Танцевальная песнь

Афины

Привет шлет тебе город, в котором даже камни хранят великую тайну близости!

Вот он, великий город, вот он – великий в своей молчаливости!

Как же хорош он, залитый солнцем! Как ворожит его ночь! Сколько в нем радости, сколько печали! Вся история человечества заключена в нем. Взлеты и падения человечества помнят теплые камни города этого, хранящего тайну!

«Что ж так хорошо хранит он историю человечества и не помнит о человеке?» – думал я, когда заслышал божественную музыку, доносившуюся ко мне с моря, и поспешил на сладостные, тягучие ее ноты.

Так бежал я, влекомый чарующими звуками, когда открылась мне площадка, выложенная мраморными плитами, что выходила навстречу бескрайним водам, над которыми в трепетном ожидании зависло вечернее солнце.

Шесть прекрасных девушек со стройными станами, увитые лепестками роз, и шесть юношей прекрасных, как южные кипарисы, с полуобнаженными торсами, танцевали сиртаки под музыку Купидоновой флейты.

Их руки сплелись, подобно молодым виноградным лозам, обнимая покатые плечи, а головы их склонились, словно спелые бутоны роз чайных, что смущены своей девственной красотой.

Музыка текла игриво, словно водные струи по мраморной глади, и нежила, подобно майскому ветру. Привставая на носочки, будто бы на мелководье, двенадцать созданий, как весенняя листва юных, вычерчивали ровные круги на площадке, предназначенной танцу.

Я замер, как на заре замирают безвольные птахи, разбуженные первыми лучами нового дня. Но вдруг оборвались магические всполохи флейты, и кто-то сказал: «Смотрите, смотрите! Это Заратустра-Танцор!»

В мгновение ока окружили меня молодые созданья, щебеча и мурлыкая. «Станцуй свой Танец для нас, Заратустра!» – так обращались они ко мне своими бархатными и шелковистыми голосами.

И я смеялся в ответ божествам: «Вы сами не понимаете, о чем просите Заратустру! Как может он танцевать, когда румяны так ваши щеки, так красивы тела, так задорны звуки вашего юного смеха! Нет, Заратустра не в силах танцевать перед божествами. Лучше уж вы станцуйте для Заратустры свой танец, пусть напитается счастьем его уставшее сердце! А я, так и быть, напою вам песню…»

Рассмеялись они в ответ на мое смущение, разбежались, чтобы занять свои места в танце, и замерли.

Вот что пел великий танцор, когда они танцевали:

«Танцуйте, как птицы танцуют!» – так говорят две женщины: Жизнь и Мудрость – тем, кто готов слышать их голос.

«Кто не разочаровывался, тот, видно, и не был очарован», – так говорит Жизнь и танцует.

«Кто не заблуждался, тот, верно, и не мыслил», – так говорит подруга ее, Мудрость, и танцует.

«Те же, кто вечно заблуждается, те же, кто всегда разочарованы – те не знают и радости Танца!» – так говорят эти женщины.

«Тот не изменял самому Себе, кто не изменял нам», – говорят они и смеются.

«Тот, кто изменил самому Себе, – тот сломал себе ногу. Плохой же танцор из хромоножки!» – так говорят они и заливаются смехом.

«Злится тот, кто сломал себе ногу. Ох, ох! Но кто же виноват в том, кроме него самого?» – так говорят мои женщины и гримасничают.

«Мы любим тех, кто смеется! Мы покидаем того, кто сетует и скрежещет зубами!» – так говорят они всем, кто не сетует и не скрежещет зубами.

«Но как же поймать вас, неуловимые?» – спрашивает их Человек.

«А что же ты, вопрошающий, не танцуешь? Сидючи ты не узнаешь ответа!» – так говорят мои бестии легковесные, не прекращая своего танца.

«Но с кем же из вас танцевать мне, чтобы другая не стала мстить мне из ревности?» – раздумывает Человек.

И смеются они в ответ Человеку: «Кто танцует лишь с одной из нас, тот не танцует вовсе!».

«Но как же мне быть, не умею я танцевать с двумя!» – сокрушается Человек и в отчаянии вскидывает руки.

