15

Квартира 4

Дом 10, улица Святого Олафа

Христиания

24 сентября 1875 года

Дорогие Ларс, мамочка, папа и Кнут!

Заранее прошу у вас прощения за ошибки по части правописания и грамматики, но, надеюсь, вы оцените мой почерк. Ведь он стал гораздо, гораздо лучше! Уже целых пять дней я живу в Христиании, и меня просто распирает от желания поскорее поделиться с вами всем тем, что я уже успела увидеть, наблюдая за городской жизнью.

Первое, что меня поразило больше всего (не сочтите, пожалуйста, нескромным, что я упоминаю о таких вещах, да еще в самом начале письма), это такое приспособление с ручкой, с помощью которой ты смываешь все после того, как сходил по нужде. И оно находится прямо в квартире! А еще огромная ванна, которую заполняют водой и потом в ней моются. Я теперь моюсь горячей водой два раза в неделю! Боюсь, что фрекен Олсдаттер, экономка профессора Байера, да и сам герр Байер вообразили, что я какая-то заразная, коль скоро меня часами надо отмачивать в горячей воде.

Еще здесь везде газовые лампы, а в гостиной стоит такая огромная печь, что она больше похожа на величественный церковный алтарь. Но зато и тепла она дает очень много. В квартире такая жара, что порой мне просто не хватает воздуха. Кажется, еще чуть-чуть, и я упаду в обморок. Фрекен Олсдаттер ведет домашнее хозяйство, готовит и подает на стол. А еще к нам каждое утро приходит служанка: она убирает квартиру, стирает и утюжит белье. Так что я пока и пальцем не пошевелила, чтобы помочь им. Никаких поручений мне пока не дают.

Мы живем на третьем этаже многоэтажного дома на улице Святого Олафа. Из окон квартиры открывается очень красивый вид на парк, в котором местные жители гуляют по воскресным дням. Во всяком случае, из окна своей комнаты я вижу хоть какую-то зелень. И пару деревьев, но они уже почти голые. Ведь совсем скоро зима. И все же эти деревья хоть как-то напоминают мне о родном доме. (А вообще-то в городе с трудом отыщешь кусочек ничем не занятой земли: повсюду дороги, дома, улицы.)

Что же касается моих занятий музыкой, то я сейчас учусь играть на пианино. Герр Байер очень терпелив со мной, но мне кажется, что я очень тупая, и пока у меня получается плохо. Мои маленькие пальцы никак не хотят двигаться по клавишам так, как хотелось бы профессору.

Опишу вам свой обычный день, чтобы вы лучше поняли, как я тут живу. В восемь утра меня будит стуком в дверь фрекен Олсдаттер. Она уже стоит на пороге с подносом в руках. На подносе – мой завтрак. В этот момент я чувствую себя самой настоящей принцессой. Я пью чай. Постепенно я уже начинаю привыкать к его вкусу, съедаю также кусочек свежего белого хлеба. По словам профессора, точно такой же хлеб подают на завтрак в Англии и Франции. На подносе еще стоит вазочка с фруктовым повидлом, которое мажут на хлеб. После завтрака я одеваюсь в те платья, которые приготовила мне фрекен Олсдаттер. Они такие модные в сравнении с той одеждой, в которой я ходила дома. К девяти часам я иду в гостиную, и начинаются уроки музыки с герром Байером. Каждый урок длится чуть более часа. Он учит меня игре на пианино, а потом мы занимаемся нотной грамотой. Я учусь читать ноты. Мне нужно научиться понимать, как ноты, написанные на бумаге, совпадают с клавишами на пианино. Герр Байер – очень хороший учитель, и постепенно, благодаря его усилиям, я начинаю разбираться во всем этом. Отзанимавшись со мной, герр Байер идет в университет, где тоже преподает. Иногда встречается с друзьями, и они вместе обедают где-то в городе.

