Однажды так случилось, что пришлось мне долго искать, спрашивать своих московских знакомых, не знают ли они схимонахиню Ф., о которой говорили, что она живет в Москве, где-то на Красносельской, лежит лет сорок, не вставая — у нее дар прозорливости, она так и говорила о себе: «Что моя губка шлепнет, так и будет». Меня попросил найти ее знакомый батюшка, у которого тогда были большие трудности в духовной жизни. Когда-то по благословению нашего старца он приходил ее исповедовать, но позабыл, где она живет. Наверное, год прошел, я уже потеряла надежду ее разыскать. И вот однажды мы с Ларисой Акимовой пришли на Немецкое кладбище на могилу старца Захарии, ставим цветочки, и вдруг Лариса ни с то ни с сего и говорит мне: «А ты не знаешь схимонахиню Ф.?» Мы сразу поехали к ней на Красносельскую. Позвонили. Дверь открыл ее племянник и сказал, что матушка сегодня не принимает. И услышали издалека: «Этих приму». Я увидела кроватку, на которой, казалось, никого не было, одно только матушкино лицо на подушке и такие глубоко запавшие глаза, просто темные ямы, и глаза там на дне. Я попросила ее помолиться за отца А.

— А вы к кому ходите? К Науму? Наум — у него большой ум.

Я только подумала, что матушка, наверное, долго не проживет и я вряд ли еще ее увижу, а она и говорит мне:

— Нет, ты еще ко мне придешь. Приходи ко мне на Пасху.

Пришлось сразу привести в порядок свои помыслы, «расчистить внутреннее пространство».

Заканчивались пасхальные дни, я вспомнила, что должна навестить матушку Ф., купили мы с Ларисой цветы и пошли ее поздравлять. Надо что-то спросить у нее, так, вроде, полагается, а у меня нет вопросов. У меня вообще не было почти никогда нерешенных вопросов, потому что был Батюшка. Мы и не бывали больше ни у кого, если только по его благословению. А зачем? Прийти вот так и молчать? Ну, я наскребла каких-то мелких вопросиков, матушка спросила:

— С чем пришла?

Я стала говорить, а она отвечает:

— Чепуху ко мне принесла, не ходи больше.

Ну правильно, вопросов-то не было. Я только еще попросила ее помолиться о моих некрещеных родителях, чтобы они стали православными людьми. И вдруг она мне отвечает:

— Это что же, я буду за них молиться, а сама вместо них в ад пойду?

Еще она спросила:

— Что же ко мне отец Наум никак не придет, я все его жду…

Я тогда не нашлась, что ответить.

Приехала к Батюшке. Рассказала, как побывала у матушки Ф.

— Как же ты меня не защитила, не сказала, что я так занят!

А когда передала ему ее ответ на мою просьбу помолиться за родителей, он совсем расстроился:

— Интересно, от какого же духа у нее тогда прозорливость…

«Наумовская девочка» — так называл меня отец Х., с которым мы перетягивали канат: он уводил моих друзей на страну далече, сначала в Зарубежную Церковь, а потом и впрямь за границу. Я получала целые хартии с длинным списком обвинений — ваша Церковь красная, она экуменическая, она безблагодатная и т. д. и т. д.

— Да как же безблагодатная, если благодать такая, что ее можно руками потрогать!

«Отходи от них, они слишком далеко зашли», — услышала я в конце концов от моего старца, и наши теперь редкие беседы с ними старательно обходили это минное поле. Тематика наших разговоров больше не поднималась на уровень обсуждения мировых проблем, и я наконец узнала, почему у них нет детей, — а они ведь совсем не монашеской жизнью жили! Оказывается, отец Х. благословил им детей не иметь по причине неизлечимых хронических болезней — пожалел. Тогда я предложила им поехать со мной к моему Батюшке, а они неожиданно согласились.

— Благословение должно быть на благо. Вы с таким благословением мытарства не пройдете, и тот, кто вас благословил, за решеткой окажется, — услышали они от Батюшки и ушли, возмущенные и обиженные.

А Батюшка мне сказал:

— Напиши мне их имена на маленьком листочке, как книжечку сложи, я буду за них вынимать частицы.

Написала.

— Я же тебе сказал — на маленьком листочке напиши!

Не прошло и года, как у них родился сын.

Через много лет, когда им пришлось пережить немало горя, нищету и болезни на чужбине и череду лишений и страданий на родине, они сказали мне, что единственная радость в потоке непрестанных бедствий их жизни — это сын, подаренный им тогда Богом по молитвам нашего Батюшки.