«Это от того, что неверно ты нас понимаешь, отчаявшийся!» – так говорят они Человеку.

«Что же мне делать?! Что же мне делать?!» – сокрушается Человек.

«Танцевать!» – говорит Жизнь.

«Танцевать!» – говорит Мудрость.

«Танцевать!» – говорят они вместе.

Такую песню пел я моей юности и плакал беззвучно, глядя на чудесный танец юных птенцов, прекрасных, как всякая радость. Но недолго пришлось мне плакать, ибо увлекли меня божественные созданья в свой хоровод.

И вместе мы пели: «Танцевать! Танцевать! Танцевать!»

И свивались руки наши, словно молодые виноградные лозы.

И сгибались тела наши, как сгибается кипарис, повинуясь южному ветру.

И ходили мы на носках по каменным плитам, словно по воде, воздушные.

И колыхались на головах наших лепестки алых роз.

И замерло солнце над горизонтом, и упало за горизонт, как только отзвучали последние ноты нашего Танца.

«Идите же спать, идите любить!» – так говорил я к юным моим божествам.

Они же смеялись: «А как же ты, Заратустра?!»

«Что смеетесь вы, безвозрастные? Разве же хромоног Заратустра? И разве закончился его Танец?»

И зарделись их щеки, и побежали они в город, где даже камни хранят близости великую тайну.

Знаешь ли ты тайну свою, друг мой? И что эта тайна, если не Танец?

Твой Заратустра.

Надгробная песнь

Каир

Здравствуй, друг мой, здравствуй!

Сердце мое плачет в городе, где даже пирамиды гибнут под бременем лет!

Хорошо знаю я, что не любят люди слез ничьих, кроме собственных. Выслушаешь ли ты, друг мой, песню заунывную Заратустры, что разрывает сердце его?

Хватит ли нежности у тебя к другу слушать музыку его слез? Силен ли ты настолько, чтобы выдержать слабость чужую, позабыв на мгновение о собственной?

Вот о чем спрашиваю я: будешь ли ты другом мне?

Сел я на белый корабль и отправился по печальному морю в страну вечных песков. Тяжело было на душе у Заратустры, когда видел он недвижимое море. Тяжело было на сердце его, когда видел он пески недвижимые.

Но не выдержало и взвыло от боли сердце мое, когда увидел я, что даже вековые пирамиды рушатся под бременем лет, рушатся даже памятники смерти!

О сокровенном моя надгробная песнь: о разочарованиях моих! И разочарования эти: знание, любовь, надежда, вера, воля и верность!

Было когда-то и мне шестнадцать, имел и я надежду, что есть мудрецы, обретшие знание, а потому и я могу обрести его. И была у меня вера в любовь, ибо верил я, что возможно любить. Была и у меня воля быть верным, ибо думал я, что есть вечное.

Но вот смотрю я теперь на увядающие памятники смерти и вижу, что всё – прах и тлен, тлен и прах. Кумиры мои – надежды мои – лежат в пыли и обращаются в пыль. Им пою я мою надгробную песнь!

Да, разочаровался Заратустра в знании, ибо думал он прежде, что знание – это мудрость, способная изменить мир. Но узнал Заратустра, что знание не только бессильно мир изменить, но и отразить его не в силах оно.

И понял я, что знание – тлен, а мудрецы – несчастны! Прочь иллюзии, прочь! Никто не вышел еще за свои пределы, а только передвигал их. Не царь природы, но раб ее – вот истинное слово о человеке.

Принять следует мир человеку и жить им, а знание – собака, что тявкает, сидя на короткой цепи. Бросьте ей кость, пусть глодает она объедки сиюминутности и не зарится теперь на большее!

Нет иллюзии большей, чем иллюзия знания!

Да, разочаровался Заратустра в любви, ибо думал он, что любовь – это счастье, способное наполнить жизнь смыслом. Но узнал Заратустра, что любовь – это безумная пляска голодного воображения и невоплотимых желаний.