Средина дня – это мое самое любимое время. В первый день после приезда сюда фрекен Олсдаттер накрыла для меня одной обед в огромной столовой. И я сидела там совершенно одна, да еще за таким же огромным обеденным столом, и чувствовала себя ужасно одинокой. (Поверхность стола отполирована до такого блеска, что туда можно смотреться, как в зеркало.) Отобедав, я собрала посуду – тарелки, стакан – и понесла все на кухню. Фрекен Олсдаттер была просто потрясена. Сказала, что это ее работа – убирать со стола. Но я в этот момент уголком глаза успела разглядеть еще одно чудо: большую чугунную плиту, которая тоже топится газом. Фрекен Олсдаттер даже показала мне, как именно она работает: поставила кастрюльку, а потом зажгла газовую горелку. И пожалуйста, вари себе что хочешь. Совсем другое дело в сравнении с тем, как варим мы на открытом огне очага. И все же и кухня, и эта плита, все так напомнило мне наш дом, что я попросила экономку, можно сказать, умолила ее позволить мне обедать вместе с ней на кухне в те дни, когда герр Байер обедает вне дома. И с тех пор мы почти каждый день обедаем вместе с ней. Ведем всякие разговоры, как старые добрые друзья. Она очень хорошая женщина и прекрасно понимает, какой странной кажется мне моя новая жизнь в большом городе. После обеда у меня час свободного времени. Я отдыхаю у себя в комнате, обычно читаю всякие книги, которые, как говорит герр Байер, должны расширить мой кругозор. Например, сейчас я читаю пьесу одного английского писателя в переводе на норвежский язык. Писателя зовут Уильям Шекспир. Наверняка вы слышали о нем. Правда, он уже давно умер. Первая из его пьес, которую я прочитала, повествует об одном шотландском короле по имени Макбет. Пьеса очень печальная. В конце все герои погибают!

Когда герр Байер возвращается из университета, я выхожу к нему. Мы вместе пьем чай, а он рассказывает мне, чем занимался весь день. На следующей неделе он собирается сводить меня в театр. Будем смотреть балет в исполнении каких-то русских артистов. Балет, по словам профессора, – это такое представление, когда все танцуют под музыку, но никто ничего не говорит. А мужчины-танцоры выступают даже не в брюках, а в рейтузах. Как девчонки. Ужас! После чая я возвращаюсь к себе в комнату. Через какое-то время переодеваюсь в вечернее платье, готовлюсь к ужину. Это платье сшила для меня фрекен Олсдаттер. Как бы я хотела, чтобы вы увидели его! Оно такое красивое… У меня еще никогда не было ничего подобного. За ужином мы пьем красное вино, которое герру Байеру присылают из Франции, и едим много рыбы под белым соусом. По словам профессора, здесь, в Христиании, все так едят. После ужина герр Байер закуривает сигару. Это табак, завернутый в сухой табачный лист. После сигары выпивает немного бренди. А я в это время уже возвращаюсь к себе. Как правило, очень уставшая. На прикроватной тумбочке меня поджидает стакан горячего коровьего молока.

В минувшее воскресенье мы вместе с фрекен Олсдаттер ходили в церковь. Герр Байер пообещал, что в будущем он тоже составит нам компанию, но сейчас он сильно занят. Церковь огромная, как самый настоящий кафедральный собор. На службу собрались сотни людей. Как вы понимаете из того, о чем я вам рассказала, жизнь у меня здесь совсем другая, чем та, которую я вела в Хеддале. Порой мне даже кажется, что все это сон и я живу не наяву. А родной дом, он так далеко от меня.

Я думала, что герр Байер забрал меня в Христианию для того, чтобы я здесь пела. Однако пока я не пою, а только разучиваю гаммы. Гаммы – это такие упражнения для голоса, когда повторяешь по порядку все ноты от верхней до нижней и наоборот, и так по многу раз, но никаких слов.