«Многие считают, — сказал мне как-то Батюшкин келейник, — что старец наш жестко поступает, а он думает не о мирском, человеческом, а о том, что душу ждет впереди». А вот и нет, не только. И о мирском и человеческом, о нашей жизни здесь, на земле, заботился, да еще как! Он все нам вымолил, выстроил всем нам всю нашу жизнь. Даже удивлялся:

— Что же Вы Господа не хвалите! Слава Тебе, Господи, за воздух, за солнце, за свет, за скорби и радости! За все!

Он сам жил в великой благодарности Господу, и в море человеческих скорбей, которые захлестывали его с утра до вечера, умел хранить радость и веселие Духа. Была огромная всепокрывающая материнская любовь, не было такого греха, который заставил бы Батюшку отвернуться от человека, он так и говорил:

— У меня медицинский подход…

Бывает, священники, особенно молодые, не хотят выслушивать грубые, постыдные вещи: «Говорите в общем. Мне это слушать неполезно». И уходят люди неисповеданными, идут причащаться, может, и в осуждение. А Батюшке полезно? Только он не о себе думал, а о наших перепачканных непохвальной, как он говорил, жизнью душах. Он себя совсем не жалел.

«Как я любил раньше заплывать в море далеко-далеко: море, небо — и никого. А теперь вот весь день возишься тут с вами».

Батюшка каждого человека, с которым сталкивался по жизни, хотел спасти, дух апостольства, которым он был щедро наделен, изливался на всех, кто оказывался рядом с ним, на их родных, на их врачей, учителей, друзей и врагов…

Вот приехала я к нему с утра пораньше с Михаилом, нашим другом и помощником, руководителем большой строительной организации. Не успел тот еще ничего сказать, как услышал: «Где живет твой отец?» И Батюшка отправил его в Кимры: «Езжай за ним и вези его сюда. Сегодня же». Михаил успел в тот день привезти к Батюшке своего отца, Константина. Батюшка еще с ним долго разговаривал за закрытой дверью. Отец причастился потом, впервые в жизни, и вскоре умер.

Еще раз приехали с ним к Батюшке. Михаил ему о своих личных проблемах — а Батюшка как не слышит и в ответ совсем о другом, говорит ему что-то совсем профессиональное, строительное, о крышах и фундаментах, о взаимоотношениях с кредиторами. Михаил в недоумении вернулся домой, а когда на другой день приехал на совещание в область, стало ясно, что на все каверзные вопросы, которые для него там приготовили, Батюшка вчера дал ему ответы. Тогда он и сказал: «Я все думал: как это у вас получается, повсюду кризис, нигде ничего, а вы строите и строите. Теперь я понял, кто за вами стоит».

Мы иногда, буквально раздавленные скорбями, приползали к нему полуживые, и достаточно было просто постоять рядом с ним, даже за дверью его кельи, и куда что девалось: выходили обновленные, окрыленные, — но надолго ли хватало? Как-то он мне сказал:

— Станция дает ток, а сколько доходит до лампочки…

Вот стоим мы у него на лесенке, три игумении, с утра пораньше со своими скорбями и неподъемными, как нам кажется, вопросами, а Батюшка, проходя мимо нас к себе в келью: «Да, биополе…»

И он терпеливо, год за годом, возился с нами, осторожно исправляя наши очевидные для него немощи, бережно и трепетно держа в руках каждую душу, врученную ему Богом. Ни разу не было такого, чтобы я услышала от него обидное, жесткое обличительное слово, которое не смогла бы понести, потому что его любовь ко мне и моя к нему все покрывала, и как от родной матери принималось все, что он говорил, как наставлял.

«Хирургия. Иногда без анестезии» — так часто сравнивают Батюшкин способ спасать души с «терапевтической практикой» архимандрита Кирилла. Меня всегда смущает это противопоставление. Это же неправда, что-то не заметила я этого за тридцать семь лет жизни под теплым Батюшкиным крылом. Просто у каждого свои дети.

«Меня на всех вас хватит», — как-то сказал Батюшка моим друзьям.

Вот его могилка, в самом центре Лавры, — теперь пожалуйста, без очереди. И мы знаем, что он всех нас слышит. «На всех хватит» — значит, все главное нам уже сказано и оставлено на страницах его книг, в сердцах, в памяти, а все остальное теперь как получится. Как-нибудь, наверное, все-таки получится, за его святые молитвы.