И понял я, что любовь – прах, а любящий – насильник. Никогда Другой не станет тобой и фантазии твоей не ответит, ибо нельзя его обезличить!

А любовь – это червь, что проедает насквозь оголенное сердце, как садовый паразит – падшее яблоко.

Должно дорожить Другим так, как сам Он хочет того, и беречь Его для него Самого – вот, что говорит мне израненное мое сердце, тоскующее по невозможности любить.

Нет иллюзии большей, чем иллюзия любви!

Да, разочаровался Заратустра и в великой соблазнительнице – надежде, ибо думал он прежде, что надежда – сила, способная перевернуть мир.

Но узнал Заратустра, что надежда – груз и что тянет она ко дну утопленника. Даже на поверхности нет мне места, если накинута на шею мою петля с камнем надежды!

И понял я, что надежда – грех, а надеющийся – бунтовщик. Надежда – не путь, но пропасть, ибо нельзя жить тем, чего нет!

Надежда – сестра ненасытности и лестница в небо; там, на вершине, пусто и холодно. Рубите же лестницу эту под самый корень!

Не алкать невозможного, а жить тебе данным, испытывая благодарность, – вот чему научил меня опыт бессмысленности надежды.

Нет иллюзии большей, чем иллюзия надежды!

Да, разочаровался Заратустра и в вере, ибо думал он, что вера – сила души. Но узнал Заратустра, что вера – это ее слабость и сама душа – слабость.

Слабосильные и отчаявшиеся ищут утешения себе в вере, ибо нужен им Отец, который знает все и защитить готов блудных своих приемышей.

И понял я, что вера – тьма, а верующий – нахлебник! Жизнь не нуждается в том, чтобы в нее я верил. Это мне нужно, чтобы жил я ею, ей же ничего от меня не надо.

Подобна вера подсказке, что дана нерадивому школьнику, – есть ответ, да нет опыта. Так скажите же: «Не знаю!» – тогда будет вам путь. И пусть удавится страх ваш, слишком уж он разъелся на румяной сдобе веры!

Нет иллюзии большей, чем иллюзия веры!

Да, разочаровался Заратустра в воле, ибо думал он, что воля – деятель. Но узнал Заратустра, что воля – беглец.

Воля рождается там, где плохо, и не родится там она, где хорошо. А потому воля – признак недостатка, и не более того.

И понял я, что воля – ропот, а волящий – трус! Страшащийся всегда будет страшиться, а не найдет повода – так сам себя испугается.

«Довольно!» – вот оно великое слово, и сказать его следует прежде, чем станет невмоготу, – вот рецепт Заратустры!

Только и знает воля, что пережевывать отрыгиваемое ею сено, пусть же сама она себя ублажает! Слишком она рогата, накиньте на нее узду прежде, чем примется она бодаться!

Нет иллюзии больше, чем иллюзия воли!

Да, разочаровался Заратустра и в верности, ибо думал он, что верность – свидетельство широкой души. Но узнал Заратустра, что верность – узкого ума признак.

И понял я, что верность – глупость, а верный – туп! Все меняет свои очертания, ибо все смертно! Не следовать по пятам за жизнью – значит и не жить вовсе!

Верность – это падальщик, но не по пути мне с шакалами, не друзья они Заратустре, слишком дурно от них пахнет!

Пусть прожитое доедают шакалы, я же смотрю вперед, ибо сейчас делаю я то, что будет моим завтра! И не хочу я делать свое завтра из смерти, я прислушиваюсь к изменчивой жизни – она, величественная, говорит со мной!

И нет иллюзии большей, чем иллюзия верности!

Такова надгробная песнь, что поет Заратустра над пирамидами своих падших иллюзий, что тленны, как и памятники смерти в стране песка!

Спасибо тебе, друг мой, что разделил со мной минуту скорби, спасибо!

Но неужели же думаешь ты теперь, что не знаю и не люблю я тебя, что безволен, что не верю я и не верен тебе? Неужели думаешь ты, что не надеюсь я на нашу встречу?

Знаешь ли ты, что более всех иллюзий и живет вопреки им? Знаешь ли ты теперь, что такое эгоист?

Твой Заратустра.