Свой адрес я написала в самом начале письма. С нетерпением буду ждать ответа. Прошу прощения за чернильные пятна и помарки. Это ведь мое первое письмо в жизни, и оно получилось таким длинным. Я писала его долго, много часов. Твоей ручкой, Ларс! Ручка лежит на моем письменном столе, и она всегда у меня перед глазами.

Ларс, пожалуйста, передай моим маме, папе, братьям, что я очень скучаю по ним. Почитай им это письмо. Боюсь, у меня просто не будет времени написать еще одно письмо, уже им. Да они и не очень сильны в грамоте.

Надеюсь, у тебя все хорошо. И твои свинки тоже в порядке.

Анна.

Анна еще раз перечитала письмо самым внимательным образом. За последние пять дней она извела кучу бумаги, написав по меньшей мере дюжину вариантов письма. Начинала писать и тут же выбрасывала в урну. Она понимала, что в письме полно ошибок. Ведь она писала некоторые слова так, как их говорят, а не так, как они правильно пишутся. Но тут она здраво рассудила, что Ларс будет рад любой весточке от нее. Все же письмо, пусть и с ошибками, лучше, чем никакого письма вовсе. К тому же ей не терпелось поделиться с близкими всеми теми чудесными переменами, какие происходят с ней в ее новой, столичной жизни. Анна аккуратно сложила письмо, поднялась из-за стола и тут случайно поймала свое отражение в зеркале. Какое-то время она внимательно изучала свое лицо.

«Неужели это я?» — спросила она у отражения. И, не получив ответа, направилась в ванную комнату.

Уже поздно вечером, лежа в постели, Анна прислушивалась к голосам и веселому смеху, долетавшему по коридору из гостиной. Поскольку у герра Байера были гости, то никакого ужина с ним за огромным полированным обеденным столом в этот вечер не было. Ужин Анне фрекен Олсдаттер принесла на подносе прямо в комнату. Вообще-то экономку зовут Лизой, как уже успела выяснить для себя Анна.

– Милая барышня, позвольте мне объяснить, – начал герр Байер, объявив Анне, что она не будет присутствовать на общем ужине, – причины такого моего шага. Вы делаете заметные успехи, это правда. Продвигаетесь вперед гораздо успешнее, чем многие из моих бывших студентов, которых я имел честь обучать. Но если я сейчас представлю вас своим гостям, то они наверняка тут же начнут упрашивать вас спеть для них что-нибудь. Ведь я им столько рассказывал о ваших выдающихся вокальных данных. А мы не можем устраивать ваш публичный показ, по крайней мере до тех пор, пока вы полностью не сформируетесь. И вот тогда вы предстанете перед всеми в лучах славы.

Анна уже успела привыкнуть к витиеватым речам профессора, однако выражение «полностью не сформируетесь» было ей не совсем понятно, и она долго размышляла над ним. Что это значит? Ей что, нужно отрастить себе третью руку? Конечно, третья рука ей бы не помешала на занятиях по фортепьяно. Или ей нужно нарастить пальцы на ногах, что помогло бы ей двигаться, как настоящей городской барышне? Именно об этом ей сказал один театральный режиссер, который навестил их сегодня во второй половине дня. Он сообщил Анне, что герр Байер специально пригласил его, чтобы он обучил Анну искусству, которое он сам назвал «умением держаться на сцене», в дальнейшем, когда она начнет работать в театре, это ей очень пригодится. Сюда входит и умение всегда держать голову высоко поднятой, а пальцы ног при ходьбе постоянно стискивать так, чтобы мгновенно замереть на месте, если необходимо занять определенную позицию.

– Если вам нужно поклониться публике в самом начале выступления, то вначале дождитесь, пока стихнут аплодисменты. А уже потом легкий поклон… Вот так! – Режиссер опустил голову на грудь, коснувшись ее подбородком, приложив левую руку к правому плечу. – Таким образом вы даете присутствующим в зале понять, что по достоинству оценили их аплодисменты, после чего можете начинать петь.

