозный… Но у нас поляки в Москве всего каких-то четыре века назад заседали, и никаких вопросов к ним не было – правят себе, и слава богу. Смутное время было по-настоящему смутным, и не потому, что государственность вдруг ослабла, а просто потому, что она толком еще и не возникла.

Потом появляется Петр Великий, который по сути дела превращает наконец Россию в государство – регулярная армия, флот, судебная система, первый полноценный законодательный орган, первый университет и так далее. А это всего триста лет назад! Причем превращает механистически, подлинные изменения в сознании происходят намного позже. Если вы почитаете воспоминания иностранцев, которые приезжали в Россию в XVIII веке, то будете немало удивлены. И дело не в том, как они оценивают состояние общественной и политической культуры в России на тот момент, а в самих «зарисовках из жизни», которые они представляют на беспристрастный суд своего читателя. И эти зарисовки впечатляют! А можно, на худой конец, почитать Дмитрия Мережковского – роман «Христос и Антихрист (Петр и Алексей)», например. Безусловно ангажированное произведение, но фактологическая атмосфера книги, если так можно выразиться, вполне объективна. Мережковский в этом смысле был больше скрупулезным историком, нежели писателем, и образ в сущности языческой России начала XVIII века, нарисованный в романе, вполне достоверен.

Да, а вот дальше, после Петра, нами начинают править иностранцы – наши венценосные особы и всякие Бироны и иже с ними. А сколько иностранцев приехало тогда в Россию! Огромное количество – и не сосчитаешь! И хотя мы должны быть им благодарны, ведь именно с иностранцами в Россию пришли и наука, и искусство, и градостроительство, и медицина, например (тут с уверенностью могу сказать, поскольку много изучением этого вопроса занимался). А наши ученые (я уж не говорю про художников и музыкантов) вплоть до XIX века проходили обучение и стажировку за рубежом, то есть получали иностранное образование. Западная школа и российский талант – вот что делало нашу культуру. По факту же отношение к иностранцам было в народе не слишком позитивным, поскольку собственно сам народ ничего хорошего от этих иностранцев не видел. Достаточно вспомнить, какой была реакция на попытки Павла I реформировать российскую армию на немецкий манер.

Думаю, что большую роль сыграло еще то, что наше дворянство всегда было ориентировано на Запад, и у простого народа дворяне ассоциировались с чем-то чуждым, «зарубежным». «Жонема пасижур», и все тут. От них не были в восторге ни крестьяне, ни тем более рабочие, которые затем благополучно этих экспроприаторов и экспроприировали. То есть, по сути, внутри одной страны существовали две культуры, две категории людей, одна из которых иногда даже плохо разговаривала по-русски (юный Пушкин осваивал русский язык как иностранный; в его семье говорили по-французски, поэтому его-то он первым и выучил), но при этом данная – в сущности иноземная – культура командовала другой, собственно русской. «И на кого батрачим?!» – спрашивается. И социалистическая революция потому у нас состоялась, хотя нигде в мире такого «эксперимента» проделать не удалось. Слишком сильны были противоречия между «низами» и «верхами», и противоречия эти – прежде всего культурного, а вовсе не одного только экономического свойства.

В общем, если учесть все нюансы и посмотреть внимательно на то, что происходило в России за последние несколько веков, то станет понятно, почему мы испытываем огромное чувство собственной неполноценности в отношении Запада. Он наш в каком-то смысле отчим. Но, как известно, и с отцом-то не всегда хорошие отношения построишь, а с отчимом – и тем более. С одной стороны, мы вроде бы обязаны Западу, ведь в смысле культуры он нас выкормил. С другой стороны, мы от него настрадались не на шутку, и мы никогда не были для него уважаемой персоной. Поэтому мы, с одной стороны, все время хотели дистанцироваться от Запада (славянофилы), противопоставить себя ему. Но с другой – слишком иногда льнули к нему, как к старшему (западники), теряя свою природную самобытность, свое лицо.

И как итог этого детского комплекса – необходимость возвысить или просто начать ощущать свое «Я» за счет унижения или отрицания «Я» другого человека (известный психологический феномен – так называемый «кризис трех лет», по Л.С. Выготскому). В общем, как писал Зигмунд Фрейд, «только убив своего отца, мальчик может стать героем». Вот и убиваем странным образом – то ли в себе, то ли свое отношение к нему. Мы – молодая нация и культура (хотя, возможно, это и странно звучит). И с Западом потому у нас такие – натянутые отцовско-сыновние отношения. В любую минуту мы готовы увидеть в иностранце злонамеренного врага и спеть «Вставай, страна огромная!..» Но с другой стороны – с трепетом ждем, когда же он о нас отзовется положительно – похвалит ли, увидит ли, каких успехов мы добились? Классическое отношение сына к отцу – постоянное ощущение, что тебя не ценят, не уважают, ни в грош не ставят, и столь же отчаянное желание, чтобы оценили, любили и понимали. Вот такой русский путь развития: назвать Запад дураками, а потом изо всех сил стараться, чтобы заслужить его похвалу.