В течение часа режиссер гонял Анну по гостиной, оттачивая каждое ее движение и шаг. Все это было ужасно скучно и действовало Анне на нервы. Хорошо! Она согласна! По части кулинарных дел и шитья успехи у нее не очень… Но уж ходить-то она умеет, это точно!

Анна беспокойно перевернулась на другой бок. Лежа на огромной кровати и чувствуя щекой необыкновенную мягкость подушки под головой, она в который раз спросила себя, а получится ли у нее в конце концов стать такой, какой хочет видеть ее герр Байер.

Как Анна и написала в письме Ларсу, она действительно была изначально уверена в том, что ее привезли в Христианию только из-за ее певческих талантов. И, однако, еще ни разу по приезде в столицу герр Байер не попросил ее спеть ни единой песенки. Анна понимала, что ей еще многому надо научиться и что трудно вообразить себе более терпеливого и доброго наставника, чем герр Байер. И все же порой Анне начинало казаться, что она теряет саму себя и уже никогда ей больше не быть прежней малообразованной и несведущей деревенской девочкой. Она как бы оказалась между двумя мирами. Еще какую-то неделю тому назад она и понятия не имела, что такое газовая плита или уборная в доме, а вот уже привыкла и к тому, что ее обслуживает служанка. Даже научилась пить красное вино, запивая им рыбу за ужином…

– О боже! – издала Анна непроизвольный стон при мысли о том, до каких же чертиков надоела ей эта бесконечная рыба.

Возможно, размышляла Анна, герр Байер считает ее наивной дурочкой, которая ни за что не догадается о его истинных намерениях на ее счет. Но довольно скоро Анна поняла, что профессор привез ее в Христианию не только затем, чтобы обучать искусству вокала, но и для того, чтобы сделать из нее настоящую даму, с которой не стыдно показаться на людях. Ее натаскивали почти так же, как дрессируют животных. Она-то не раз видела таких дрессированных зверей на ярмарках, которые время от времени устраивались в Хеддале. Анна вдруг вспомнила тот самый вечер, когда герр Байер приехал к ним на высокогорную ферму, ужинал у них в летнем домике, и как он тогда разглагольствовал о национальной норвежской культуре, какие дифирамбы ей пел. Тогда зачем он так настойчиво и упорно добивается от Анны чего-то другого? Пытается изменить ее…

– Я для него всего лишь эксперимент… Но я не такая! – твердо сказала она сама себе, прежде чем окончательно погрузиться в сон.

* * *

Однажды морозным октябрьским утром Анна, как обычно, явилась в гостиную на очередной урок с герром Байером.

– Милая Анна, хорошо ли вы спали сегодня? – поинтересовался у нее профессор.

– Спасибо, очень хорошо, герр Байер.

– Вот и прекрасно! Рад сообщить вам, что сегодня мы с вами сделаем еще один шаг вперед. По-моему, вы уже вполне готовы к тому, чтобы начать петь. Как думаете?

– Да, герр Байер, думаю, что готова, – виновато ответила Анна, невольно почувствовав угрызения совести по поводу тех крамольных мыслей, которые пришли ей в голову несколько дней тому назад.

– Вы хорошо себя чувствуете, Анна? Что-то вы совсем бледненькая.

– Со мной все в порядке.

– Хорошо! Тогда не будем больше терять времени. Спойте-ка мне еще раз эту песенку «Музыкант Пер». Спойте мне так, как пели в тот вечер, когда я впервые увидел вас. А я вам подыграю на рояле.

Анна была настолько ошеломлена неожиданным поворотом событий, что замерла на месте, безмолвно уставившись на профессора.

– Так вы готовы?

– Я? Простите… Да, готова…

– Отлично! Начинайте!

Следующие сорок пять минут Анна перепела песенку, которую знала с колыбели, бесчисленное число раз. Герр Байер то и дело останавливал ее, просил уменьшить или, наоборот, усилить на какой-то определенной ноте «вибрато», как он это называл, или подольше держать паузу в некоторых местах. Или начинать считать такты… Анна старалась следовать всем указаниям своего учителя, но сделать это было не так-то просто. Ведь она пела эту песенку с четырех лет, и пела ее так, как привыкла.

Часов в одиннадцать в дверь позвонили. Анна услышала негромкие голоса в коридоре, а потом в гостиной появилась фрекен Олсдаттер в сопровождении представительного темноволосого господина с ястребиным носом и лысиной, начинающейся прямо ото лба. Герр Байер поднялся из-за рояля и поспешил к гостю навстречу, чтобы поздороваться.

– Герр Хеннум, премного благодарен, что вы уделили нам свое время. Это фрекен Анна Ландвик, та девушка, про которую я вам рассказывал.

Господин повернулся к Анне и отвесил вежливый поклон.

– Фрекен Ландвик, герр Байер воспевал ваш голос на все лады!

– И сейчас ты лично услышишь этот дивный голос! – Профессор перешел на дружеский тон и снова повернулся в сторону рояля. – Анна, прошу вас, спойте так, как вы пели в самый первый вечер нашей встречи у себя в горах.

Анна бросила на профессора смущенный взгляд. Если ее наставник хочет, чтобы она пела так, как привыкла петь всегда, тогда почему изводил ее сейчас? Целый час потратил на то, чтобы заставить петь по-другому. Но времени задавать вопросы уже не было. Герр Байер уже коснулся клавиш, и послышались вступительные такты. А потому она просто открыла рот и запела, дав своему голосу полную свободу.

Закончив, Анна бросила вопросительный взгляд на профессора. Хорошо ли она спела? Или так себе? Кое-какие его замечания она помнила и даже постаралась учесть их во время исполнения, но многое уже успело улетучиться из памяти или просто перепуталось в голове.

– Что скажешь, Йохан? – спросил герр Байер, поднимаясь из-за рояля.

– Анна – именно такая, как ты и описал мне ее. Само совершенство! Бесподобно. Голос пока еще не вполне обработанный, но так даже лучше.

– Не думал, что у нас все так быстро получится. Я же говорил тебе, Анна в Христиании чуть больше месяца, и я только-только приступил к формированию ее голоса, – пояснил герр Байер.

Анна молча слушала, как эти два господина обсуждали ее и ее вокальные способности, и в эту минуту казалась самой себе очень даже «необработанной», похожей на такой кусок сырого мяса, которое мама приготовилась бросить в котелок, прежде чем поставить на огонь.

– Я еще не получил окончательный вариант партитуры, но, как только она появится у меня на руках, я немедленно вручу ее тебе, а потом мы возьмем Анну в театр и попросим ее спеть для герра Джозефсона. А сейчас мне пора. Фрекен Ландвик, мое почтение! – Йохан Хеннум отвесил Анне еще один галантный поклон. – Счастлив был услышать, как вы поете. Надеюсь, в самом скором будущем такую счастливую возможность получу не только я, но и многие другие слушатели. Доброго дня вам обоим.

С этими словами герр Хеннум исчез за дверями гостиной, только взметнулась вверх пелерина на его пальто.

– Отличная работа, Анна! – Профессор подошел к Анне, обхватил ее лицо руками и расцеловал в обе щеки.

– А кто этот господин? – робко поинтересовалась она у него.

– О, пока это не имеет никакого значения. А вот то, что действительно имеет значение для нас… Нам с вами предстоит много работы. Будем трудиться изо всех сил, чтобы подготовить вас как следует.

– Подготовить к чему? – не удержалась Анна еще от одного вопроса.

Но герр Байер уже не слушал ее. Он глянул на часы и воскликнул:

– О, мне тоже пора бежать. У меня через полчаса лекция. Фрекен Олсдаттер, – крикнул он в коридор, – будьте так любезны, подайте мне пальто. Сию же минуту! – Герр Байер заторопился на выход. Проходя мимо девушки, он снова улыбнулся ей. – Пока отдыхайте, Анна. А когда я вернусь, мы опять приступим к работе.

* * *

В течение двух последующих недель Анна тщетно пыталась выяснить, кто такой этот герр Хеннум и к чему такому важному они готовятся на своих ежедневных занятиях с профессором. Но тот был крайне немногословен и постоянно уходил от ответа, что буквально сводило Анну с ума. И еще она не понимала одной вещи. С чего это герр Байер вдруг пожелал, чтобы она перепела для него все народные песни, которые только знает? Ведь он же сам говорил ее родителям, что будет обучать ее такому пению, как поют в опере. Какой прок от всех этих народных песен здесь, в городе? – размышляла она с несчастным видом, разглядывая унылый осенний пейзаж за окном. Еще до обеда профессор убежал в город на какое-то важное совещание. Она провела пальцем по оконному стеклу, повторяя траекторию движения дождевых капель снаружи, и внезапно почувствовала непреодолимое желание взять и выбежать на улицу. Весь минувший месяц она безвылазно проторчала дома, за исключением воскресных походов в церковь. Порой ей казалось, что она очень похожа на такого маленького дикого зверька в клетке. Неужели герр Байер забыл, что она выросла на природе и всю свою жизнь провела на открытых просторах? Ей катастрофически не хватало воздуха, она задыхалась в тесных помещениях городской квартиры, ей хотелось вернуться на родительскую ферму, где она была вольна ходить и бегать, сколько душе угодно.

– А в городе я превратилась в зверька, которого дрессируют, – сказала она сама себе, обводя глазами пустую комнату. Но тут на пороге появилась фрекен Олсдаттер и сообщила ей, что обед готов. Анна проследовала за экономкой на кухню.

– Что с вами, дорогая моя? – участливо поинтересовалась экономка у Анны. – У вас такой вид… Как у сельди, которая только что попалась на крючок.

Они обе уселись за стол, и Анна поднесла ко рту первую ложку супа.

– Со мной ничего, – коротко ответила Анна. Ей не хотелось рассказывать экономке о своих переживаниях. Еще, чего доброго, та может посчитать Анну испорченной девчонкой, капризной и неблагодарной. В конце концов, ее положение в доме намного выше того положения, которое занимает сама фрекен Олсдаттер. Не говоря уже обо всех этих удобствах и том комфорте, в котором сейчас живет Анна. Она почувствовала на себе внимательный взгляд добрых и умных глаз фрекен Олсдаттер.

– Завтра я собираюсь на рынок. Надо купить мяса и овощей. Не хотите, Анна, пойти вместе со мной?

– С удовольствием! – выдохнула Анна. – Это было бы просто замечательно!

Анну тронуло, как безошибочно точно определила экономка причину ее дурного настроения.

– Тогда решено! – пообещала фрекен Олсдаттер. – Постараемся выкроить еще время, чтобы просто прогуляться по парку. У профессора завтра в университете лекции с девяти утра и до полудня. А потом он обедает где-то в городе. Так что у нас с вами, Анна, полно свободного времени. Но пусть это будет нашим маленьким секретом. Договорились?

– Да! – Анна энергично закивала в знак согласия. – Спасибо вам.

С этого дня их совместные походы на рынок стали регулярными, два раза в неделю. И Анна всегда с нетерпением ждала каждой очередной вылазки в город. Эти дни, наряду с регулярными посещениями церкви по воскресеньям, стали для Анны своеобразной отдушиной в ее размеренном и до уныния скучном существовании.

В конце ноября до нее вдруг дошло, что она торчит в Христиании уже больше двух месяцев. На самодельном календарике Анна отмечала каждый прожитый день, с нетерпением ожидая приближения Рождества, когда она поедет домой. Одна радость, в Христиании наконец выпал снег, что тоже хоть немного, но придало Анне хорошего настроения. Женщины теперь дефилировали по городским улицам в шубках, в пальто и шляпках, отороченных мехом, а руки прятали в муфты. Мода на муфты казалась Анне очень глупой. К тому же крайне неудобной. Захочешь почесать нос, к примеру, так и палец легко отморозить без рукавиц.

Внутренний распорядок ее жизни не претерпел существенных изменений. Те же ежедневные занятия вокалом. Правда, на прошлой неделе герр Байер вручил Анне экземпляр поэмы Ибсена «Пер Гюнт» и велел ей прочитать это произведение.

– А я уже читала эту книгу, – не без гордости в голосе ответила она профессору.

– Вот и хорошо! Тогда перечитывать ее вторично вам будет гораздо проще.

Но в первый вечер Анна не стала перечитывать, отложив книгу в сторону. Зачем попусту тратить время, подумала она. Ведь она и так прекрасно помнит, что там будет в конце. Но на следующее утро герр Байер устроил девушке самый настоящий допрос с пристрастием, выпытывая у нее мельчайшие подробности всего того, о чем повествуется на первых пяти страницах поэмы. Разумеется, такие подробности уже давно выветрились из памяти Анны. Пришлось прибегнуть к откровенной лжи. Сослаться на то, что вчера вечером у нее сильно разболелась голова и она рано улеглась спать. Делать нечего! Надо приступать к чтению по новой. И тут Анна с радостью обнаружила, насколько проще ей дается сейчас сам процесс чтения, особенно если вспомнить ее летние мучения. Почти все слова были ей уже знакомы, а те немногие, которые все еще оставались непонятными, герр Байер растолковывал ей, можно сказать, разжевывал с превеликим удовольствием. Вот одного только Анна никак не могла взять в толк. Какое отношение поэма Ибсена имеет к ее будущему здесь, в Христиании?

* * *

– Моя дорогая Анна! Вчера я наконец получил обещанную партитуру от герра Хеннума! Приступаем к работе сию же минуту.

Невооруженным глазом было видно, как сильно взбудоражен профессор, как он торопится поскорее усесться за рояль и начать занятие. Сама же Анна пока с трудом представляла себе ту музыку, которую ей предстоит разучивать.

– Подумать только! У нас на руках находится экземпляр с нотами этой музыки! Ступайте ближе, Анна! Сейчас я наиграю ее вам.

Анна приблизилась к роялю и с интересом взглянула на ноты.

– «Песня Сольвейг», – пробормотала она про себя, прочитав заглавие на титульном листе.

– Именно так, Анна! И вы станете первой исполнительницей этой песни! Что скажете, а?

Анна уже успела усвоить, что на подобные вопросы наставника ответ у нее всегда должен быть только один: утвердительный.

– Скажу, что я счастлива.

– Отлично, отлично… Все до последнего надеялись, что сам маэстро Григ лично прибудет в Христианию для того, чтобы помочь оркестру и певцам в работе над его новым произведением, но, к превеликому сожалению, его родители, и отец и мать, недавно умерли, и он в настоящее время пребывает в трауре. А потому не сможет на данный момент покинуть свой родной Берген.

– Сам маэстро Григ написал эту музыку? – взволнованно переспросила Анна.

– Именно так! Генрик Ибсен попросил Эдварда Грига написать музыку к постановке драмы «Пер Гюнт» на сцене Театра Христиании. Премьера запланирована на февраль будущего года. Моя юная барышня, спешу доложить вам, что мы оба, герр Хеннум, тот человек, с которым вы познакомились несколько недель тому назад, известный дирижер, возглавляющий наш симфонический оркестр, и я, мы оба считаем, что песню Сольвейг должны спеть именно вы.

– Я? – не поверила своим ушам Анна.

– Да, вы! Именно вы, Анна.

– Но… Но я еще ни разу в жизни не выходила на сцену. Тем более на главную и самую прославленную сцену Норвегии.

– В этом-то, моя дорогая девочка, и есть вся изюминка. Герр Джозефсон, директор театра, выступающий одновременно и постановщиком спектакля, уже утвердил на роль Сольвейг одну известную актрису. Беда лишь в том, что, по словам герра Хеннума, можно быть великой актрисой, но при этом совершенно не уметь петь. Стоит ей только открыть рот, и она тут же начинает пищать, словно бродячая кошка, которую лупят за неподобающее поведение. А нам нужен чистый, прозрачный, безупречный голос. Кто-то будет стоять за сценой и исполнять песню Сольвейг, а мадам Хенсон в это время станет лишь раскрывать рот, имитируя пение. Понятно, дорогая моя?

Еще как понятно, подумала Анна, почувствовав укол ревности. Значит, ее так никто и не увидит на самой сцене. А эта неизвестная ей актриса с голосом мяукающей кошки станет притворяться, что это она сама поет. Однако тот факт, что сам главный дирижер оркестра прославленного на всю Норвегию театра полагает, что именно ее голосом должна петь некая мадам Хенсон, нельзя расценивать иначе как своеобразное признание талантов Анны. Анна прекрасно понимала, что в ее ситуации она не имеет права быть неблагодарной.

– Нам выпала величайшая удача, – взволнованно продолжал герр Байер. – Конечно, пока еще ничего не решено окончательно. Вам еще предстоит выступить перед герром Джозефсоном, режиссером постановки, чтобы он лично убедился в том, что ваш голос полностью раскрывает истинную натуру Сольвейг. Вы должны спеть песню героини Ибсена с такими чувством, с такой самоотдачей, чтобы публика не смогла сдержать слез, слушая ваше пение. Собственно, по замыслу постановщика, именно ваш голос должен стать своеобразным апофеозом всего спектакля, так сказать, заключительным аккордом, прежде чем опустится занавес. Маэстро Джозефсон назначил ваше прослушивание на двадцать третье декабря, на вторую половину дня. После чего он отправляется праздновать Рождество к своим родным. Окончательное решение он будет принимать по итогам прослушивания.

– Но ведь двадцать первого декабря я уезжаю в Хеддал! – протестующе воскликнула Анна, не в силах более сдержать свои чувства. – Если я задержусь в Христиании до двадцать третьего декабря, то не смогу попасть домой к Рождеству. Ведь дорога в Хеддал занимает почти два дня… Я… А не мог бы герр Джозефсон назначить мне другое время для прослушивания?

– Анна, как же вы не понимаете? Герр Джозефсон – очень занятой человек. Уже одно то, что он согласился уделить нам какую-то часть своего драгоценного времени, можно расценивать как великую честь. Понимаю, очень даже понимаю, что вам совсем не улыбается остаться на праздники здесь, в городе, вместе со мной. Но ведь это же такой шанс, быть может, единственный в вашей жизни, который способен в корне изменить все ваше будущее. А рождественских праздников у вас впереди еще очень много. И вы наверняка будете проводить их в кругу своей семьи. Но лишь раз в жизни выпадает случай исполнить песню Сольвейг в композиции, созданной совместными усилиями и талантом двух самых выдающихся наших современников и соотечественников – драматурга и композитора. Тем более речь идет о первом исполнении этого произведения! – Герр Байер раздраженно тряхнул головой. Редкий момент, когда выдержка изменила ему. – Постарайтесь, Анна, понять всю грандиозность того, что вам предлагают. А если вы не в состоянии этого сделать, что ж, тогда можете немедленно отправляться к себе домой и петь там для своих коров. И это вместо того, чтобы участвовать в премьерном показе спектакля на сцене Театра Христиании. Вне всякого сомнения, предстоящее событие навсегда войдет в культурную историю Норвегии. Так вы будете петь? Или же отказываетесь?

Анна почувствовала себя совершенно раздавленной и уничтоженной. Собственно, именно этого и добивался ее наставник. Она послушно кивнула в ответ.

– Да, герр Байер, я буду петь.

У себя в комнате Анна до глубокой ночи проплакала в подушку. Пусть она, по словам профессора, «будет творить историю», но при мысли о том, что грядущее Рождество она проведет не дома, не в кругу семьи, и не встретится со своими близкими, сердце ее разрывалось на части от боли и тоски.